Весь Дэн Браун в одном томе (СИ) - Браун Дэн

Лэнгдон задумался.

— Ну, наверное: «Как все началось?» и «Откуда мы появились?».

— Верно, это все один вопрос — первый. А второй логически вытекает из первого, только не «откуда мы появились», а…

— «Куда мы идем?»

— Именно. Эти две тайны лежат в основе человеческого опыта. Откуда мы? И что нас ждет? Происхождение человека и его предназначение, судьба. — Эдмонд испытующе смотрел на Лэнгдона. — Так вот, Роберт. Я… Я нашел очень простые ответы на эти вопросы.

Лэнгдона потрясли слова Эдмонда. Даже невозможно представить, что из этого следует.

— Я… правда не знаю, что и сказать.

— Ничего не надо говорить. У нас еще будет время все подробно обсудить — после презентации. Сейчас меня волнует другое: оборотная сторона всего этого, побочный эффект моего открытия.

— Ты боишься каких-то последствий?

— Еще как боюсь. Ответив на два главных вопроса, я вступил в прямой конфликт с традиционными учениями, освященными тысячелетней историей. Происхождение человека и его судьба — исконная вотчина религии. Я вторгся на чужую территорию. Увы, адептам любой религии мира не понравится то, что я скажу.

— Теперь понятно, — кивнул Лэнгдон, — почему год назад в бостонском ресторане ты два часа кряду выносил мне мозг религиозными вопросами.

— Совершенно верно. И если ты помнишь, я пообещал: еще на нашем веку все религиозные мифы будут окончательно развеяны наукой.

Да, такое не забывается. Дерзкие слова Кирша до сих пор звучали в ушах Лэнгдона.

— Помню. Но я возразил тебе, Эдмонд. Религия в течение тысячелетий пережила не одно научное открытие, и она играет очень важную роль в обществе. Конечно, религия менялась и будет меняться, но никогда не умрет.

— Точно. А я тебе сказал тогда, Роберт: цель моей жизни — с помощью научных истин победить религиозный миф.

— Сильно сказано.

— И тогда, Роберт, ты дал мне совет. Если когда-нибудь я открою «научную истину», которая будет противоречить религиозной доктрине или даже подрывать ее, имеет смысл поговорить с серьезными религиозными деятелями, и они объяснят мне, что наука и религия говорят об одном и том же, только на разных языках.

— Все правильно. Ученые и священники часто используют разные слова, чтобы описать одни и те же тайны вселенной. Конфликт скорее семантический, чем метафизический.

— Я последовал твоему совету, — продолжил Кирш. — И проконсультировался с духовными лидерами по поводу своего открытия.

— Что?

— Ты слышал о Парламенте религий мира?

— Конечно. — Лэнгдон с большим энтузиазмом принимал любые попытки наладить межконфессиональный диалог.

— В этом году, — сказал Кирш, — Парламент собрался в окрестностях Барселоны, в часе езды от моего дома, в монастыре Монтсеррат.

Знаменитое место, подумал Лэнгдон. Много лет назад он был на той горе.

— Я узнал, что они заседают почти в то самое время, когда я планировал объявить о своем открытии, и подумал…

— …что это знак Божий?

Кирш улыбнулся:

— Что-то вроде того. Словом, я связался с ними.

— Ты выступал перед всем Парламентом? — удивленно воскликнул Лэнгдон.

— Что ты! Это слишком опасно. Я не хотел допустить утечки информации раньше времени. Поэтому встретился только с тремя — с представителями христианства, ислама и иудаизма. У нас состоялся конфиденциальный разговор в монастырской библиотеке.

— В библиотеке? — удивился Лэнгдон. — Но туда же никого не допускают.

— Ну, я сказал, что нужно найти безопасное место — никаких телефонов, видеокамер, посторонних. Они выбрали библиотеку. Перед тем как все рассказать, я попросил их пообещать, что они будут держать услышанное в секрете. Они обещали. Так что, кроме них, о моем открытии никто не знает.

— Интересно. И как они отреагировали на твои слова?

— Понимаешь, — смущенно ответил Кирш, — похоже, я не очень хорошо все преподнес. Ты же знаешь, Роберт, я склонен увлекаться, и вообще дипломатия — не мой конек.

