Тайна серебряной вазы - Басманова Елена

Она опустила взгляд и прошептала стоящему рядом отцу Авелю:

– Неужели это Он?

Вместо ответа отец Авель перекрестил ребенка, погладил по головке. Потом опустился на колено и взял в свою ладонь его маленькую ручку, все еще не выпускающую четки. Он осторожно поднес детскую ручку к губам и поцеловал ее. Мура видела, как внимательно следящий за движениями монаха ребенок едва заметно улыбнулся беззубым ротиком.

– Могу ли я узнать имя этого ангела? – нерешительно спросила Мура.

– При крещении Тимофеем нарекли, – отозвалась женщина.

– Чудное имя, – сказала в задумчивости Мура, – если у меня когда-нибудь будет сын, тоже назову его Тимофеем.

– Простите, сестра Марфа, что потревожили, – отец Авель поднялся с колен, – сморился ребеночек-то, почивать ему пора. Я навещу вас завтра.

Он повернулся к стоящему позади монашку.

– Что, братец Савватий, веди нас из светелки на волю.

Через минуту они вышли на крылечко, а с него ступили на землю. Сквозь буйные заросли сирени по едва заметной тропке выбрались на безлюдную дорожку.

– Отец Авель, – не выдержала молчания Мура, – сестра Марфа ведь не княгиня?

– Сестра Марфа – кормилица, крестная мать младенца, ее попечению поручено чадо, чудом спасенное... Княгиня узнала о судьбе своего сына в канун отъезда в Ярославскую губернию. И ради безопасности своего ребенка остается вдали от него – это ее судьба. Но когда-нибудь она отправится в паломничество по монастырям, среди них будет и Благозерский.

– Вы вернули его к жизни, – Мура испытывала восторг и изумление. – Но как? Ведь он не подавал никаких признаков жизни. Доктор Коровкин его осматривал.

– Да, сердце ребенка не билось. Дыхания не было. Температура тела была 13,7 по Цельсию. Григорий очень переживал. Когда он услышал звуки шагов и голоса за углом, он положил ребенка в пустую колыбель в витрине, вскрытой до него каким-то бродяжкой, теплое одеяльце осталось у него в руках. Когда он вернулся, в доме уже царил переполох. Но замерзшего человека можно вернуть к жизни. Вы этого не знали?

– Нет, – сокрушенно вздохнула Мура, – и доктор не знал. Отец Авель, прошу вас, не торопитесь. А что же случилось со свитком из тайника? Почему же его перестали искать?

– Неужели вы не догадываетесь? – спросил, сбавляя шаг, библиотекарь. – Потому что они его нашли.

Мура остановилась, пытаясь понять услышанное.

– Вы изготовили копию? Но как?

– Во всем мире есть только несколько человек, которые могут отличить настоящую тугру от поддельной. Знаете, что такое тугра?.. Это особый рисунок, в нем много секретов, не видимых простым глазом. Они и позволяют отличать подлинный документ от поддельного. Я несу послушание в библиотеке, в древлехранилище и знаю, как выглядят древние бумаги.

– Вы все предусмотрели, – неожиданно горделиво, как будто здесь были и ее заслуги, произнесла Мура, – даже древние пергамены. Они, наверное, есть и в тайниках вашего подворья в Петербурге?

Она засмеялась, и на мгновение монах остановился, как бы заново рассматривая стоящее перед ним создание.

– И Фрейберг был прав, – продолжала смеяться Мура, с наслаждением вдыхая благословенный воздух цветущего острова, – он сказал, что ваш враг Пановский будет обманут.

– Фрейберг? Он интересовался делом князя Ордынского? – усмехнулся отец Авель, и Мура в какой-то момент за монашеской внешностью собеседника ясно различила того самого архитектора Андрея Григорьевича, с которым беседовала на выставке в Академии художеств.

– Так, любительски. Как занимательной интеллектуальной головоломкой. Но признался, что впервые в жизни потерпел поражение.

– Правильно, – кивнул отец Авель. – Так и должно быть. Расследовать-то ему было нечего. Никакого преступления там и не случилось.

