Девочка у моста (СИ) - Индридасон Арнальд

– Что ты выдумываешь, Эйглоу? Здесь никого нет. Видишь, радость моя? Давай-ка бери ранец и беги домой. Твоя мама уже наверняка вся извелась от волнения.

Эйглоу нерешительно ступила в детскую, не осмеливаясь поднять глаза. Обнаружив свой ранец, она схватила его и поскорее вышла из комнаты. Она все еще чувствовала присутствие той тетеньки, что так ясно видела в углу: у нее была сломана шея, и голова как-то нелепо свисала на плечо. Подол ее черного платья был разорван. Похоже, с ней произошел какой-то ужасный несчастный случай. Она пристально смотрела на девочку. С порога детской Эйглоу бросила несмелый взгляд в тот самый угол и с облегчением выдохнула, заметив, что тетеньки там больше нет. Только тогда она начала успокаиваться – до этого у нее было предчувствие, что такое видение не сулит ничего хорошего, поэтому она обрадовалась, когда оно исчезло.

Когда Эйглоу пугалась того, чего остальные не замечали, она обычно обсуждала это с отцом. Именно Энгильберт поощрял ее рассказы о видениях, поскольку считал, что если поделиться с кем-то своими переживаниями, то будет уже не так страшно. С мамой же Эйглоу никогда на такие темы не заговаривала: она чувствовала, что та расстраивается из-за того, что дочка унаследовала экстрасенсорные способности отца. Мама предпочла бы, чтобы Эйглоу была как все остальные дети, без всяких склонностей к оккультизму и общению с призраками. Ей вполне хватало телепатических странностей мужа, а теперь еще и дочка пошла по его стезе. Да и вообще, мама не верила в потусторонний мир и никакого участия в рабочих делах мужа не принимала. «После смерти ничего нет», – то и дело говорила она дочери с прагматичностью человека, который не наделен привилегией проводить дни напролет в глубоких размышлениях о смысле жизни – будь то земной, или загробной. «Не позволяй вводить себя в заблуждение тем, кто полагает иначе. Финал всегда один – могила. А все эти видения – просто плод твоей необузданной фантазии. В этом ты вся в отца. Но лучше бы тебе поскорее с подобными иллюзиями распрощаться».

Совершенно иную позицию занимал Энгильберт. В тот самый вечер, дождавшись, пока мама ляжет спать, Эйглоу полушепотом рассказала ему о явлении женщины в черном. Энгильберта ее повествование воодушевило – это случалось каждый раз, когда он слышал истории, связанные с потусторонним миром. Он попросил дочь дать ему точный адрес того дома и описать, в какую сторону смотрела женщина, что она говорила, были ли какие-то признаки, по которым можно было бы определить, кто она и когда жила. Энгильберт также спросил, не видела ли Эйглоу эту женщину раньше и смогли ли хозяева объяснить ее присутствие в их доме. Эйглоу ответила, что они ей просто не поверили.

Она сильно переживала из-за этого видения, поскольку восприняла его как дурной знак. Таковым он и оказался: три недели спустя Эйглоу вернулась из школы в слезах. Энгильберт, как это ни странно, находился дома. От него пахло спиртным, а во взгляде зияла пустота, как когда он возвращался после своих пьяных загулов. С Эйглоу, однако, Энгильберт себе грубостей не позволял, даже когда был в подпитии. Вот и теперь он присел рядом с ней и поинтересовался, почему она плачет.

– С братом моей подружки случилось несчастье, – всхлипнула Эйглоу.

– Да что ты говоришь?!

– Его сбила машина, прямо перед домом.

– Бедный мальчуган! Он сильно пострадал?

– Сегодня утром его сестра не пришла в школу, и… и я… учитель сказал, что произошла страшная трагедия.

– Как это печально…

– Он сказал, что нам нужно молиться за семью.

– Так мы и поступим, доченька. Будем молиться за всю их семью. Ну а как состояние мальчика? У него тяжелые травмы?

Эйглоу снова дала волю слезам:

– Он умер в больнице, – сквозь рыдания проговорила она. – Умер… Эбби умер.

