Зло - Хруцкий Эдуард Анатольевич

Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90

Олег сидел в кресле, ожидая хозяина.

— Ну, теперь можно и о деле поговорить, — сказал Шорин. — Слушаю вас, мой дорогой.

— Мне так неловко…

— Мы не гимназисты.

— Вы так много сделали, чтобы я стал завотделом…

— Олег, вы нашли другую работу?

— Да нет, хочу собкором в хорошую страну уехать.

Шорин отпил глоток, посмотрел на Тимченко внимательно и насмешливо. «Уехать хочешь. Камушки увезти. Ладно, поможем тебе. Не захотел быть заведующим, уедешь собкором, но без камней».

— Олег, вы знаете, как я к вам отношусь. Два дня назад мне сказали, что есть вакансия зав. корпунктом АПН в Мадриде. Согласнын?

— Еще бы!

— Так тому и быть. А теперь до дна за вашу новую работу.

Они выпили.

— Пойдемте к гостям, — сказал Шорин.

Тимченко тяжело поднялся.

— Что-то я перепил, — вздохнул он, — в сон тянет.

— Так в чем дело? Ложитесь на диване, вздремните часок. А потом опять к столу. Давайте пиджак, повешу на стул.

Из бильярдной выглянул Кролев.

— Что, Саша, готов Олежка?

— Устал немного.

— При таком разгуле любой устанет, — засмеялся Кролев, — сейчас Алика обыграю и пойду доедать.

Шорин отнес замшевый пиджак Тимченко в кабинет. В боковом кармане лежал увесистый кожаный кошелек с ключами. Шорин достал его, сунул в задний карман брюк. Спустился в столовую, где спал, уронив голову в тарелку, Потемкин, а пьяный Виноградов отпаивался кофе. Он посмотрел на Шорина и икнул.

«Обожрались халявщики. Власть партийная. Совесть нации. Один — мелкий взяточник, второй, румяный гомик, пользует балетных мальчиков, а они за звания да выезды делают ему такое, что издателю шведского порножурнала не приснится», — подумал Александр Михайлович.

— Что загрустили, други? — Он широко улыбнулся. — Отдыхайте, скоро перемена блюд.

Шорин перешел на другую половину дома. В небольшой комнате в кресле сидел Ястреб, смотрел телевизор и ел виноград.

— На, — протянул ему ключи Шорин. — Быстрее.

Ястреб расстегнул кнопки, присвистнул.

— Ключи у него — прямо целое депо. Через двадцать минут сделаю.

Ельцов все-таки поспал. Немного, часа четыре, этого ему хватило, но проснулся он вялым, зарядку делать не стал, а сразу полез под душ. Меняя попеременно горячую и холодную воду, почувствовал, как мышцы снова наливаются прежней силой.

Дядьки дома не было, он уехал по своим таинственным делам. На кухне Юра сварил кофе, сделал бутерброды с баночной югославской ветчиной, большим дефицитом по нынешним временам. Доставал все эти деликатесы дядька, у него было огромное количество знакомых торгашей, готовых в любую минуту помочь бывшему начальнику МУРа.

Ельцов пил кофе, ел бутерброды и прокручивал в памяти вчерашний разговор. Собственно, до чего они договорились? Есть шестерки, есть Ястреб, а за ним стоит главный или главные. Муть какая-то. В армии с Ельцовым служил паренек из-под Омска, так он за обедом все смешивал, второе блюдо вываливал в борщ и заливал туда же компот. На изумленные вопросы, зачем он это делает, парень отвечал просто:

— Все равно все в живот идет.

Нынешняя ситуация здорово напоминала ему обед его однополчанина. В одну миску слились какие-то блатняки, Ястреб, странные менты вроде Витьки Кретова, таинственные отцы нации.

Неужели ему придется жрать всю эту мерзкую похлебку? А зачем ему это надо? Все, что имел, — потерял. Во дворе проходном с какими-то качками дрался. Сколько же можно? Он прописан, деньги есть, работает. Неужели нет у него права отдохнуть? Мишке терять нечего, Игорь Анохин нашел себе новое приключение, дядька с удовольствием занимается личным сыском.

Зачем ему, Юрию Ельцову, влезать в это дело? Он же не правдолюбец. Все здорово ошиблись, считая, что он попал в тюрьму и лишился всего в борьбе за правду. В гробу он эту правду видел. Самолюбие в нем взыграло. Поганое тщеславие: как же так, он не может пробить материал, написанный его мастерской рукой?

