— С тобой все в порядке, милый?
— Все нормально. Просто устали глаза. Тут очень душно.
— Может, приляжешь? Ты выглядишь как-то не в своей тарелке. Иди, приляг на диванчик.
Квиллерен уставился на соблазнительную картинку — мягкое ложе, подушки — и уловил движение за пышной рыжей шевелюрой. Коко тихо и незаметно поднялся на спинку дивана.
— Снимай пиджак, ложись и устраивайся поудобнее, — настаивала хозяйка. — С тетей Клатрой не надо думать о хорошем тоне.
Она одобрительно посмотрела на его усы и плечи, и ее ресницы затрепетали.
Квиллерен пожалел, что пришел. Он любил более утонченных женщин.
И терпеть не мог пестрых узоров. В последнее время его стали беспокоить глаза (наверное, уже нужны очки), и от вездесущих головастиков у него кружилась голова. Или от напитка? Он задумался об ингридиентах. Можжевельник, медвежье ухо, любисток… Что это за любисток?!
Тут Клатра чихнула.
— О! Извини!
Квиллерен воспользовался этим, чтобы сменить тему.
— Завтра хоронят старину Си Си, — сказал он, пытаясь казаться оживленным, хотя ему очень хотелось закрыть глаза.
— Он был настоящим мужчиной, — прищурилась Клатра. — Таких уже мало осталось, поверь мне! — Она снова чихнула. — Извини! Не знаю, что со мной такое.
Квиллерен заметил, что Коко зарылся носом в страусиновые перья.
— Айрис очень переживает, — вздохнул он.
Клатра достала из какого-то потайного кармашка шифоновый платочек и дотронулась до глаз, покрасневших и слезящихся.
— У Айрис прибидения больше де будут перекладыбать очки, — сказала она. — Си Си вставал да рассбете и так над ней подшучибал.
— Трогательная семейная игра! — сказал Квиллерен. — Послушай, а у тебя случайно нет аллергии на котов?
На этом визит закончился. Квиллерен с чувством огромного облегчения окунулся в прохладный воздух и наконец-то избавился от запятых в глазах.
Клатра крикнула ему вслед:
— Нанеси бне бизит без своего беликолепного друга!
Журналист отнес Коко домой и переоделся для следующей встречи. Открыл словарь. «Любисток — домашнее лекарство». От какой болезни, статья умалчивала. Квиллерен открыл банку креветок и угостил Коко, а потом некоторое время размышлял о голосе Клатры. Такой когда-то называли испитым.
В назначенный час он нашел Бена сидящим напротив дома в сером микроавтобусе, — удивительно ржавом, с проволочной вешалкой для пальто вместо антенны и боковой фарой, болтавшейся на одном болте и грустно глядевшей в кювет. Водитель облачился в клетчатую куртку, шлем первых авиаторов и длинный полосатый шарф.
Мотор несколько раз кашлянул, машина затряслась и выкатилась на дорогу, засасывая куски мокрого снега в дыру под приборной доской. К счастью, до театра «Гаррик» ехать было недалеко. Он гордо высился среди других заброшенных зданий, похожий на сохранившуюся часть Венеции XV столетия.
— Увы, бедный «Гаррик»! Мы хорошо его знали, — мрачно произнес Бен. — Когда-то здесь играли актеры со славными и знаменитыми именами. Потом пошли водевили. Потом немое кино. Потом звуковое. Потом по две картины за сеанс. Потом итальянские ленты. Потом фильмы ужасов. Потом ничего. А теперь — только Бенджамин Николас играет перед зрительным залом, полным привидений, и ему аплодируют голуби.
Квиллерен тащил лом. У обоих были фонарики. Под руководством актера журналист отодрал доски, которыми были забиты двери служебного входа. Гвозди поддавались легко, словно не в первый раз, и двое мужчин вошли в темное, тихое, пустое здание.
Бен провел Квиллерена по узкому коридору — мимо комнатки швейцара, мимо скелета железной лестницы, — на сцену. От зала осталась только пустая оболочка, увешанная мертвыми проводами, покрытая пылью и полуразрушенная в местах, где со стен и двух ярусов лож ободрали украшения. Квиллерен направил свет фонарика вверх. От величия «Гаррика» остались только фрески на потолке — летящие фигуры Ромео и Джульетты, Антония и Клеопатры. Воровать отсюда больше нечего, почему же Бен привел его сюда? Вскоре Квиллерен понял. Старый актер вышел на середину сцены, и жуткое представление началось:
— Друзья, сограждане… — страстно декламировал Бен.
