— Полубриллиант! — поправил друга Альфонс.
— Неважно! Зато это бриллиантовый дуплет, великая редкость, — Игорь пыхал сигаретой. Этот дядька для нас десятая вода на киселе, а ты перед ним расшаркиваешься: «Дядя Яша, я вас понимаю…» Конечно, понимаешь, как таких, как мы, лохов обводят вокруг пальца вот такие дяди Яши…Теперь иди доказывай…
— А я бы на его месте сделал бы то же самое. Откуда он знает, кто мы, и вечером не пришли бы к нему с мусорами. А деньги он отдаст, никуда не денется. Меня удивляет другое: неужели Рощинский причастен к убийству Этого, как его…Бонвивана?
— Этот хряк мне с самого начала не понравился. Что-то он вертит и крутит, как Лелька моя жопой. То взялся за Симчика, то подсунул нам стекляшку, за которую тем не менее можно срок схлопотать.
— И это все претензии к нему?
— Знаешь, между прочим, на какую мысль меня дуплет навел?
— Не морочь ни себе, ни мне голову, — отмахнулся Альфонс.
— А я кадыком чувствую, если его хорошенько потрясти, из этого Буратинки посыплется и золотишко и бриллианты. Судя по этому кольцу, или у него таких дуплетов черпаками хлебай, или же это самая пустяковая вещь из его золотых запасов…
— А почему тебе надо трясти именно Толстяка, потряси лучше свою Монтану с Королем. У них, я думаю, чулок ничуть не меньше.
— Сравнил хрен с пальцем! У Монтаны, разумеется, деньжура из ноздрей прет, но она же еще не дошла до того, чтобы расплачиваться бриллиантами. А твой дядя Рощинский очень похож на подпольного миллионера. Копыта этот Корейко отбросит — привет родне, все добро останется потомкам…
— Не знаю, — раздраженно сказал Пуглов, — я не местный…Но, если серьезно, я сам видел, как он в сквере собирает бутылки…
— Это для маскировки. А может, бздык на фоне синдрома Плюшкина?
— Не знаю, — повторил Альфонс и стал рассматривать костяшки руки, которой он сбил с ног Короля.
По дороге домой, они заехали к Поэту — бывшему журналисту, находящемуся в очень тесных отношениях с алкоголем.
— Сколько он тебе должен? — поинтересовался Пуглов.
— Дело не в количестве долга, а в сроках его невозвращения. Я понимаю, безработица, вечный запой, но при чем тут мои бабки? Три года и все — завтра. Завтра…
Ройтс имел неосторожность дать Поэту пятьсот долларов на поездку за радиоаппаратурой в Арабские Эмираты. Тот один раз съездил, привез партию видеомагнитофонов и вырученные деньги в течение Великого поста прогулял.
— Под какой процент ты дал ему взаймы?
Ройтс курил и делал вид, что вопрос мимо ушей пролетел.
— Небось, кабальный процент? — желая поддеть дружка, настаивал Пуглов.
— Тут другое…Просто Поэт меня однажды крупно выручил, достал косячок, когда я уже Богу душу отдавал.
— Ну, тогда это меняет дело. Вы почти с ним родственные души…
— Перестань, Алик, сейчас увидишь эту родственную душу…
Поэт жил в аварийном домике — без крыльца и забитыми окнами. В темном коридоре они едва не влетели в открытый сухой туалет, из которого несло тошнотворной вонью.
Дверь не была заперта и в полумраке двадцатипятиваттовой лампочки, в дымном чаду, они с трудом обнаружили диван, на котором спало дурно пахнущее волосатое существо.
Поэт, услышав шаги, вскочил, словно его за мошонку укусила гадюка, и тут же схватился за недокуренную сигарету. Однако нигде не мог найти спички.
Ройтс, теряющий наркоградус, почувствовал как к горлу подступает тошнота. И тоже закурил, но не дал огня Поэту. Тот, не глядя на гостей, бестолково моргал и чесался.
