Опасная тихоня - Яковлева Елена Викторовна

Пашков заработал желваками:

— Честно говоря, я и саму Богаевскую сейчас не узнал бы, не говоря уже о ее пианистке… Допустим, это все-таки она, что из того? Что это меняет? Вы что же… хотите сказать, что у нее могут быть какие-то личные причины?.. Нет, это бред, полный бред…

Я не собиралась ему уступать:

— Значит, она террористка… Пашков скрипнул зубами, а это что-нибудь да значило, и сказал:

— Откровенно говоря, об этом я и хотел с вами поговорить. С этой Майей, или как там ее, будут разбираться те, кому положено, а от всех нас требуется только единство во взглядах на последние события, в их оценке…

— От нас всех? — перебила я Пашкова.

— От нашей команды, — уточнил он, похоже изрядно раздраженный моими придирками. — Мне бы не хотелось, чтобы… — В первый раз за все время нашего знакомства Пашков откровенно испытывал трудности с подбором слов. — Ну в общем, чтобы у нас не получилось, как в известной поговорке: кто в лес, кто по дрова. Перед лицом покушений и угроз мы должны быть особенно сплоченными. — Ого, какой высокий штиль! — Другими словами, команда всегда должна оставаться командой, и каждый из ее членов обязан работать ради общего дела.

Как только я услышала про «общее дело», язык у меня зачесался с такой силой, что я встряла в очередной раз:

— По-моему, это уже не команда, а мафия какая-то получается.

— На вашем месте я бы все-таки получше выбирал выражения, — обиделся Пашков. — Иногда вы здорово перегибаете палку. Я, конечно, понимаю, что в вас говорит профессиональная… журналистка… — Уверена, на языке у него вертелось «скандалистка» или кое-что покрепче, но он превозмог себя, тем самым показав мне пример в славном деле «выбора выражений». — Но тем не менее существуют определенные рамки. Впрочем, я, кажется, отклонился от темы. А я хотел вам сказать совсем другое, касающееся недавних покушений, в частности, последнего… Так вот, я не оправдываю свою службу безопасности, на мой взгляд, Федор все же несколько погорячился там, возле Дома железнодорожника, но его можно понять после того, что случилось в последние дни…

Я опять его прервала, поскольку мне все и так было ясно, причем уже достаточно давно. И пашковские объяснения выслушивала только затем, чтобы понять, как далеко он может в них зайти, а теперь мне наскучило.

— Короче говоря, я должна говорить то же, что и все остальные, а именно, что ваш замечательный телохранитель защищал вас от нападения, а не методично убивал не представляющую особенной угрозы женщину. Смешно думать, будто она могла причинить вам особенный вред, а потому не рассчитывайте, что в этом вопросе я буду солидарна с вами и вашей командой. — Я таки облегчила свою душу.

— Ну что ж, мне все понятно. — Пашков поднялся со стула. — Не смею вас больше задерживать и желаю скорейшего выздоровления.

И он ушел, оставив меня порядком озадаченной. По крайней мере, позволяя себе высказать, что я думала на самом деле, я надеялась на совсем другую реакцию с его стороны. По моим прикидам, Пашков должен, нет, просто обязан был наконец выйти из себя до такой степени, чтобы сболтнуть что-нибудь лишнее. А уж я бы за это лишнее вцепилась двумя руками и, глядишь, вытащила бы на свет Божий то, что у него за душой. Увы, расчет на «откровенность за откровенность» не оправдался. Видно, информации, которой я обладала, для этого не хватало. Зато Пашков теперь определенно утратит последние иллюзии на мой счет, и это все, чего я добилась.

Глава 24

В тот же день я со скандалом покинула гостеприимные стены третьей горбольницы. Правда, скандал был небольшой и затих, как только я собственноручно написала заявление, что выписываюсь под собственную ответственность, следовательно, никаких претензий к медперсоналу в обозримом будущем иметь не буду.

Больше других по поводу моего сумасбродного решения уйти из больницы убивалась медсестра Анечка, которой я оставила в наследство чайные розы Дедовского, уже успевшие привять, в дополнение к белым от аналитика.

