Ответный визит - Шейнин Лев Романович

Мы молча внимали нашему стратегу, ошибался он редко. Когда прогноз был составлен и Телепнев слегка утомился, то спросил Лазарева:

— Ну-с, а как ваши шерлок-холмсовские успехи? Поймали похитителей портянок?

— Какие портянки? — возмутился Лазарев. — Вы скажете. Дело сложнее: полушубки во втором дивизионе пропадают. Но больше пропадать не будут, — пообещал он.

И рассказал, как выследил похитителей и накрыл двоих с поличным: Лазарев был у нас нештатным полковым дознавателем.

— А разузнать о сообщниках — это уже не столь сложно. Это уже, как говорится, дело техники, — закончил Лазарев.

— Слушайте, Константин Петрович, — сказал Телепнев, — из вас же прекрасный контрразведчик может получиться. А вы чем занимаетесь? Портянки, полушубки — какая разница? Самодеятельность полковая. А вам надо заниматься настоящим делом. Обидно, что серьёзную разведку вы проморгали. Раньше начинать следовало. Впрочем, тут я не специалист, это не по моей части. Может, ещё и не поздно. Но контрразведка по вас просто слёзы льёт. У вас память исключительная, наблюдательность, воля. Изобретательность, наконец, чёрт возьми. Почему бы вам не подать рапорт?

Лазарев усмехнулся со значением, и я что-то заподозрил.

Телепнев продолжал:

— На днях буду в штабе армии. Хотите, скажу о ваших способностях? Я там кое-кого ещё по довоенным сборам знаю. Попрошу вам помочь. Или намекну кому надо. Так, мол, и так. Это же слепым надо быть, чтобы вас не заметить. Грамотных сержантов дважды отправляли в школу. А вас-то, вас как не заметить?

— А если уже заметили? — спросил Костя таинственно. — Кто его знает, особиста? У него служба такая: помалкивать…

Телепнев сразу перестал говорить. Я тоже молчал, удивлённый этим намёком.

Лишь Телепнев неопределённо протянул:

— Тогда другой, конечно, разговор…

— Ну, ладно, — произнёс Лазарев, решившись. — Вам кое-что сказать могу. Кио ку мицу, как говорят японцы, — совершенно секретно. Вызывал он меня. Документы заполнил. Жди, говорит, вызова. Сказал, всё должно быть в порядке, свою рекомендацию, говорит, даю. И как будто туда, куда я всё время хотел: набирают только офицеров. Оказывается, ещё не поздно.

— Если так — поздравляю, — сказал Телепнев. — Просто рад за вас, Константин Петрович. По такому случаю надо было бы вспрыснуть это дело. Дерябнуть, говорю, полагается. Но в нашем Урулюнтуе что можно выпить, кроме хлорированной холодной воды? Или перепревшего чаю в столовой. Да, жизнь наша военная…

— Вспрыскивать пока что рановато, — сказал Лазарёв. — Всё может пустым номером обернуться.

— В нашей жизни и это не исключено, — произнёс Телепнев. — Хотя не вижу причин, по которым бы вам отказали. Главное в нашем положении — не терять надежды. А надежда у вас, на мой взгляд, есть немалая.

— Главное в нашем положении ещё и верить, — сказал я со злостью. — Верить тем, кто рядом с тобой. И, между прочим, не один год рядом. Товарищам верить!

Телепнев и Лазарев неожиданно засмеялись — так, должно быть, непримирим и категоричен был мой тон.

— Витя, милый ты мой! Совсем зелёным бываешь иногда. Как солдат-первогодок, честное слово, а не офицер с границы. За что, впрочем, тебя и люблю. Пойми: я и сейчас не имел права ничего вам сообщать. Но есть разные права. И правила разные есть…,

— Исключения из правил тоже есть, — заметил Телепнев. — На них, как я убедился, многое в жизни держится…

Возвращались от Телепнева мы поздно. Движок давно умолк, было тихо, только время от времени с дальних постов доносилось «Стой! Кто идёт?» и столь же знакомое в ответ — «Разводящий со сменой»: в пади сменялись часовые. Свет в домах и землянках был погашен, лишь в штабе да ещё двух-трёх оконцах едва мерцали огоньки. Лазарев шёл рядом со мной, и я ничего не чувствовал к нему, кроме всегдашнего им восхищения, и понимал, что у меня никого не будет товарища дороже и лучше.

12

Через неделю после этого вечера Лазарев уезжал из Урулюнтуя. Комбат Титоров перед строем батареи сказал речь.