— Ты, я вижу, опять не готов со мной рассчитаться? Или я ошибаюсь? — Ройтс дотронулся до того места, где еще недавно сидел зуб. Поэт идиотски улыбнулся и одной рукой сделал широкой жест — мол, сам видишь, готов или не готов…
Пуглова тоже поташнивало и он механически взял в рот батончик жевательной резинки.
— Валим из этой помойки, — сказал он и направился на выход.
Но Ройтса, только что потерявшего вместе с зубом и порядочную дозу самолюбия, ничья не устраивала. Он взял Поэта за его роскошную, но порядком всклоченную бороду, и потянул на себя.
— Если бы ты был немного почище, я бы тебя сейчас заставил стать шалашиком, понял? Даю еще две недели, со следующей среды включаю счетчик.
— А что ты с меня возьмешь? — резонно заметил контуженный вино-водочными изделиями Поэт и ощерил свой беззубый рот.
А вот этого Ройтс стерпеть уже не мог. Тем более, ему срочно нужна была компенсация за недавно потерянное лицо. Не напрягаясь, он ударил несчастного в лицо и тот, как тряпочная кукла упал на диван-берлогу. Поэт захрипел, изо рта у него потекла слюна вместе с сукровицей.
— Идем, Таракаша! — Пуглов схватил Ройтса за руку. — Неужели тебе мало на свою задницу приключений?
— А мне бабки достаются, сам знаешь как…А этот шнурок, как видишь, не инвалид и вполне может подхалтурить на той же товарной станции. А не хочет работать, пусть немного поворует…Кругом полно богатых дач…
— Пошли! — Пуглов нерасчетливо подтолкнул Ройтса в спину и тот, не удержав равновесия, упал на заплеванный пол.
— Этого, Алик, тебе не следовало делать, — и Альфонс расслышал в голосе своего закадычного кореша угрожающие нотки.
— Не психуй, Игореха! Он с пьяни отбросит копыта, а ты опять сядешь…
— А может, я хочу немного посидеть, отдохнуть в тюряге от всей этой мрази. Я сейчас приду домой, а там Лелька мочится от страха. Куда мне прикажешь деваться?
— Поедем ко мне. Выпьем, посидим, посмотрим «Секретные материалы». Кстати, ты, кажется, еще не смотрел двадцать третью серию.
— В другой раз посмотрим, сегодня мне надо выспаться. Я не знаю, что делать с Лелькой. Может, ее того…расчленить и отвезти к Вани Ножичку?
Пуглов аж остолбенел. Они уже были у машины и Альфонс не верил своим ушам.
— У тебя, случайно, не супергрипп? Или я ослышался?
— Да ни хрена ты не ослышался. Сдаст по слабости нас обоих и пойдем по статье — грабеж средь бела дня с преднамеренным убийством. Может, вспомнишь, какое за это следует наказание?
— По прежним временам — вышка, по нынешним, когда мы рвемся в Европу, от силы пятнашка. Правда, тебе легче, ты сам торопишься на нары, так что бери свою «Дружбу» и разделай Лельку, а потом отвези в дюны…Но я не думаю, что ты это сказал всерьез.
— Правильно и делаешь. Лелька слишком хорошо трахается, чтобы ее потерять. Трудно найти замену… — Ройтс пытался улыбнуться, но у него ничего не получилось. Рот, словно стальной намордник сковал, а в горле заледенела слюна.
Однако в глазах Пуглова осталась настороженность. «Сегодня, Игорек, мечтаешь избавиться от Лельки, а завтра захочешь отделаться от меня, как от главного и единственного свидетеля», — подумал он невеселую думу.
Остаток дороги они ехали молча. И только перед самым домом Пуглова Ройтс сказал:
— Ты, Алик, не думай ничего такого, я иногда говорю не то, что надо.
Альфонс не ответил.
Он вышел из машины и за ним, словно змея, поползло отчуждение, порожденное двусмысленностью сказанных Ройтсом слов. Он долго смотрел вслед удаляющемуся «опелю», пока тот не завернул за угол кинотеатра.