— Друзья, сограждане… — донесся далекий вибрирующий голос.
— Внемлите мне [9]! — рявкнул Бен.
— Сограждане… Друзья… Внемлите… Сограждане… Мне… Внемлите… — эхом вторили призраки былых времен.
— Увы! — произнес Бен после монолога, после того, как Квиллерен похлопал ему, не снимая перчаток, и пару раз крикнул «браво». — Увы, мы родились слишком поздно… Но давайте же работать! Чего наша душа желает? Резного дерева? Мраморной крошки? Выбор невелик: разбойники разорили это место. Но вот! — он пихнул ногой каминную решетку. — Пожалуйста, бронзовая безделица!
Журналист ловко вытащил из кучи мусора почерневшее хитросплетение металла. Поднялась пыль. Охотники за сокровищами закашлялись. Над головой захлопали крылья, и Квиллерен подумал о летучих мышах.
— Давайте выбираться отсюда, — сказал он.
— О, нет, останьтесь! Сделаем еще одну попытку! — Бен осветил фонариком ложи. Все они были начисто обчищены, кроме первой слева — ее все еще украшал каменный крест, поддерживаемый херувимами при трубах и цветочных гирляндах. — Этот архитектурный изыск принесет неплохой доход!
— Сколько?
— Сто долларов от любого антиквара. Двести от знающего покупателя. Триста — от какого-нибудь дурака.
— Как мы это снимем?
— Другим удавалось. Будем же отважны!
Бен повел журналиста в бельэтаж, а оттуда — в ложу.
— Держите оба фонаря, а я посмотрю, что удастся сделать ломом, — сказал Квиллерен, перегнулся через перила и стал отдирать барельеф. Пол предательски затрещал.
— Макдуф, мужайся [10]! — вскричал Бен.
— Посветите через перила, — попросил Квиллерен. — В темноте неудобно работать.
И замер, подняв лом: в пыли на полу обнаружилось нечто интересное. Квиллерен обернулся, чтобы взглянуть на Бена, и был ослеплен светом двух фонариков. Усы журналиста задрожали, и он отступил назад. Затрещало дерево, раздался грохот, и снизу поднялся столб пыли. Два луча света, как сумасшедшие, танцевали на стенах и потолке.
— Черт возьми! — выдохнул Квиллерен. — Перила обвалились!
Они исчезли, а прогнувшийся пол ложи тонул в темноте.
— С нами были святые! — проговорил Бен, охрипнув от потрясения или от пыли.
— Давайте фонарик, будем выбираться отсюда, — сказал журналист.
Они поехали обратно, забросив каминную решетку на заднее сиденье. Квиллерен молчал, вспоминая, как едва избежал падения, и думая о том, что увидел в пыли.
— Сегодня наше представление было не вполне удачным, — извинился Бен. На кончике его носа блестела снежинка. — Мы промерзли до костей. Но пойдемте в бар, и вы будете свидетелем спектакля, от которого сердце ваше согреется. Выпейте с нами бренди.
«Львиный хвост» в двадцатых годах был здешним банком — имский храм в миниатюре, оскверненный теперь светящейся ывеской и армией стаканов в окнах-арках. У стойки и за столами обрались завсегдатаи — мужчины в рабочей одежде и азношерстная публика Хламтауна.
Когда Бен вошел, его встретили приветственные крики, топот ог и хлопанье по столам. Он изящно поклонился и поднял руку, ребуя тишины.
— Сегодня, — объявил он, — краткая сцена из «Короля Ричарда III», а потом ставлю всем присутствующим!
С удивительным достоинством он пробрался сквозь толпу, — в шарфе, свисающем до пят, — и исчез. Секунду спустя Николас появился на маленьком балкончике.
— Итак, преобразило солнце Йорка в благое лето зиму наших смут… — начал он. Голос его звенел, пусть не полностью захватывая внимание слушателей, но заставляя их несколько притихнуть.
— …Нет, развлекая дам, он бойко пляшет… — доносилось с балкона.
Внизу раздался безудержный хохот.
Бен закончил, прожигая публику взглядом:
