Подземные дворцы Кощея (Повести) - Маципуло Эдуард

СОКРОВИЩА КИЧИК-МИРГАФУРА

Над пыльным глиняным городом висело пыльное глиняное солнце. Обваренные жарой деревья за растрескавшимися дувалами, плоские, как такыры, крыши, застланные жесткими паласами из сожженных солнцем трав, кучи мусора у резных, потемневших от времени калиток… И среди этого сонного дремотного мирка пробираемся мы, горстка бойцов добровольческой уездной милиции.

Мы стараемся ступать бесшумно в мягкой пыли, но шпоры на сапогах Кешки Софронова то и дело звякают. Кешка в ярости кривит лицо в угольных крапинах и вдруг сдергивает сапоги с ног и оставляет их посреди дороги.

Было тихо, даже псы не гавкали. Сказано же в Коране: «После обеда не спит только шайтан». Надо бы добавить: и рабоче-дехканская милиция. И человек Кичик-Миргафура, который, как мне сообщили тайной запиской, час назад появился вот в этом доме за этими дувалами. И хозяева, похоже, не спят: густо пахло дымком тандыра и свежими лепешками. Это в жару-то!

Я осторожно заглянул за дувал и увидел мирную картину: несколько босоногих мальчишек играли в ашички в тени орехового дерева. На обшарпанной супе громоздилась груда румяных лепешек, а большеголовый, весь в репьях, ишак мучился на привязи, подавшись к лепешкам всем своим неказистым телом. Он вытягивал мясистые мягкие губы, скалился, шумно вздыхал. Из прокопченного жерла тандыра в небо текла река зноя, в ее струях причудливо ломались очертания предметов и фигуры мальчишек…

Басовито и хрипло залаял пес — будто закашлял. Я перемахнул через дувал. В тот же миг на плоской крыше появился Кешка Софронов, но тут же дико взмахнул руками и присел, — видно, напоролся на колючку босой ногой.

Я пронесся прыжками мимо мальчишек, двинул прикладом бросившегося мне навстречу пса и, влетев в густую тень кибитки, заорал:

— Окружены! Сдавайтесь!

В кибитке были только хозяева — пожилой мужчина и женщина, онемевшие от страха.

— Где он?!

Хозяин, опасливо мигая, показал рукой в проем двери. Я выскочил во двор. Мои товарищи сидели на дувалах, держа под прицелом кибитку.

— Он где-то здесь! — я махнул рукой в сторону хлева и дворовых пристроек.

Мы прочесали весь двор. Бандит словно испарился. Но не мог же он уйти! Хозяин обрел дар речи и привел меня к ореховому дереву, где в кучу сбились ребятишки, они со страхом и любопытством смотрели на нас.

— Вот здесь он сидел, господин… — Хозяин торопливо поклонился. — Аллах свидетель…

— Малец?! — догадался я. — Это был мальчишка?

— Вы правильно сказали, господин. — Хозяин опять поклонился. — Это был молодой брат Миргафура, Хасан. Он приехал на ишаке и сказал: Миргафур хочет купить лепешек, и мяса, и разных фруктов, торопись… Вот его ишак.

У меня даже в носу защипало, так стало обидно. Я же проскакал, как козел, мимо Хасана! Память восстановила лишь драный летний чапан и тонкую длинную шею. Я внимательно разглядывал стайку ребятишек. Длинношеего в драном чапане среди них, конечно, не было.

— Ребятишки, — сказал я чуть ли не жалобно. — Куда Хасан ушел?

— Туда, — хором ответили они, показав на угол двора, где были сложены вязанки хвороста и прошлогодней гузапаи.

— Ты тут разбирайся, а мы пошукаем вокруг, — сказал Кешка и побежал, прихрамывая, к раскрытой калитке, хотя мы оба понимали: искать бесполезно.

Эта братия уходила легко, как вода сквозь пальцы.

Кто-то из милиционеров полез на затрещавшие снопы, а я вытащил из кармана гимнастерки растрепанный блокнот без корочек, обломок химического карандаша и принялся сочинять протокол допроса. Неинтересное и зряшное занятие. Мне уже было ясно: хозяева здесь ни при чем. Пришел малый, назвал страшное имя — и тут уже ничего не поделаешь. Не выполнишь волю Миргафура — вырежут всю семью или как-нибудь иначе отомстят…

Смех и грех, оказывается, пока хозяин готовил харч для банды, «человек Миргафура» увлеченно играл в ашички с хозяйскими детьми. Мне было стыдно: и оттого, что проворонил Хасана, и оттого, что ни последнем заседании укома бил себя в грудь и клятвенно обещал найти логово Кичик-Миргафура в считанные дни.