Лэнгдон улыбнулся:

— Знаю, поговаривают, что тебе не мешало бы пройти групповую психотерапию, — с улыбкой сказал Лэнгдон. Как, впрочем, и Стиву Джобсу, и многим другим гениям.

— Короче, со свойственной мне прямотой я начал разговор с того, что выложил им всю правду: религия — это форма массового заблуждения, и как ученый я не могу понять, почему миллиарды разумных людей верят непонятно во что и позволяют собой руководить непонятно кому. Тогда они спросили: зачем же я пришел говорить «непонятно с кем»? На что я ответил просто: пришел посмотреть, как они отреагируют на мое открытие. Мне важно знать, как оно будет воспринято в религиозных кругах.

— Очень дипломатично, — усмехнулся Лэнгдон. — Ты же знаешь: иногда простота хуже воровства. А прямота — не самая лучшая политика.

Кирш небрежно отмахнулся:

— Всем давным-давно известно, что я думаю о религии. Я считал, они оценят мою прямоту. Как бы то ни было, я рассказал о своем открытии и подробно объяснил, как оно все изменит. Показал на смартфоне видео, на мой взгляд, довольно впечатляющее. Они не проронили ни слова.

— Но хоть что-то они должны были сказать? — Лэнгдону становилось все интереснее, что же такое открыл Кирш.

— Я надеялся на обсуждение, но католик, епископ, не дал двум другим и слова сказать. И посоветовал мне не обнародовать открытие. На что я ответил, что обнародую его через месяц.

— Но ты же собираешься это сделать сегодня.

— Именно. Но я не хотел, чтобы они запаниковали и попытались сорвать мне презентацию.

— А если они узнают, что презентация сегодня? — спросил Лэнгдон.

— Думаю, не обрадуются. Особенно один из них. — Кирш пристально смотрел на Лэнгдона. — Священник, который устроил нашу встречу. Епископ Антонио Вальдеспино. Ты знаешь, кто это?

Лэнгдон задумался.

— Он из Мадрида?

— Именно, — утвердительно кивнул Кирш.

Не самый подходящий слушатель для лекции Кирша по радикальному атеизму, подумал Лэнгдон. Испанские католики считают Вальдеспино своим духовным лидером, он отличается крайним консерватизмом и имеет сильное влияние на испанского короля.

— В этом году он председательствовал в Парламенте, — сказал Кирш. — Я предложил ему встретиться. Он согласился, и я попросил, чтобы он пригласил представителей ислама и иудаизма.

Лампы на потолке снова померкли.

Кирш тяжело вздохнул и заговорил еще тише:

— Роберт, я вот что хотел у тебя спросить до начала презентации. Как ты думаешь, епископ Вальдеспино опасен?

— Опасен? — удивился Лэнгдон. — В каком смысле?

— То, что я ему показал, несет угрозу для существования его мира. Поэтому я спрашиваю тебя: может ли от него исходить угроза для моей жизни?

Лэнгдон решительно замотал головой.

— Что ты, это невозможно. Не знаю, что ты ему рассказал… Вальдеспино, конечно, столп испанского католицизма и, благодаря связям с королевской фамилией, человек очень влиятельный… но он священник, а не наемный убийца. Он обладает политической властью, способен выступить против тебя с проповедью, но я с трудом могу представить, чтобы от него исходила угроза для тебя лично.

Слова Лэнгдона, похоже, не убедили Кирша:

— Если бы ты видел, как он смотрел на меня, когда я покидал Монтсеррат.

— Ты пришел в священное для христиан место и сообщил епископу, что вся система его ценностей — сплошной обман! — воскликнул Лэнгдон. — И после этого хочешь, чтобы он обнял тебя на прощание?

— Согласен, — кивнул Эдмонд. — Но я не ожидал уже на следующий день получить от него голосовое сообщение с угрозой.

— Епископ Вальдеспино связался с тобой?

Кирш достал из кармана кожаной куртки гигантский смартфон. Его яркий бирюзовый корпус был украшен орнаментом из повторяющихся шестиугольников — Лэнгдон сразу узнал знаменитую мозаику каталонского архитектора-модерниста Антонио Гауди.

— Вот послушай. — Кирш набрал несколько команд и протянул смартфон Лэнгдону. Зазвучал голос — старческий, хрипловатый, но отчетливый, суровый и очень серьезный: