Не говори маме (СИ) - Степанова Саша

Спрашивает:

— Замерзла? — И только тут я понимаю, что скрючилась в нелепой позе и трясусь от холода. — Преля! Сюда иди.

Илья с готовностью выскакивает из-за моей спины, будто только и ждал, когда его подзовут. Он довольно высокий — выше меня на голову — и какой-то марионеточный. Если Джон — само спокойствие, то его приятель буквально вибрирует обреченностью потерявшего руль и ветрила корабля.

— Куртку давай.

Сомнительного вида толстовка перемещается с плеч Ильи в руки Джона, а оттуда — ко мне. Я предпочла бы обойтись без нее, тем более нам действительно пора возвращаться в корпус, но из-за угла здания возникают и решительно направляются к нам две девушки, которых я уже видела в аудитории: подруги, сидели рядом, а теперь вместе вышли курить. Как зовут темноволосую, с круглым личиком и наращенными ресницами, я не знаю, а вторая, светленькая, такая принцесса в пластиковых стразах, — Стася, так к ней обратился преподаватель, когда попросил убрать телефон. На долю секунды мне кажется, что они узнали меня и готовы к расправе, однако две пары подведенных черным глаз удостаивают мою персону едва ли большим вниманием, чем зябко мнущегося неподалеку Илью.

— Катиного папку нашли, — говорит Стася, а ее подруга повисает у Джона на шее и целует его в губы — я вижу это сквозь ее распущенные волосы и тут же смотрю вниз, на грязные мыски своих ботинок.

— Черт, — отзывается Джон, тщетно пытаясь высвободиться. — Ну, Вик, ладно…

Ему неловко передо мной, что ли?

— Ага, на болоте. Он там мертвый лежал.

— Рядом валялся его велосипед, — подхватывает Вика и смотрит на меня так, словно именно я на нем и ехала. — И рюкзак. Ни за что не догадаешься, что было внутри.

— Страпон, — неожиданно включается дерганый Илья, но лучше бы он этого не делал.

— Отсоси. Парик!

Илья истерично всхлипывает и принимается ржать, но напарывается на пристальный взгляд Джона и иссякает.

— Это был Катин отец, идиот, — тихо произносит Джон, и этого достаточно, чтобы все резко засобирались на лекцию. Я с облегчением возвращаю Илье толстовку. За нашими спинами переговариваются чуть отставшие Джон и Стася.

— Вечером идем? — Это она.

— Планы изменились. Не получится. — Это уже он.

— Опять с Викой будешь? — Она.

Джон не отвечает.

— Я вас в прошлый раз видела.

— Стейс, ты за нами следишь, что ли?..

«Стейс» отдает испанским стыдом, как те романы, в которых главную героиню зовут Николь по фамилии Кузнецова, а влюблена она в Алекса, и все это происходит в местечке вроде Красного Коммунара. Стася меня догоняет и зачем-то хватает под локоть, как давнюю подругу.

— А ты правда из Москвы?

— Пра…

— Класс! Тоже скоро туда уеду, — громко заявляет она и оглядывается. Красивое лицо — тонкое, вытянутое, как у женщин Модильяни, с чуть раскосыми глазами, но мне мучительно хочется смыть с нее грим и увидеть ее настоящую. Почему-то кажется, что тогда с Джоном у нее было бы больше шансов.

В качестве собеседницы я для нее не существую, но это не настолько непоправимо, как если бы у меня на лбу висела табличка с надписью: «Сучка убийцы. Стреляй».

— Парик, — говорю я, чтобы хоть немного оживить беседу. — Интересно, что можно делать в лесу с париком?

— Ваще-е! — тянет она, округлив глаза. Все модильянинское стыдливо прячется в тень, уступая место сугубо хозяйскому. — Катин папа сразу после похорон пропал. Может, он извращенец?

Слово «похороны» совпадает в пространстве и времени с тем, что мы проходим через гардероб и я снова вижу фотографию с траурной лентой: она стоит на низком столике между двумя скамейками в скромной компании искусственных гвоздик. Чудак с париком и попавшая под поезд староста моей группы — отец и дочь. Все это волей-неволей наводит на размышления о тайнах одной семьи из железнодорожного городка Красный Коммунар, которые, скорее всего, на деле гораздо мрачнее любой моей фантазии.

— Майя, ты идешь?..

Я выныриваю из болота, мимо которого катит на велосипеде человек с развевающимися по ветру буклями, как на портрете Моцарта кисти Барбары Крафт, и вижу, что Джон занял мне место рядом с собой и теперь глядит на меня выжидающе. Илья уже орудует пером на галерке и ничего вокруг не замечает. Вряд ли он обидится, если я не составлю ему компанию.

— Ну что, понравился тебе мой гаер? — шепчет Джон, пока я бесшумно достаю тетрадь и нацеливаюсь в нее ручкой.

— Кто?

