Зона поражения (СИ) - "Хелен"

— Ты как имя сменил?

— В паспортный стол сходил. А как еще можно? — нарочито удивился Костик.

— А Вася?

— А Вася Васей так и осталась. Василиса отроковица. Дать почитать житие?

— Костя!

От лестницы звал старец, Костик бросился туда, забыв о Кирилле, и это почему-то было обидно.

— …а кто еще? Ростик?

Дверь в келью старца закрывалась неплотно, и Кирилл хорошо расслышал пренебрежительное фырканье Костика.

— Не благословляю. Тебе неполезно.

— А что еще мне неполезно? Играть с мальчишками? Ходить без шапки?

— Ярослав…

— Да, Евгений Виленович? — прозвучало с недобрым намеком.

Что же у этих двоих случилось такого, что теперь Костик из старца веревки вьет?

— Возвышающий себя падет.

— Не упадешь — не поднимешься.

Старец помолчал и выдохнул:

— Делай, как знаешь.

Кирилл поспешил к лестнице. Интересно, что именно Костик у него выпрашивал? И как они все не путаются в именах? Ладно — Ростик, он больше обзывает, чем называет, но Вася, старец, кто там еще его знал Ярославом, они что, привыкли уже?

Вечером Кирилл спустился на молитву. Паства тихо переговаривалась. Недоумевали: по субботам старец обычно говорил проповедь, да и исповедники были.

Служба началась как обычно: Даша читала, сектанты крестились и кланялись. Дверь исповедальни открылась и оттуда выступил Костик. В светлом подряснике, с причесанными на пробор волосами, он напоминал какого-то неприятного книжного героя. Встал посередине сцены, внимательно оглядел молящихся, вскинул голову и вкрадчиво начал:

— Еще один день прожит, дети мои. Возблагодарим Господа!

То, что у старца получалось ласково и по-отечески, в исполнении келейника звучало неприятно и даже угрожающе. Все затихли. Пока пел хор, Костик молчал, обводя взглядом паству.

В этот раз Кирилл оказался напротив сцены, и Костик уставился прямо на него. Это раздражало. Кирилл стал смотреть за его плечо, на Ростика и хор.

— Нам ведь есть за что благодарить, правда? — продолжил Костик ласково. — У нас ведь все хорошо. Мы одеты, не голодны, нас никто не гонит и не держит в темницах. Мы любим друг друга. Заботимся. Молимся. Ни у кого нет тайных мыслей, нечистых помыслов. Так ведь? Мы чисты перед Господом и нам не в чем себя упрекнуть?

Кирилл аккуратно скосил глаза. На лицах слушающих отражалось совсем не довольство жизнью или благодарность. Многим было неловко. А Костик продолжал:

— Никто ведь не задумал донести на брата и предать отца?

Он смотрел на Кирилла, тот сморгнул, но не отвел взгляд. К черту твои приемчики, парень. Мы тоже не пальцем деланы.

— Чиста ли наша совесть? Исполняются ли заповеди? Верны ли мы? Не алчем своих тридцати серебряников? Готовы положить душу за ближнего?

От издевки, звучащей в голосе, Кирилл поморщился. «Апостолы» и «мироносицы» стояли с застывшими возвышенными лицами, хмурился только Ростик, но тоже молчал.

— Господь наш, — почти прокричал Костик, подняв руку к небу, — делает это для нас ежедневно. Распинается ради грешников, живет одной молитвой, и чем же мы отвечаем? Непослушанием. Гордостью. Самостью. Злобой. Предательством. Так ли это?

Головы слушающих качнулись, соглашаясь, многие так и остались склоненными. У кого-то тряслись плечи.

— Что же делать? Пасть на колени и возопить к Господу о прощении! Ибо нет здесь невиновного! Нет светлого! Ни одного! Все — рабы неверные! Гробы покрашенные, внутри полные костей мертвых и всякия нечистоты! И только любовь Отца защищает вас от геены огненной, Его жертва закрывает от готового пасть огня! Молите же у Всевышнего защиты и милости. Только он спасет от смерти земной и небесной!

Костик обвиняюще протянул руку — и сектанты в едином порыве преклонили колени. Кирилл оглянулся: он один возвышался посреди склоненных людей. Костик смотрел прямо на него, и желание упасть со всеми сделалось почти нестерпимым.

— Плачьте! Кайтесь! — приказал Костик, не отводя взгляда, и казалось, что он безумен и уверен в своей правоте, как древние инквизиторы. — Господь простит, нужно только осознать свои грехи и смирить гордыню.

За спиной Костика Вера аккуратно поддернула юбку и опустилась на сцену. Хор последовал за ней. Теперь на Кирилла смотрели все. Костик — в упор, Ростик — задумчиво, стоящие на коленях сектанты — словно готовы вцепиться и усадить силой.

— Не всем дано увидеть свою мерзость сразу. Некоторые живут так долгое время. Но Господь посетит их, как посетил нас. А пока будем молиться о ближних и плакать о них, ибо конец нераскаянных близок и страшен.

Подавив ощущение, что за него заступились и запретили трогать, Кирилл сделал над собой усилие и все-таки встал на колени. Костик сдержал улыбку и вскинул руки. Поднявшийся хор запел:

— Ныне отпущаеши раба своего Владыко…

Кирилла затошнило. Он едва не вскочил на ноги, но сдержался. Сектанты уже перестали хмуриться, на лицах появились улыбки, все явно расслабились. Ростик мягким баритоном выводил:

— Яко видеста очи мои спасение Твое…

Костик смотрел на склоненные перед ним головы и тяжело дышал, словно бежал или дрался, и удовольствие на его лице было почти неприличным.

— Свет во откровение языкам…

Дверь исповедальни закрылась, и к ней тут же выстроилась очередь.

— И славу людей Твоих Израиля.

Остаток службы Кирилл бесился. Все время хотелось отряхнуть колени и умыться, словно лицо в чем-то липком. И набить Костику морду. Ишь, нашелся, великий инквизитор! А рожа-то какая довольная! Словно всех нагнул.

«А он и нагнул! — подзуживал гадкий голосок в голове. — И тебя нагнул. И теперь у тебя одно желание — доказать, что ты круче и рога у тебя длинней. Ну, иди, пободайся. Тебя же для этого сюда прислали, с психами малолетними воевать».

И голосок этот был до обидного похож на Костиков, оттого Кирилл даже не заметил, как оказался в очереди, а потом и у двери исповедальни. Толкнул ее и пнул, закрывая. Костик повернулся на звук:

— Да ладно!

Кирилл осмотрелся. В узкой комнатке с занавешенным окном едва помещались кресло, аналой с толстой книгой на нем и подсвечник. Половина свечей догорела, и в полумраке Костик, сидевший в кресле, виден был фрагментами: белым — лицо и руки, серым — подрясник, глаза, когда в них отражался свет, взблескивали ярко-желтым.

В голову сразу полезла всякая дрянь про кресты и осину. Креста на Кирилле не было, и хорошо: с волками — по-волчьи. Он и так слишком долго тут отличника изображал.

Второго стула не было, наверное, посетителям полагалось встать на колени. Кирилл удобно уселся на пол, и Костику пришлось согнуться почти пополам, чтобы видеть лицо собеседника.

— Фиговый ты пастырь, Ярик.

Костик оскалился, выпустив сразу и нечисть, и инквизитора. Еще и глаза блеснули. Вышло настолько странно, что Кирилл напрягся: вдруг кинется, загрызет.

Не загрыз — огрызнулся:

— Ты-то что в этом понимаешь?

— А что тут не понимать? Что ты — ублюдок с манией величия? Хочется власти, а старец не дает?

Костик дернулся, выдохнул, явно пытаясь взять себя в руки. Не так скоро, парень.

— Ты зачем пришел?

— Хочу облегчить душу. У меня есть тайные помыслы. — Кирилл поднялся и навис, с удовольствием наблюдая, как Костик ерзает в кресле, пытаясь отодвинуться, только, вот, некуда. — И желания.

— Я не буду с тобой разговаривать. Жди отца.

— А если мне невтерпеж? Дашь своей водички, как Сашеньке?

— Там было успокоительное! Я сам его пил!

Костик влез в кресло с ногами и вцепился в подлокотники. Кирилл подавил смех: ну орел! Или бойцовый петух, вон, гребень весь растрепался и глаза горят.

— А тебе как раз полезно: дерганый весь. Совесть покоя не дает? — Кирилл поймал Костика за руку и провел пальцами под рукавом, нащупывая следы. — Ты ведь «не хочешь жить, никому не нужный». Неужели не мог погуглить, что резать надо не поперек?