33

Конрауд смотрел на дождь за стеклом и с суровым видом, не перебивая, слушал Эйглоу. Она рассказывала ему о вещах, которым не было весомых доказательств или какого-либо научного обоснования. В эти вещи верило крайне мало людей – большинство считало их суевериями, совпадениями, а то и полным бредом, или того хуже – откровенным зарабатыванием денег на доверчивых людях. Эйглоу не пыталась убедить Конрауда в непоколебимости своих взглядов, а лишь рассказывала ему о несчастном случае с Эбби, как если бы речь шла о любом другом горьком опыте в ее жизни. Прошли десятилетия – уже давно начался новый век, но Эйглоу было по-прежнему тяжело вспоминать те события, что являлись подтверждением сильного впечатления, которое они на нее произвели. Она делилась своими переживаниями с Конраудом с единственной целью поумерить его скептицизм и доказать, что она далеко не сумасшедшая.

Они сидели в холле мэрии Рейкьявика, куда вошли буквально за секунды до того, как свинцовые тучи разверзлись и на город хлынул дождь. Встретиться в мэрии предложила Эйглоу, поскольку ей хотелось взглянуть на проходившую там выставку послевоенных фотографий с видами Рейкьявика с высоты птичьего полета. Именно в те годы город разрастался, и Эйглоу предположила, что и Конрауду будет интересно увидеть сделанные с воздуха снимки, которые изображали равнины, на которых впоследствии выросли районы Хауалейти и Брейдхольт, а также барачные поселки, что англичане и американцы понастроили вокруг Рейкьявика во время Второй мировой войны, – от района Гранди до Этлидааур. Эйглоу и Конрауд переходили от одного снимка к другому, изучая фазы развития города, а потом присели, и Эйглоу продолжила свой рассказ о женщине в черном.

Конрауд, со своей стороны, поведал ей о том, что еще ему удалось выяснить по делу об утонувшей в Тьёднине девочке. Он рассказал Эйглоу, что Никюлаус – полицейский, которому было поручено расследование, – провел его очень поверхностно. Не скрыл Конрауд от Эйглоу и того факта, что Никюлаус изрядно подмочил свою репутацию домогательствами в отношении женщин, которым пришлось обратиться за защитой к силам правопорядка. Кроме того, Конрауд поделился с ней намерением связаться со сводным братом Нанны, чтобы услышать из первых уст, как жилось в барачном поселке на Скоулавёрдюхольте, а также поинтересоваться, не сохранилось ли у него каких-либо воспоминаний о той кукле.

– Выяснилось, что Нанна очень хорошо рисовала, – сказал Конрауд.

– Та кукла не выходит у меня из головы – что-то в ней есть загадочное, что-то… – Эйглоу не закончила предложение, а потом произнесла: – Ее теперь наверняка не отыскать – столько лет минуло.

Конрауд между тем размышлял о том, что Эйглоу рассказала ему о женщине в черном.

– А ты все еще поддерживаешь отношения с той твоей одноклассницей? Ну, с той, у которой погиб младший брат.

– Нет, – ответила Эйглоу. – С того дня я больше не бывала у нее дома. У меня просто не хватало смелости переступить ее порог. Я ведь была совсем ребенком, и тот случай меня очень расстроил. Видимо, мне следовало с кем-то поделиться своими мыслями, но я совершенно не понимала, в чем тут дело, – да никто бы меня серьезно и не воспринял.

– То событие наверняка сильно на тебя повлияло.

– Как раз год спустя я оказалась на дне рождения, где мне явилась девочка. И тогда у меня возникло то же ощущение надвигающейся беды. Я знать не знала, откуда у меня эти видения, и были ли они лишь плодом моего воображения или следствием расшатанных нервов. А может, дело во вмешательстве духов из загробного мира… Как бы там ни было, эти видения приносили мне одни расстройства, и мне не хотелось иметь с ними ничего общего. Поэтому я обратилась к отцу, сказав ему, что хочу измениться. Он попытался объяснить, как выдержать ношу моих видений, но этого было недостаточно – я хотела от них раз и навсегда избавиться. Я ожесточилась на отца за то, что он поощрял мои экстрасенсорные способности, а на маму за то, что она меня совершенно не понимала. Я ненавидела весь мир – а такие чувства разрушительны, если человек молод и неопытен. Да и всем остальным они не несут ничего хорошего.