Школа двойников - Баконина Марианна Станиславовна

Впрочем, сам он не слишком верил в собственные силы.

– Честно говоря, шансы не очень хорошие, точнее, их почти совсем нет, такие дела раскрываются редко…

– Особенно если ничего не делать, – немедленно отреагировал Саша Байков. Он опять стоял за Лизаветиной спиной, словно атлант, готовый подставить плечо в трудной ситуации.

– Почему ничего? – обиделся оперативник. – Мы делаем все возможное, просто такие дела плохо раскрываются, улик-то никаких… Сами посудите, они же автограф не оставили. Ни гильз, ни пуль, ни…

– Обрывков билетов на самолет со своей фамилией и номером паспорта, – очнулась Лизавета и продолжила казенным голосом: – Так же плохо раскрываются заказные убийства, рэкет, вымогательство, организация банды, взятка и подкуп должностного лица…

– Ну почему, – промямлил опер. Так юнцы тянут совершенно бессмысленное «почему», когда девушка, которую они подхватили на танцах и проводили домой, вдруг, против их ожиданий, говорит: «Спасибо, дорогой, до свидания».

– Потому что все эти преступления, как правило, повисают нераскрытыми… В Москве их называют «висяки», в Петербурге «глухари», и милиция их очень не любит, поскольку они портят отчетность и репутацию. Особенно портят отчетность и репутацию громкие нераскрытые дела – их и не раскроешь, и не прикроешь. – Лизавета решительно и без церемоний демонстрировала свои познания в том, что касается изнанки милицейской жизни.

Звонок в дверь помешал завершить лекцию.

– Может, это злоумышленники вернулись? – сказала Лизавета и отправилась открывать. Саша, естественно, последовал за ней.

Появились не злоумышленники, а очередной сотрудник милиции. Настолько типичный, что он мог бы и не предъявлять краснокожее удостоверение. Короткая стрижка с прямой, прикрывающей лоб челкой – в девятнадцатом веке ее называли «а ля Нерон», теперь чаще именуют «а ля бандит». Ясные, серые круглые глаза. Квадратный подбородок и такие же квадратные плечи. Торопливая речь. Этакий моторный живчик, умеющий все проблемы решать быстро и споро. Или умеющий показать всем, что проблемы решены. Он приступил к делу, не пожелав тратить время на бесполезные реверансы, вроде «здравствуйте» и «можно войти?». Живчик весело перешагнул порог и закричал:

– Генчик, ты что-то, значит, задержался. Что здесь? Что-нибудь серьезное?

Саша Байков ответил раньше:

– Нет, что вы, мы здесь семечки лузгаем!

Только услышав нетривиальный ответ, вновь прибывший милиционер заметил хозяйку дома. Заметил, поморгал серыми глазами и узнал. А узнав – немедленно посуровел лицом.

– Здравствуйте. Очень приятно познакомиться, меня зовут Сергей. – Он схватил Лизаветину руку и сжал своей широкой ладонью. – А вы в жизни, значит, такая же, как на экране. Здорово! Здесь что, квартирная кража?

– Хуже, – грустно ответил Гена Васильев.

– Не убийство же, значит…

– Ничего не пропало, – безнадежно махнул Гена

– А-а-а. – Милиционер, пришедший вторым, явно был более опытным, что называется, «бывалым». Он сориентировался мгновенно. – Ничего, значит, не пропало… – С момента выхода на экран телефильма «Место встречи изменить нельзя» и по сию пору сотрудники милиции, полагающие себя крутыми и справедливыми, как начальник отдела по борьбе с бандитизмом, широко пользуются сорным словечком «значит». Правда, Сергей произносил его несколько иначе. Не протяжно и ласково, а веско, категорично.

– Значит, не пропало. – Сергей сунул руки в карманы, покачался немного на каблуках, вернее, как бы на каблуках – с пятки на носок, – ведь на кроссовках нет каблуков. И лишь потом задал неизбежный сыскной вопрос. Вопрос, который немедленно ставит в тупик и заставляет умолкнуть самого шумного потерпевшего: – Вы кого-нибудь подозреваете?..

Меньше чем через двенадцать часов Лизавета услышала этот вопрос во второй раз, когда после звонка Ярослава примчалась на студию. Спрашивал милиционер, удивительно похожий на Сергея. И она точно так же проглотила воздух и не нашлась с ответом.

