Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
Но тогда почему мой «форд» стоит во Внукове, а не на Ленинградском вокзале?
Может быть, в ту пору, когда меня то запихивали в чистопольскую психушку, то загоняли в пермские лагеря, мои архивы пропали? Или попали вместе с изъятым самиздатом в большой дом на Литейном? А это все равно что пропали, оттуда их черта с два выцарапаешь.
Значит, все правильно: мне нужно лететь в Норильск…
В кухню вошла Ирина, сонная, в наброшенном поверх ночной рубашки халатике, с бледным лицом, казавшимся без косметики совсем девчоночьим. Проговорила, отводя со щеки черную прядь:
– Ну, накадил – богатенького хоронили! Ты спать собираешься? Скоро светать начнет.
– В самолете высплюсь.
– О Господи, Турецкий… Куда еще тебя черти несут?
– В город, который стоит на восьмом выходе ада. В Норильск.
* * *
Если Норильск и вправду стоял на восьмом выходе ада, то в самом городе об этом, похоже, никто не подозревал. Никаких внешних признаков близости ада не было. Если не считать дымной шапки, висевшей над кварталами и видной издалека, километров за пятьдесят – из окна электрички, которая связывала город с аэропортом Алыкель. Но у шапки этой, невидимой в самом городе, но дававшей о себе знать кисловатым привкусом на языке, было вполне материалистическое объяснение: сернистый дым нагоняли на город металлургические заводы, подступавшие к домам с востока и запада.
Турецкому объяснили попутчики по электричке, которые вместе с ним вышли покурить в тамбуре: на востоке – старые заводы, никелевый, обогатительная фабрика, плавильные цеха, их еще в середине тридцатых годов начали строить и достраивали перед войной и в войну, а на западе – новые, которые вообще не должны были давать никакого дыма, однако дают.
Не было, пожалуй, края в бывшем СССР, где Турецкому не довелось бы побывать в командировках: от погибающего летом от влажности и полчищ комаров Термеза до осыпанной угольной пылью Воркуты, от чистенького по-европейски Бреста до горбатых, продутых океанским бризом улиц Владивостока. Трудно было рассчитывать, что Норильск его чем-нибудь поразит. Он и не поразил: город как город, компактный, со своеобразным, а-ля Санкт-Петербург, центром и безликими красно-кирпичными и крупноблочными окраинами, с двухэтажными помойками в просторных глухих дворах – зимой снегу наваливает, рассказали ему, как раз по второй этаж.
Но две вещи обратили на себя внимание. В городе не было ни одного дерева, так – чахлые кустики кое-где. И еще какая-то вялая трава на газонах, похожая на овес. Это и был овес. И другое: бессонное солнце. Оно вообще не скатывалось за горизонт. В полночь склонялось над Дворцом культуры или Концертным залом в торце короткого центрального, конечно же Ленинского, проспекта, золотило своим негреющим светом крыши и окна домов, удлиняло тени людей, всю ночь разгуливавших по проспекту, и начинало свой новый круг.
Полярный день. А какова же полярная ночь?
И еще: все в Норильске были, похоже, помешаны на комнатной зелени. В холле уютной новой гостиницы и в коридорах было не повернуться от фикусов, кактусов и раскидистых китайских роз, сочные плети аспарагусов, «декабристов» и прочей флоры просвечивали сквозь витрины магазинов и ресторанов. Такой же зеленью были увешаны и стены небольшого вестибюля Норильской комплексной геологоразведочной экспедиции, помещавшейся в кирпичном здании на промплощадке – в двадцати минутах на автобусе от центра города.
Начальник НКГРЭ Андрей Павлович Щукин (с ним Турецкий созвонился из гостиницы и договорился о встрече) ждал его в своем кабинете, окно которого выходило на небольшую круглую площадь. В центре площади возвышался какой-то памятник, за ним, на другой стороне площади, несколько тридцать первых «Волг» и длинный черный «ЗИЛ» стояли у подъезда административного здания.
Когда– то очень давно знакомый журналист, старый газетный волк, дал Турецкому совет, которым тот потом часто и почти всегда успешно пользовался: «Если хочешь человека разговорить, никогда не начинай с дела, по которому ты пришел. Если у него на стене картина, спроси о картине. Книга на столе -спроси о книге. О чем угодно, но сначала не о деле…»
Картин на стенах кабинета начальника экспедиции не было, только какие-то схемы и графики, книг на столе тоже. Поэтому, поздоровавшись, Турецкий кивнул на окно:
– Что находится в том здании?
– Управление концерна «Норильский никель».
– Буду знать. Возможно, мне понадобится встретиться с генеральным директором.
На суховатом лице Щукина мелькнула усмешка.
– Это будет сложней, чем со мной. У него время на две недели вперед по минутам расписано.
– А памятник кому?
– Авраамию Павловичу Завенягину. Считается основателем комбината и города. Драматическая фигура. Был директором Магнитки, потом первым замом Орджоникидзе. Не успели назначить, Орджоникидзе умер. Или застрелили, как говорят. В общем, это Сталин сказал: «Не выдержало горячее сердце нашего дорогого Серго». А Завенягин был человек Орджоникидзе. Вот и попал в немилость. По странной случайности не посадили и не расстреляли. Отправили начальником стройки в Норильск. Предыдущего за развал работы расстреляли. Это же и Завенягина ждало. Но с ним не прошло. Сумел переломить ход стройки, перед войной дали первую плавку никеля. А никель – это танковая броня. Но какая-то английская газета в то время написала: Завенягин – крупнейший специалист по использованию рабского труда в Сибири. В общем, Сталин вернул его в Москву, назначил заместителем Берии по строительству. Потом он работал над атомной бомбой с Курчатовым, был зампредседателя Совмина… Но вас, наверное, не история Норильска интересует?
– Не такая давняя, – согласился Турецкий. – Меня интересует Имангда.
Щукин оживился:
– Что именно? Я там работал. В апреле семьдесят первого года. Это был мой первый полевой сезон в Норильске. Только что организовали гидрогеохимическую партию, на Имангде мы отрабатывали поисковые критерии. Как бы вам объяснить попроще? Бурили лед, брали пробы воды из разных озер, делали анализ и по содержанию микроэлементов судили о возможности соприкосновения воды с рудами. Метод не слишком точный, но быстрый и дешевый. Вот мы и опробовали его на Имангде.