— Ну еще бы пару деньков побыли, — вздохнула она, — голова все-таки…

В ответ я только выразила уверенность, что все у меня заживет, как на собаке, а прежде чем уйти, еще раз посмотрела сквозь окошко реанимации на пребывающую в коме Майю. При этом рядом возле двери Майиной палаты я заметила молодого человека, который сидел на стуле и читал газету, и легко догадалась, что он здесь не для мебели. Если я еще что-нибудь понимаю в таких делах, то его наверняка Капитонов приставил. Ничего не имею против.

А через полчаса я уже вошла в собственную квартиру. Вошла и сразу поняла: кто-то у меня побывал, пока я «весело» проводила время в больнице. И это при том, что конкретных признаков нарушения моего суверенного пространства я, сколько ни искала, так и не обнаружила. Впрочем, откуда бы им взяться, если я не натягивала ниток, привязывая их к ножкам стульев и ручкам шкафов, и не прилепляла волосков к дверным ручкам? Не такая уж я предусмотрительная, как выяснилось. Например, не могла же я предусмотреть, что загремлю в больницу по милости Викинга. С другой стороны, я все еще не понимала, что конкретно заставляло меня думать, будто в квартире побывали гости. Интуиция или? Или… На всякий случай я принюхалась.

Ничем принципиально новым в квартире не пахло, и вещи все находились на прежних местах. Может, мне уже мерещится или мое сомнительное сотрясение дает о себе знать таким оригинальным образом? Я прошлась по комнате туда-сюда, сначала глядя по сторонам, потом под ноги. Даже для верности провела пальцем по крышке стола и подлокотникам кресел — тонкий слой пыли на них определенно наличествовал, причем совершенно не тронутый. Затем я переместилась на кухню и там тоже не заметила ничего, свидетельствующего о чужом вторжении. Что касается ванной, то там по-прежнему висели халат и полотенце, а на полочке стояли мои немногочисленные парфюмерно-косметические принадлежности. Никто на мое добро не покусился. Я немного посидела на краю ванны, прямо в своем красном пальто с полой, прожженной кислотой, но так и не сообразила, с чего это мне втемяшилось, что мою квартиру посетил неизвестный визитер. Или визитеры?

В конце концов я все-таки сняла пальто, швырнула его в стенной шкаф — больше мне в нем не покрасоваться — и вернулась в комнату. Села на диван и уставилась в пространство, походя заметив, что остановившийся будильник показывает половину первого то ли дня, то ли ночи, а за окном ранние февральские сумерки, серенькие, как подзаборная кошка. Кто и зачем проник в мою квартиру без моего ведома? Вот именно, зачем? Что у меня искать? Никаких секретных материалов я у себя не держу по той простой причине, что их у меня просто-напросто нет. А если искали деньги или драгоценности (вот смеху-то!), то зачем такая тщательность? Сколько я знаю, воры обычно не заботятся о том, чтобы оставить ограбленную квартиру в идеальном порядке. А если я зря ломаю свою ушибленную голову и таинственное посещение моего жилища всего лишь игра моего же воображения? Я и не заметила, как заснула. Заснула, сидя на диване, поджав под себя ноги и положив голову на диванный валик. А разбудила меня протяжная, с переливами, трель дверного звонка. Открыв глаза, я зачем-то покосилась на будильник, который по-прежнему упорно показывал половину первого, при том, что в комнате было уже не сумеречно, а темно. Потом спустила ноги с дивана и в одних чулках прошлепала в прихожую. Честно говоря, меня немного знобило, наверное, потому что я сильно согрелась во сне, а пол был прохладным.

— Кто там? — спросила я неожиданно хриплым голосом и приникла к дверному «глазку». Что, интересно, я надеялась в него разглядеть, когда на лестничной площадке было черно, как в преисподней? Время от времени мы по очереди с соседями вкручиваем лампочки в плафон, но те с завидной регулярностью исчезают, и наша площадка вновь погружается во мрак, впрочем, то же самое происходит и на всех остальных этажах. У меня есть серьезное подозрение, что ворует их веселое семейство алкоголиков с первого этажа, но застать их за этим занятием никому еще не удавалось.