Три твои клятвы - Свонсон Питер

– Честно говоря, я устала, Эбигейл, – сказала ее мать. – Но ты оставайся. Ты молодая.

Эбигейл не хотела слишком близко подходить к родителям, чтобы те не почувствовали запах водки в ее дыхании, и лишь помахала им на прощание, когда они поднялись по лестнице на улицу. После этого она вернулась в кабинку, где Мартин Пилкингем развлекал гостей и хлестал скотч. Она знала его всю свою жизнь и воспринимала как родного дядю, даже больше, чем ее настоящих дядей.

Ближе к закрытию, когда бар почти опустел, Закари, держа в руке пинту «Гиннесса», потянул Эбигейл в темный угол паба. Он коснулся ее лица, и она почувствовала в его дыхании запах алкоголя.

– Это кажется неправильным, но при этом таким правильным, – произнес он.

Именно его ладонь на ее лице, а не сами слова, стала причиной того, что эта фраза прозвучала так, как будто он выучил наизусть сценарий, из-за чего Эбигейл почувствовала слабость в коленях. Закари взял ее за руку, и они прошли по извилистым коридорам гостиницы в его комнату.

Она больше никогда не видела Закари, если не считать эпизода в сериале «Закон и порядок: Специальный корпус» и отвратительного инди-фильма ужасов под названием «Призраки». На следующий день после вечеринки по случаю окончания сезона Эбигейл пошла на пробежку со своей подругой Зои и рассказала ей обо всем. Но на самом деле она хотела рассказать это Тодду. В конце концов, он был ее другом, и ей казалось неправильным, что она не может поделиться с ним этим знаменательным событием.

Эбигейл договорилась с Тоддом встретиться на следующий день за обедом, после его смены на поле для гольфа, и рассталась с ним, сказав, что, по ее мнению, в последний год обучения в старшей школе им лучше быть каждому самому по себе. Он как будто испытал облегчение.

Глава 3

– Уменя было четверо мужчин, – сказала Эбигейл бородатому парню, чьего имени она все еще не знала. – Не так уж много, я знаю. Примерно среднее количество, наверное.

Он натягивал свитер-кардиган, и Эбигейл пожалела, что у нее нет чего-то теплого, чтобы самой накинуть на плечи. В костре все еще тлели угли, но жар, который он излучал, давно остыл. Тем не менее ночь была слишком идеальной, чтобы думать о том, чтобы пойти внутрь. Небо было в россыпи звезд, а воздух напоен ароматом лаванды, росшей по краю патио.

– Я всегда слышал, – сказал он, – что, когда мужчина говорит вам, сколько у него было женщин, нужно уменьшить это число вдвое, а когда женщина говорит, со сколькими мужчинами она спала, то это число нужно удвоить.

– То есть ты думаешь, что у меня было восемь мужчин?

– Нет, я так не думаю. Я думаю, ты говоришь правду.

– Вообще-то да. Мне нечего терять. Я больше никогда тебя не увижу.

– Да, скорее всего. Это немного грустно.

Эбигейл подвинулась вперед в своем кресле, чтобы быть ближе к умирающему костру.

– Ты замерзла? – спросил он.

– Немного. Но не настолько, чтобы пойти внутрь.

– Хочешь мой свитер?

– Да, если ты серьезно, – неожиданно для себя ответила Эбигейл.

Не успела она договорить, как он снял свитер и протянул его ей. Она заметила, какой он худой и мускулистый под узкой фланелевой рубашкой. Она просунула руки в свитер, еще хранивший тепло его тела. Одно из тлеющих поленьев в костре громко треснуло. В джинсах снова зажужжал телефон. Пришло сообщение от Кайры:

Ты в порядке?

Эбигейл быстро напечатала ответ:

Все отлично. Собираюсь ложиться спать. Увидимся на завтраке?

Прямо на винограднике стоял отель, двенадцать номеров, и именно там остановились участницы девичника Эбигейл. У нее был свой номер люкс; Кайра делила номер с Рейчел, а Зои – со своей сестрой Пэм, которая приехала из Сиэтла.

– Итак, почему ты здесь? – спросила Эбигейл, мгновенно поняв, что уже задавала ему этот вопрос, а может, даже дважды. Провела языком по зубам – самый лучший способ узнать, насколько она пьяна.