Она приехала на студию часов в одиннадцать и сразу попала в центр оперативно-следственной бури. По кабинетам бродили и ползали вызванные Ярославом и Борюсиком оперативники. А поскольку собственно телестудия еще с тоталитарных времен считается объектом стратегического значения, то к расследованию налета на редакцию «Петербургских новостей» подключились не только отделение милиции, но и главк, и прокуратура.

Представители этих славных ведомств переходили из кабинета в кабинет. Беседовали с людьми, без учета звания и положения, спрашивали, не видел ли кто чего вчера вечером, ночью или утром. Не слышал ли кто о каких-нибудь планах, которые можно истолковать в смысле налета на редакцию. В тех комнатах, что были разгромлены, внимательно обследовали каждый квадратный сантиметр пола, перетряхивали и без того разбросанные бумаги, рылись в ящиках и кассетах. В отдельной комнате сидели обитатели пострадавших кабинетов. Их допрашивали куда более подробно и пристрастно.

Первым на беседу увели Сашу Маневича. Он вернулся через сорок минут невероятно злой. И тут же обидел представителей североамериканской фауны:

– Тупоголовые скунсы! Им еще не нравится, когда про милицию анекдоты рассказывают. «А остальные восемь погибли в ходе следственных экспериментов!»

Лизавета и остальные изолированные от общества потерпевшие расхохотались:

– Но почему скунсы?

– Потому что только и способны ядовитой слюной брызгаться: «Что пропало? Что пропало?» – Раздраженный Саша не заметил веселья присутствующих. – Я им один раз объяснил, второй! Нет, не понимают!

– Что не понимают? – продолжала смеяться «очередь», дожидающаяся допроса.

– Они все про ценности спрашивают. Что пропало. Из ценностей, в их понимании, там только компьютер и кофеварка. И то и другое на месте. Я им говорю – мол, налетчиков могли еще интересовать кассеты. Пропали ли они, я сейчас сказать не могу. Надо посмотреть. А эти два лба в ответ: «Смотрите!» Я снова объясняю, что на кассетах самое главное – видеозаписи, и поэтому, чтобы понять, пропали они или нет, надо посмотреть. А они опять – смотрите! И один этак рукой показывает в угол, где валяются мои и Саввины кассеты! Крутолобые парни, в общем. Так и не поняли, что я записи должен посмотреть!

Лизаветина очередь подошла к часу дня. Она вошла в кабинет Саши и Саввы, отведенный для опроса людей, непосредственно пострадавших от погрома. Удивилась – один из милиционеров был чуть ли не копией вчерашнего Сергея. Такой же типичный. Второй, правда, отдаленно, худобой и серьезностью, напоминал Гену Васильева.

Типичный милиционер и спросил:

– Кого вы подозреваете?

Лизавета ответила ему так же, как Сергею:

– Чтобы кого-либо подозревать, у меня нет оснований.

Он почему-то расстроился и заговорил едва ли не теми же словами, что Сергей ночью:

– Вас всех послушаешь, так руки опускаются. Пропало ли что, никто не знает. Подозревать никого не подозревают. И никто ничего не видел и не слышал! Красота благостная! Ну объясните мне, как это вы не знаете, что пропало.

Лизавета улыбнулась.

– Никто не хотел вас обидеть. Просто кассеты и коробочки – они все одинаковые. Коробочки – по крайней мере, Саши Маневича – все на месте. А насчет кассет он не знает, потому что можно ведь подменить кассету. Коробочка та же, а запись другая. Или размагничена. – Лизавета поймала недоверчивый взгляд молчаливого худого опера и продолжила: – Мои коробочки, кстати, тоже все есть. Я, правда, не такой скрупулезный человек и не помню точно, сколько кассет у меня было. Но в любом случае у меня ничего представляющего интерес для бандитов не было. Я и на съемки такого рода давно не ездила.

– Ну, значит, спасибо, разъяснили, – перебил ее крепыш с челкой. – Тогда, может, скажете, кто ездил на съемки «такого рода»?

Лизавета помнила, как Саша рассказывал о перепуганном депутате Зотове. Когда Маневич вернулся с допроса, она не стала его спрашивать про интервью Зотова. Не захотела при всех. Не стала она упоминать и о кассетах, до сих пор лежавших в ее сумочке, – кассетах со съемками школы телохранителей, которые передал ей Савва. Но отделаться просто молчанием не удалось.