Я словно увидел себя со стороны: трепач, мальчишка… И как такому доверили отряд угро? Хоть и крохотный отрядик (такие позже стали называться отделами), но задачи перед нами ставились сложные. А тут какая-то паршивая хаза! Если не накроем ее, то могу ли я, Артык Надырматов, честный человек, оставаться командиром отряда и вообще в милиции?

Мне было двадцать лет, и с веком мы были почти ровесники. Жизнь свою я начал в духе времени: родное семейство продало меня степнякам в малом возрасте — то ли хотели спасти от голодной смерти, то ли по другой причине. Красная цена мне была, оказывается, — шесть замученных длительным переходом баранов.

Потом я пас казахских лошадей, долбал обушком руду в Кузнецких копях, партизанил в шорской тайге — вроде бы успел прожить несколько жизней. И не сломился, как меня ни ломало, и грамотешки поднабрался, и в революцию пришел с чистой совестью, с огромным желанием перестроить ненавистный старый мир… Так что было от чего петь в моей душе карнаям гордости, если бы не эта проклятая хаза Кичик-Миргафура. Сколько дней ищем ее, и все без толку, будто ей приделали крылышки, и она летает с места на место.

Кто такой Кичик-Миргафур, или Коротышка Миргафур, или просто Коротышка? Обыкновенный бандит. Начал разбойничать еще до революции, обдирал и бедных и богатых. А в последнее время аппетит его особенно разыгрался: не считаясь с жертвами, спешно хапал все, что имело хоть какую-нибудь ценность, грабил нэпманов, рабочие кассы, госмаги, кооперативные лавки по кишлакам. Лихо «колупнул» госбанк в Коканде, уложив под пули большую часть своей банды. А сам ушел, прихватив мешки с деньгами и золотом.

Сопоставив факты и слухи, нетрудно было сделать вывод: Коротышка явно нацелился за кордон, потому-то собирал все свое добро в кучу, потому и освобождался от компаньонов. И последним перевалочным пунктом на его пути в иные края был наш город: и до границы недалеко, и к центрам близко. Слухи о Коротышкиных несметных сокровищах расползались по уезду, будоража нестойкие души, осложняли без того напряженную обстановку. На базарах, в чайханах, на тоях и пирушках только и разговоров было что о Коротышке с его тяжелыми хурджунами. Коротышкины сокровища называли по-разному: базой, тайником, складом, кубышкой, а то и вовсе — «шара-бара», в нашей же среде как-то закрепилось уголовное — хаза. Даже в официальные документы проникло: хаза Кичик-Миргафура…

Наше милицейское воображение рисовало неприметную закопченную кибитку где-нибудь в лабиринте глинобитных строений, а в кибитке — горы награбленного добра. На самой большой горе сидит Коротышка, морщится от ран, полученных в последнем налете, и считает деньги. Золота и денег так много, что бедняга трудится дни и ночи напролет, забыв о сне и еде, и все не может сосчитать до конца.

Из ташкентской милиции со дня на день должна была прибыть группа опытных работников угро — специально для поисков Коротышки и его хазы. Но товарищ Муминов, начальник уездной милиции, поставил перед нами простую и ясную задачу: кровь из носу, а найти хазу до их прибытия. И вот мы ищем…

Товарищи возвращались во двор усталые и злые. Последним приковылял Кешка Софронов. Хороший он парень, я его выделял среди остальных, может, потому, что биографии наши в чем-то были схожи: он из кизылкийских шахтеров.

— Вот змееныш! — Кешка сплюнул с досады. — Сапоги мои прихватил.

Я посмотрел на его босые исколотые ноги.

— Садись, Кешка, на ишака. Трофей как-никак.

— Трофей! — опять сплюнул Софронов. — Сапоги-то были с генеральскими шпорами! Подороже любого ишака стоят.

В это горячее время, вовсе не подходящее для кабинетных разговоров, меня вдруг вызвал начальник милиции. Возле его стола я увидел крупного широколицего мужчину, увешанного оружием. Он сидел на скрипучем стуле, широко расставив ножищи в пыльных грубых сапогах, и заискивающе улыбался, повернувшись ко мне всем телом. Так это же Салим-курбаши! Бандит, который помотал нам немало нервов! Сколотив шайку из уголовников, он носился по уезду, прибирая к рукам все подряд. А когда против него поднялось население, прикрылся зеленым знаменем, стал именовать себя «идейным борцом».