– Я здесь на «все еще холостяцкой» вечеринке моего друга Рона, – сказал он, изобразив пальцами кавычки. – Его помолвка только что распалась, и я здесь, чтобы отпраздновать с ним это событие. Он отключился около пяти часов назад.

– Верно. Ты мне это говорил. А ты из Сан-Франциско, и ты актер. Видишь, я все помню.

– Я актер-любитель, в общественном театре, но на самом деле я плотник. Этим я зарабатываю на жизнь.

– Мебельное производство, – пафосно произнесла Эбигейл.

– Верно, – подтвердил он.

– Держись за эту работу, – сказала Эбигейл. – У театра нет будущего. – Чуть не ляпнула, что у театра нет мебели. Она действительно была пьяна.

– Почему ты так говоришь?

– Мои родители двадцать лет владели провинциальным театром, и это почти разорило их. Точнее, разорило, я имею в виду… финансово, конечно, и эмоционально. Они обанкротились два года назад, и теперь им до конца жизни сидеть в долгах. Мой отец работает в кинотеатре AMC, и хотя они всё еще живут вместе, оба говорят мне, что разводятся.

– Сочувствую.

– Поживем – увидим, – сказала Эбигейл, понимая, что ее слова звучат легкомысленно, хотя в душе ей было не до шуток. Недавно она навестила родителей, и, похоже, они жили раздельно: отец съехал, а мать направила всю свою энергию на то, чтобы на пару со своей лучшей подругой Патришей открыть художественную галерею.

– Но двадцать лет – это не пустяк. Управлять бизнесом или быть в браке. Они занимались тем, что любили, – или тем, что, как мне кажется, они любили, – и создавали искусство. Это не всегда… про успех или деньги.

– Нет, для них это никогда не было ради денег, но потом все стало только ради денег – лишь потому, что у них их не было. И, наверное, я просто становлюсь циничной, но я думаю обо всех тех пьесах, которые они ставили каждое лето, и теперь их просто нет, лишь несколько фотографий и, возможно, несколько смутных воспоминаний… Все их труды были впустую. Мне грустно.

– Так чем занимаешься ты?

– Я в издательском бизнесе. Еще одна умирающая отрасль.

– А я и не знал.

– Я работаю в независимом издательстве, которое в основном издает поэзию, так что в моем случае она определенно умирает.

– Вероятно, – сказал он и добавил: – Ты поклонница поэзии?

Эбигейл рассмеялась – вероятно, из-за конструкции этой фразы, как будто у поэзии есть поклонники, словно у спортивных команд или телесериалов.

– Я читаю поэзию, – сказала она. – Если твой вопрос об этом. И не только по работе.

– Что ты читаешь?

«Кого ты читаешь», – мысленно поправила она, а вслух ответила:

– В последнее время я увлекаюсь Дженни Чжан. Но мой любимый поэт – Эдгар Аллан По.

Мужчина посмотрел вверх, словно пытаясь что-то вспомнить, а затем произнес:

– «И всегда луч луны преподносит мне сны о пленительной Аннабель Ли…» [1]

Эбигейл рассмеялась.

– Ты смотри какой – цитируешь поэзию при свете костра… – Она умолчала, что он слегка переврал цитату.

– Мне повезло. Это одно из немногих стихотворений, которые я знаю.

– Уж поверь мне: в наши дни нужно цепляться за любую возможность процитировать стихотворение. Это умирающее искусство.

– И это говорит человек, работающий в поэтическом издательстве…

– Я держусь из последних сил. На самом деле это хорошая работа.

Мужчина улыбнулся или, скорее, ухмыльнулся. Он действительно был красив, несмотря на браслет в стиле нью-эйдж и отбеленные зубы.

– Когда я спросил тебя, чем ты зарабатываешь на жизнь, я подумал, ты скажешь, что управляешь хедж-фондом или типа того – ну, из-за того, как ты рассказывала о родителях…

– Что ты имеешь в виду?

– О, просто ты, похоже, цинично относишься к попыткам зарабатывать на жизнь искусством. Я подумал, ты выберешь нечто более стабильное.

– Нет, это мой жених. Пусть он не управляет хедж-фондом, но инвестирует в стартапы. Он может профинансировать мою карьеру в искусстве, какой бы та ни была.