— Преля, придворный шут короля Джона.

Средневековье, думается мне. Страдающее. С отчетливым душком наколотой на палку свиной головы. Бедный Илья, так вот за кого тебя здесь держат! Поправ всеобщую глобализацию, сколотили-таки феодализм. И проблемы тут, похоже, посерьезнее, чем формулировки из лексикона моей бабушки.

Я думаю о парике. Возможность думать о парике вместо социального статуса Ильи — это свобода. Возможность думать о чем угодно вместо того, чтобы паниковать по поводу того, что думают о тебе, — свобода в квадрате. Поэтому я механически конспектирую лекцию и представляю, как некая Катя находит у себя дома парик. Ей очень нужны деньги: она только что узнала, что залетела от своего парня (я искоса посматриваю на Джона, который тоже что-то строчит на удивление каллиграфическим почерком — например, такого), но дети — нет, она сама еще ребенок, а он тем более, все мнит себя властелином несуществующего королевства, и она даже знает, где сделать аборт анонимно и быстро, недешево — ладно, вернет, придумает, как подзаработать, того же властелина можно поднапрячь… Но сейчас очень нужно, и срочно, и она трясущимися руками отпирает отцовский сейф (не знаю, был ли сейф у отца Кати, но у моего — был). Открывает, а там — он. Лежит. Напудренный и чужеродный, как мертвый котенок на стуле Романовых в Зимнем дворце. Долбаный парик. «Ты… — раздается у нее за спиной. — Да ты…» Папа еще никогда не бывал в подобной ярости. В него будто кто-то вселился. Катя выскакивает из квартиры, забыв про деньги. Инстинкт самосохранения гонит ее прочь. Переночевать у подруги — это приходит в голову уже по пути, а лучше к… (я снова смотрю на Джона: пишет) нему и обо всем ему рассказать — и про ребенка, и…

— Я не смогу проводить тебя сегодня. Преля проводит и все тебе покажет. Будет весело.

— Необязательно меня провожать.

— Уже темно. Обязательно.

Я оборачиваюсь на Илью. Он, видимо, еще не подозревает о своих планах на вечер. Ладно, спрошу, как добраться до «Праздничного», и расстанемся.

Небо за окном чернильно темнеет сквозь тучи. Я по привычке представляю, как зайду в свою комнату, включу вместо люстры гирлянду белых огоньков, спрятанных за шторой, и настольную лампу… Ноутбук, чтобы читать новости — социальных сетей в моей жизни нет давно. Несколько виртуальных друзей, которые ничего обо мне не знают, в мессенджерах, но мы не то чтобы оживленно общаемся. Конечно, всегда остаются книги. Именно мои остались дома. Моя комната осталась дома.

Весь мой чертов дом остался дома.

***

Саню Сорину я знала, как знают человека, который подписывается на тебя в «инстаграме» и молча лайкает посты, — то есть совсем не знала. Она нашла меня по тегам #гогольцентр и #боженька; вероятно, ей понравился мой отзыв о спектакле, и она решила остаться, к тому же у нас были общие подписчики, человек пять, для меня это означало, что мы знакомы через пять рукопожатий. У нее были красивые фотографии и приятные комментарии к ним, поэтому я тоже на нее подписалась. Саня училась на социолога и много где волонтерила. Я никогда не думала, что можно совмещать учебу и бесплатную работу. Было интересно читать отчеты о поездках в приюты для животных — если бы не мамина аллергия на шерсть, после них я бы точно взяла себе котейку. А еще Саня помогала «Ночлежке», фонду поддержки бездомных людей, так я узнала, что нельзя называть бездомных бомжами, потому что слово «бомж» заключает в себе социальный антагонизм, а бездомный — это прилагательное к слову «человек». Время от времени Саня сообщала о том, что написала новую статью о волонтерстве и ее можно прочесть на «Таких делах». Я читала их все. Судя по тому, что Саня училась на третьем курсе, разница в возрасте между нами была небольшой, но между нашими делами — огромной. Я думала: ладно, за два года я тоже много чего добьюсь, нужно только понять, чего я хочу. Хотелось помогать людям и одновременно не соприкасаться со всем этим страшным. И когда новость о смерти Марта стала распространяться по новостным каналам вместе с подробностями его участия в убийствах бездомных, а затем журналисты вышли на меня и обнаружили эту несчастную машину, которую он мне подарил, когда наши совместные фото разлетелись по соцсетям, а меня атаковали так называемые неравнодушные, Саня появилась снова. Она пыталась связаться со мной в директе. Я не ответила, даже не прочла ее сообщение. Не хотелось узнавать, какое я дерьмо, еще и от нее. Уже здесь, в Красном Коммунаре, стала искать информацию о «санитарах» и нашла статью о жертвах Марта — внезапно ее авторства. Обо мне там ничего нет. Спасибо, почти знакомая Саня.