Повелитель разбитых сердец - Арсеньева Елена

Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83

Мне становится чуточку легче. Все-таки мы с родителями еще не стоим за гранью нищеты. Мы пока что еще на грани. И еще легче мне становится, когда Николь предлагает немедленно встретиться со вторым женихом.

Второго жениха зовут Мишель. В отличие от Алена, который был похож на своего всемирно известного тезку в его лучшие годы и выглядел как прирожденный разрыватель женских лифчиков, Мишель – воплощение утонченности и интеллигентности. Тонкие черты, тщательно уложенные и напомаженные гелем волосы, тонкая фигура, которая так и клонится вправо-влево при каждом движении, словно длинный стебель какого-то экзотического растения…

Встречу Мишель назначает мне в садике Пале-Рояль (Пале-Рояль! ).

Хоть я в Париже впервые, однако книжек-то про этот волшебный город читано-перечитано море, поэтому я и впадаю в транс от заветных названий, воплощенных в реальности. Однако Пале-Рояль меня немножко огорчил. Я ожидала от него большего великолепия. Как-то там пустовато, деревья выстроились в форме каре, и тени от них почти нет. А в Париже этим летом очень жарко. Дорожки здесь засыпаны такой же белой гадостью, как аллеи Тюильри, и мне немедленно начинает казаться, что в босоножки подложили наждак. Часть Пале-Рояля занята какими-то современными сооружениями, совершенно дурацкими полосатыми разновысокими тумбами. Ну чего нагородили?! Статуй – люблю хорошую скульптуру! – всего две: малыш рядом с козой и еще какой-то красавчик. Все в античном стиле, понятное дело. Насчет красавчика ничего не могу сказать, не могу его идентифицировать, а малыш и коза – это ведь младенец Зевс и Амальтея! Восторг от собственной эрудиции несколько примиряет меня с общим разочарованием от Пале-Рояля. Нет, все-таки здесь очень даже миленько – если не шляться туда-сюда, а сидеть на лавочке возле какой-нибудь клумбочки. Цветов здесь море, и какие чудные розы…

Я думала, мы так и будем общаться в Пале-Рояле (в бывшем дворце герцога Орлеанского теперь море не только антикварных магазинов, но и чудных кондитерских), однако Мишель ведет меня через дорогу к Лувру. Ну что ж, будем вкушать духовную пищу, тем паче что в Лувре я успела побывать только раз, а что там можно увидеть за один раз?!

Мишель переводит меня через дорогу, придерживая под локоток. Я чувствую себя как-то неловко: у него совершенно бесплотная рука, и касание настолько эфемерное, словно со мною рядом движется бестелесный образ. И вдруг я соображаю, что Мишель очень похож на портрет молодого Оскара Уайльда. Этакий изысканно-тонкий, томный силуэт… Правда, в ту пору волосы мазали бриолином, а мой новый знакомый пользуется гелем. Однако – пардон, конечно! – особенные пристрастия литературного гения общеизвестны. А что, если и мой новый знакомец…

Нет, глупости, конечно. Зачем бы ему тогда обращаться в брачное агентство?

Мы входим под своды Лувра и останавливаемся у огромного застекленного пространства, через которое виден один из залов, уставленный скульптурами.

Я забываю обо всем. Безусловная красота – вот что меня больше всего притягивает в искусстве, а здесь она именно что безусловная. Какое счастье, что нет сверкающей бронзы! Не люблю этот начищенный блеск. Здесь только мрамор и чугун, самые красивые, по-моему, материалы для скульптур. Между статуями стоят кадки с прелестными деревцами, и такое ощущение, что мы смотрим в сад, где гуляют или сидят некие высшие существа – столь прекрасные, что люди, посетители Лувра, кажутся по сравнению с ними просто неудачей, а то и ошибкой природы. То-то они ходят как-то скованно, смотрят робко, порою начинают растерянно озираться…

– У меня дома тоже есть прекрасная статуя, – раздается рядом со мной голос Мишеля. Господи, я совсем забыла, с кем я здесь и зачем. – О нет, это не античная скульптура, – успокаивает Мишель, который по-своему понял мое изумление. – Это современная работа из современных материалов.

Понимаю… К современной скульптуре у меня отношение плевое. Недалеко от Лувра находится величественная – чистая готика! – церковь Святой Маргариты. Нормальных статуй святых там маловато, зато натыканы какие-то извилистые, бесформенные деревяшки, изображающие Христа и Деву Марию. У одной статуи вместо тела перекореженная стиральная доска, а может, это винтовая лестница, точно не скажу. Если Мишель предпочитает такой стиль в искусстве, мне будет трудновато с этим смириться…

– Только не подумайте, что это какой-нибудь бесформенный модерн! – значительно поднимает палец проницательный Мишель. – Статуя выполнена в классическом стиле, ибо скульптора вдохновляла столь совершенная модель, что у него отсохла бы рука, попытайся он исказить хоть одну ее черту.

Интересно, а почему не отсохла рука у того злодея, который изобразил Иисуса с телом, подобным винтовой стиральной доске?! Впрочем, откуда мне знать – может, и отсохла, только это держится в строгой тайне.

– Валентин, – вздыхает Мишель, – ах, шерри Валентин… Надеюсь, вы не станете возражать, если я буду называть вас Наташей?

Вот так номер!

Не скажу, чтобы я была в таком уж безумном восторге от своего имени. Но Наташей быть совершенно не хочется. Знаменитый анекдот («Ну надо же, такая маленькая, а уже Наташа!») немедленно приходит в голову и помогает сохранить чувство юмора:

– Вам что, очень нравится та песня, которую поет Иглесиас? Но тогда уж не Наташа, а Натали!

– Кто такой Иглесиас? – рассеянно спрашивает Мишель. – Впервые слышу. Нет, Натали – это не то. Совершенно не то! Именно Наташа! Ведь ее звали Наташей!

Я моргаю. Какая-то у меня очень однообразная реакция на приколы моих женихов. С Аленом моргала, теперь вот с Мишелем…

– Видите ли, Валентин, – снова вздыхает он, – у меня уже была русская девушка. Я обожал ее. Она была смыслом моего существования! Она прожила со мной месяц, а потом бросила меня, жестоко бросила, чтобы выйти замуж за какого-то боша [27]. Этот бош был так отвратительно прагматичен! У него домик где-то около Гамбурга, представляете? Как противно звучит это слово – Гамбург! Проза, убогая проза!

На мой взгляд, ничего убогого в домике «где-то около Гамбурга» нет. А слово «Гамбург» звучит очень даже аппетитно. Наверное, потому, что я люблю гамбургеры.

– Наташа заявила, что больше не хочет быть Клеопатрой, Нефертити или царицей Савской, – плаксиво бормочет Мишель, а лицо его сжалось в кулачок, словно у обиженного ребенка. – Сказала, что любовь – это не театр, что она хочет, чтобы любили ее, а не куклу, одетую в исторические тряпки. Но я не могу забыть ее! Теперь мне осталось только ее изображение, которому я поклоняюсь, как язычник – идолу. Но мне нужна живая женщина, живая Наташа!

Таращусь на Мишеля во все глаза и постепенно начинаю кое-что соображать. Значит, в образе красотки Наташи он имел Клеопатру, Нефертити и царицу Савскую – оптом и в розницу. Потом ей осточертела эта ерунда, что вполне понятно. На ее месте я бы тоже предпочла боша из Гамбурга вместе с его домиком. Потом Мишель попытался заменить живую любовницу статуей, но, кажется, счастья это ему не принесло. И вот следующий номер программы: он будет иметь меня, глядя на эту куклу «в классическом стиле, но современной работы, из современных материалов»?

– Знаете что, Мишель? – говорю я задушевно. – Зовите меня просто Вася! Оревуар! Прощайте!

И, не моргнув глазом, оставляю его навеки.

Я возвращаюсь через Пале-Рояль, и ноги мои снова забиваются белой пылью. Совершенно как вчера в Тюильри! И, что характерно, налицо такой же, как вчера, облом в устройстве личной жизни.

Выслушав мой отчет, Николь краснеет, как помидор:

– Кошмар какой! Мне он показался нормальным человеком, правда, немножко слишком утонченным. Я еще удивилась, что ему нужна именно русская девушка. Обычно русских невест ищут более трезвомыслящие мужчины, а эти… поэтические натуры… – она презрительно фыркает, – предпочитают красоток из Восточной Азии. Фетишист несчастный! Но ты не огорчайся, Валентин, завтра у тебя намечена еще одна встреча.