Последнее фото - Ковальски Дмитрий

— Макар, ты так не шути, а то я без разбора и врезать могу… — Он слабо стукнул его кулаком в плечо.

— Так я же и шашкой ответить могу, не забывай, — хихикнул Макар.

Ермолай сел, вытащил из-под стола второй табурет и хлопнул по нему огромной ладонью — мол, садись. Макар сел рядом.

— Ну и зачем ты пришел? — прочавкал Ермолай.

— Люди молвят, якобы вы с Кузьмой в дело дурное угодили…

— Брешут твои люди. — Ермолай отхлебнул из миски бульон.

— Тогда на кой ляд вы к писателю прицепились?

— Вот в чем дело. — Тыльной стороной ладони он вытер губы. — Так он Кузьме задолжал немало, вот мы ему и напомнили.

Макар цокнул языком.

— А знает твоя дурья башка, что писатель двух порядочных граждан порешил?

Ермолай свистнул.

— Брешешь, небось, пожаловался тебе, вот и пришел заступиться. Да сказку выдумываешь. — Ермолай махнул трактирщику. — Бражку будешь?

Городовой кивнул.

— Дело шьют на него, да серьезное, а вас видели у него в квартире, так что теперь думают, что вашими руками он зло совершил.

— Брось, — махнул Ермолай. — Ты же знаешь, мы воры честные. Припугнуть можем, поколотить кого… Но жизни лишить… Не наши методы.

На стол поставили две кружки.

— А Кузьма твой, он же не из этих мест?

— Нет, он наши законы соблюдает.

Они стукнулись кружками и выпили.

— Знаешь, я в писательской комнате опий нашел, так что если он и убил кого-то, то явно в пьяном бреду.

— Опий, говоришь, — Макар усмехнулся. — Вот уж правду говорят: сверху мило — снизу гнило. Это ты не зря вспомнил.

— Выпьем?

Макар кивнул.

И они осушили кружки до дна. Довольный городовой попрощался с Макаром, еще раз для приличия напомнил ему про шашку, пригрозил пальцем трактирщику и зашагал к двери.

— Погоди, — остановил его Ермолай. Макар обернулся. — Если мы изловим писателя и притащим к Лавру, будет нам с этого толк? А то думается, что ни копейки с него мы не вытрясем.

— Ты сперва излови, а там я и с околоточным потолкую, — ответил Макар и вышел.

— Это мы запросто.

Глава 26

Несколько пощечин с трудом вернули писателя в реальный мир. Он все еще улавливал смутные дымные образы, среди которых над ним возвышалась фигура живого человека. Этот человек одной рукой держал его за лацкан пиджака, второй бил по лицу.

— Очнитесь же! Николай! — Знакомый голос прорвался сквозь туман сновидений. Наконец его имя всплыло из памяти.

— Петр Алексич… прекратите… — промямлил Николас. — Я уже не сплю.

Где-то вдалеке громко постучали в дверь.

— Ван нужно уходить! — настаивал редактор.

Он попытался поднять Николаса, но того едва держали ноги. В дверь снова постучали. Только на этот раз куда настойчивее.

— Иду-иду! — ответил Петр Алексеевич и попытался взвалить на себя писателя. Несмотря на худобу, тот оказался довольно тяжелым. Так что Петр Алексеевич смирился и бросил его на кровать.

— Черт с вами! — Редактор накрыл его одеялом и затушил единственную свечу в этой комнате.

Конечно, оставалась надежда, что Лаврентий Павлович, который наверняка зол из-за ожиданий, не станет рыскать по квартире. Но береженого Бог бережет.

Петр Алексеевич взъерошил редкие волосы. Расстегнул несколько пуговиц на рубашке и открыл дверь, изобразив зевок.

— Простите, ваше благородие, из-за дождя весь день клонит в сон.

Лаврентий Павлович, тяжело дыша, вошел в квартиру и оглядел бардак. Он подошел к столу, повернул краник у самовара и потрогал воду — горячая.

— Значит, спали? — прохрипел он.

Следом в квартиру вошел Савелий и взглядом спросил редактора: «Николас здесь?» Тот едва заметно кивнул. В это время околоточный поставил у двери стул и тяжело сел на него.

— Может, горячего чаю? — предложил Савелий. — А то, пока дошли, промокли до нитки.

— Если бы вы не пытались меня запутать, дошли бы скорее, — срезал его Лаврентий Павлович и перевел взгляд на редактора. — А вы, Петр Алексеевич, меня разочаровали.