— Сегодня, — объявил он торжественно, — по приказу командования лейтенант Лазарев отбывает к новому месту службы. Мы все хорошо знаем товарища Лазарева как передового командира. И образованного. А также заботливого. И знаем: он много сделал полезного не только в батарее, но и в дивизионе, и в полку. Мне, как и всем, было приятно служить с лейтенантом Лазаревым. И не враз мы найдём подходящую ему замену, хотя замену он себе подготовил и вырастил совместно со всей батареей. — Тут наш комбат выразительно посмотрел на меня. — Взводом управления назначен командовать лейтенант Савин. Командир тоже знающий и требовательный. А лейтенанту Лазареву пожелаем на новом месте службы больших успехов и счастливого пути!

Лазарев пошёл вдоль строя, пожимая каждому солдату руку и желая отличной службы. А солдаты желали остаться ему живым и с победой вернуться домой после войны. Сержант Старков даже прослезился, и когда Титоров дал команду «Разойдись!», он всё шёл за Лазаревым, пока мы не оказались на улице. Тут Лазарёв попрощался со своим сержантом. Телепнев ещё утром уехал в штаб армии, Титоров заступил в наряд — дежурить по части, — и я один пошёл провожать Лазарева до границы гарнизона — дальше идти не разрешалось.

На дороге, проходившей под сопкой, там, где был контрольно-пропускной пункт, Лазарев надеялся поймать попутную машину до станции Ундур-Булак. А если машина не попадётся — не в первый раз идти на своих двоих, да и станция почти рядом: всего двенадцать километров.

Мы поднялись на сопку. На вершине её посвистывал ветер. Я нёс чемодан Лазарева, совсем лёгонький, а сам он тащил аккуратно увязанный спальный мешок, сшитый им недавно из козьих шкур. Внизу, по одну сторону сопки, лежала наша падь, окружённая горами. На их склонах темнели ровики с миномётами и автомашинами нашего полка. Лазарев остановился, с минуту смотрел туда, слегка качнул головой и будто сказал что-то сам себе. Редкие дымки поднимались над офицерскими землянками, над домиками командира полка и другого начальства, над штабом, перед которым выстроилась на развод наша батарея. А по другую сторону открывалась равнина, окаймлённая такими же сопками, то синими, то густо-чёрными, то изжелто-золотистыми в лучах степного заката. Вдалеке, на дороге, ведущей от рудника к станции, показался грузовик.

— Ну, — сказал Лазарев, — давай простимся!..

Мы посмотрели друг на друга. У меня навернулись слёзы. Но Лазарев этого не любил, я заставил себя улыбнуться,

— Держись, Витя! Пиши мне. И запомни, куда бы тебя ни забросила служба: Барнаул, Сизова, шестнадцать. Там всегда тебе будут рады. Даже без меня. Там знают, я писал Кате.

— И ты запомни: Иркутск, Разина, двадцать два.

— Оставайся, служи: у вас ещё будет своя война…

— Будет своя война, — повторил я как пароль.

Мы обнялись и постояли так несколько секунд, не выпуская из рук наших колючих шинелей.

Машина уже приближалась к будке КПП. Лазарев подхватил чемодан и тючок со спальным мешком и по тропке быстро скатился вниз. Я видел, как он забрался в кузов, уселся на чемодан и, уже удаляясь, махал мне шапкой, пока машина и он сам стали неразличимы.

Закат над степью угасал, я пошёл обратно. В пади шла своя жизнь, как при Лазареве. У штаба, на разводе, всё ещё стояла наша батарея, с песней проехал полковой водовоз, в казарму первого дивизиона шёл комиссар, должно быть проводить политинформацию.

Я понимал, что остался в этой жизни с миномётным полком и пройду с ним весь его путь, который кем-то и для чего-то намечен. Ибо не бывает в этом мире, как я потом убедился, ничего просто так, попусту, во всём есть определённая цель — малая или великая. Лазарев поехал навстречу своей, а я остался здесь, на своём посту.

Первое письмо от Лазарева пришло через месяц. Костя писал, что учебное заведение, куда он попал, как раз такое, о котором он мог только мечтать. «Изучаем, — писал он, — многие специальные предметы, очень интересные для меня. У человека моей будущей профессии должен быть широкий кругозор. Ребята вокруг собрались удивительные. Но мне всегда не хватает тебя. И Телепнева, и комбата, и моих солдат. Но тебя — особенно. И, знаешь, теперь я с. нежностью вспоминаю наш Урулюнтуй, из которого мы так хотели вырваться. Хорошо там служилось, поверь, хорошо!.. А учиться мне тут почти год, если не сократят программу по обстоятельствам непредвиденного характера».