Правильно сказал тогда старый очеркист, самое громкое имя газеты:

— Милый Юрик, в наше время смелость заключается не в том, чтобы увидеть и рассказать, а в том, чтобы увидеть и промолчать.

Но он влез в эту игру и отступать больше некуда. Более того, он втравил в опасную историю близких ему людей, а предателем Ельцов не был никогда. К сожалению, отступать поздно, надо переть вперед. Это как в боксе: не знаешь, что делать, — делай шаг вперед, но с ударом.

Ельцов закурил. Первая утренняя сигарете всегда самая вкусная. Больше он ни о чем не хотел думать. Как в спецназе: задача поставлена — ее надо выполнить любой ценой.

Из дома он вышел решительный и злобный. На улице Горького сел в троллейбус, доехал до Пушкинской, перешел на другую сторону и у кинотеатра «Центральный» столкнулся нос к носу со своим бывшим шефом.

Главный редактор был таким же, как и два года назад. Несмотря на летний день — темный костюм, крахмал белой рубашки, дорогой, но скромный галстук, депутатский значок на лацкане.

— Здравствуй, Ельцов, — сановно кивнул головой главный. Но руки не протянул.

— Здравствуйте.

— Вернулся?

— Как видите.

— Дурь из тебя там выбили.

Ельцов усмехнулся.

— Чего молчишь? Обижен. На кого, на партию обижен? Наказали тебя? Да, наказали, но для твоей же пользы. Работаешь?

— Работаю.

Злость медленно поднималась, захлестывая сердце.

— Кем работаешь?

— Тренером.

— Пристроился, значит, на легкие хлеба. А почему на БАМ не поехал или на Тайшет?

— Вы что-то путаете. Тайшет давно построили…

— Не лови меня на мелочах, ишь ты! Тайшет — это иносказательно. Пришел бы ко мне, я тебе помог бы на грандиозную стройку на Диксоне попасть. Повкалывал, трудом смыл пятно, авторитет в коллективе заработал, в партию вступил бы.

К бровке тротуара подъехал «Москвич», из его открытого окна магнитофонный голос Аркаши Северного пропел:

— Гадость какая, — сказал главный, — что поют, что слушают! А может, тебе нравится?

— Нравится, очень нравится.

— Не наш ты, я за тобой давно это приметил. Не наш, — печально изрек главный.

— Это точно. Не ваш я. Только, к сожалению, долго сам этого не знал. А то бы от армии закосил да в Африке с автоматом не бегал. Поздно я понял, что не ваш. А на партию вашу я положил с прибором.

Ельцов повернулся и пошел через улицу.

— Гнилой ты! Гнилой! — в спину ему крикнул главный.

Но Ельцов уже перешел улицу. И она, как пограничная река, вновь разделила прошлое и настоящее. На той стороне осталась редакция с бегущей на фронтоне строкой, повествующей, что народ и партия едины, главный редактор с алым депутатским значком на лацкане номенклатурного костюма, утренние мрачные мысли.

Он перешел реку и шагнул в другой мир. И в мире этом стояли у памятника Пушкину «часовые любви», в нетерпеливом ожидании сидели на лавочках хитроглазые пожилые дамы, забавный парень в джинсах играл с ушастой таксой.

— Ушел, оставив за собой выжженную землю, — вслух подумал Ельцов.

— Вы это мне? — повернулась к нему миловидная женщина.

— Нет. Я просто вспомнил Пушкина.

— Что-то я не припоминаю этих строк.

— Я тоже.

Он быстро шел по улице Горького. Миновал ресторан ВТО, Елисеевский и свернул в Козицкий переулок.

Золотой жил на Вахрушенке. Когда-то это был самый жиганский центровой район. Много лет назад, до всяких там революций и прочих неприятностей, купец Вахрушин построил здесь доходные дома. Селился в них небогатый служивый люд, хозяева мелких лавочек. В глухих закоулках бесконечного двора, соединенного арками, жили московские люмпены: мелкие ремесленники, извозчики, трактирные половые, банщики.

Дурная слава была у Вахрушенки. Пережила она революции и войны и осталась все тем же жиганским местом в самом центре столицы развитого социализма.

Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90