Тот сделал непонимающий вид, но краски испуга все равно выступили на его лице.

— Чем обязан, ваше благородие? — спросил он, стараясь вернуть самообладание.

— У меня нет никаких оснований думать, что вы укрываете писателя, — медленно начал Лавр. — Ведь вы человек порядочный. И если бы беглец пришел к вам, то обязательно мне об этом рассказали, ведь так? — Он впился глазами в редактора.

Ноющие колени дрогнули, и Петр Алексеевич пошатнулся. Околоточный надзиратель бил в уязвимое место — неспособность редактора к вранью. Проработав двадцать лет в издательстве, он понял, что ничего лучше правды нет. Так гораздо проще: прочитал, не понравилось — отказал. Коротко и ясно. Так что теперь заново учился этому навыку. И, видимо, учился плохо.

— Именно так, ваше благородие, — ответил Петр Алексеевич.

Пока они говорили, Савелий перебирал в голове все возможные варианты, но ничего подходящего не приходило на ум. Оставалось надеяться, что писатель хорошо спрятался.

— Мне даже не пришлось вам угрожать тюрьмой, — устало сказал Лаврентий Павлович. — Всем своим видом вы себя, Петр Алексеевич, сдали.

— Сдал?

— Уж простите мне мое сравнение, но вы похожи на птицу, защищающую гнездо с птенцами, ведь не зря вы встали так, чтобы отгородить собой дверь в ту комнату. — Лаврентий Павлович показал рукой на спальню.

— Совпадение…

— Еще вы ни разу не шелохнулись, не отошли на шаг, даже чай… Ну да ладно. — Лавр, тяжело дыша, поднялся. — Времени не так много, так что просто отойдите и не мешайте, тогда из уважения к вам я заберу только писателя.

Петр Алексеевич запыхтел, попытался что-то сказать в оправдание, но вылетали только обрывки несвязных фраз.

— Вы же знаете, что Николас никого не убивал, — вступился Савелий, но Лаврентий Павлович от него только отмахнулся.

— Я не судья, — сказал он, стоя перед дверью в спальню. — Мое дело — изловить преступника и передать сыщикам, — закончил он и толкнул рукой дверь.

Николас слышал их разговор, потому был готов. Спрятаться было негде. И он не придумал ничего лучшего, кроме как ждать.

Дверь открылась, и в темное пространство вошел человек, различая только слабые силуэты. Так что у писателя осталось немного времени. Он зажмурил глаза и крутанул ручку что было сил. В тот же миг комнату наполнил яркий свет.

Вспышка ослепила Лаврентия Павловича так сильно, что на миг ему показалось, будто в глаза вонзили иглы.

Воспользовавшись моментом, Николас бросился к выходу, оттолкнув от себя надзирателя. Тот ударился спиной о стену и, хватая ртом воздух, скатился по ней.

— Простите, — произнес на бегу писатель и выскочил из квартиры.

— Стойте, — крикнул Петр Алексеевич, но его голос утонул в шуме проливного дождя.

Тогда редактор подскочил к Савелию.

— Нам стоит его догнать.

— Нет, — ответил Савелий. — Лаврентию Павловичу нужна наша помощь.

Все случилось слишком быстро, и Петр Алексеевич только заметил, что надзиратель не может встать. Одной рукой он держался за грудь, вторую держал за запястье Савелий.

— Возможно, стенокардия, — заключил Савелий и отпустил руку.

— Чем я могу помочь? — взволнованно спросил редактор. Он боялся смотреть на надзирателя, потому что слышал, как часто и тяжело тот дышит. На секунду он задумался о том, виновен ли Николас в смерти Лаврентия Павловича.

— Подайте мой портфель! — скомандовал Савелий, и редактор вышел из оцепенения.

Дальше Савелий действовал сам. Сначала расстегнул мундир, затем рубашку.

— Жжет, — прохрипел Лаврентий Павлович.

Ему хотелось засунуть свою руку внутрь груди, чтобы достать тот ком, что появился и сдавливал легкие. Сердце жгло, а голова кружилась. К тому же все, что было перед ним, включая самого Савелия, плавно растекалось и тонуло в темноте.

— Знаю, — ответил Савелий, пока рылся в портфеле.

Оттуда он извлек небольшой флакон. Зубами вытащил пробку и, запрокинув Лавру голову, капнул несколько капель.