Как ни затягивала Мура разговор с отцом Авелем, но наступил момент, когда поблескивающая песчаная дорожка привела их к застекленному крыльцу игуменских покоев и Мура вновь оказалась в помещении, украшенном картинами художников-передвижников. За столом сидели игумен Гавриил, отец Лукиан и доктор Коровкин. Перед ними лежали охапки травы и какие-то листья и цветы.

– А вот и наша пропавшая гостья, – приветствовал Муру, вставая со стула, игумен, – не оправдывайтесь, в нашей библиотеке можно забыть о времени.

Мура наклонилась к руке игумена и с благодарностью приложилась к ней губами.

– Земля благозерская – чудесная, благодатная. – Отец Гавриил повернулся к доктору, переставшему перебирать травы и цветы. – Мы ведем переписку с Ботаническим садом, выписываем редкие растения со всех концов земли. Есть у нас и такие, что совершенно забыты современной медициной, но не сравнимые с пилюлями по своим целительным свойствам. А какие у нас сады! Наши яблочки золотыми медалями на выставках увенчаны. Верно я говорю, брат Лукиан? Хоть и грех – хвастовство, но не своими трудами хвалюсь, а трудами братии нашей. – Он поправил тяжелый крест на груди. – Скоро возвестят вечернюю трапезу, а я вас задержал. Ничего, у вас есть еще три дня. А отец Лукиан составит вам гербарий с подробными записями. Все польза будет от гостеванья.

Он перекрестил Клима Кирилловича, потом Муру и сделал знак отцу Лукиану следовать за ним.

Клим Кириллович и Мура смотрели ему вслед с жалостью – они видели согбенную усталую спину, бесцветные длинные волосы, и шаг игумена показался им неуверенным и тяжелым. В дверях он обернулся и сказал:

– И позвольте молвить последнее слово, милый доктор. Берегите сестру Марию. Ее ждет необыкновенное будущее.

Когда он скрылся, Мура сказала доктору, в растерянности хлопавшему глазами:

– Дорогой Клим Кириллович, позвольте представить вам монастырского библиотекаря, отца Авеля.

Она почувствовала, как доктор вздрогнул и внимательно посмотрел на стоящего у стены монаха, пробормотав:

– Рад вас видеть... отец Авель.

Потом растерянно перевел взгляд на Муру и снова воззрился на монаха, не зная, что сказать и можно ли ему напоминать о том, что они виделись на выставке.

Отец Авель, казалось, понял внутреннюю борьбу, происходившую в душе Клима Кирилловича.

– Я помню, что мы встречались с вами в миру, – сказал он мягко и доброжелательно, – вы ничуть не изменились.

– А вы уже перестали быть архитектором? – Клим Кириллович чувствовал себя почему-то обиженным и, поймав мелькнувшую мысль, продолжил: – Или никогда им и не были?

Отец Авель не обратил внимания на скрытый упрек и кротко пояснил:

– Я архитектор по образованию, работал вместе с одним из учеников Алексея Максимовича Горностаева. Знаете такого?

– Он много строил в Благозерске, – нехотя подтвердил доктор. – Мы читали в путеводителе.

– Постриг я принял недавно, а до того пребывал на послушании. Да и теперь иногда по благословению отца Гавриила разъезжаю по миру – обитель не тюрьма, уже много связей в миру – и строительных, и хозяйственных, и издательских.

Он улыбнулся и, видя, что Клим Кириллович больше не задает вопросов, предложил:

– Завтра с утра непременно побывайте в нашем соборе. Осмотрите росписи – их выполняли и профессиональные художники, и люди из нашей братии. Даже отец Гавриил участвовал – нескольких херувимов собственноручно написал. А небеса в храме! Такого божественной голубизны цвета, поющего, ликующего, сияющего вы еще не видели нигде. Говорят, секрет этого цвета подарен мастерам обители самим Архипом Ивановичем Куинджи!

В глазах отца Авеля явно появились смешливые лучики. Он поклонился гостям, и Мура поняла, что разговор закончен.

– Мы еще увидимся с вами, отец Авель? – Она с надеждой взглянула на склоненного перед ней монаха.

Отец Авель выпрямился и перекрестил обоих.

– Пути Господни неисповедимы.

По дороге к гостинице Мура и доктор Коровкин боялись почему-то взглянуть друг на друга. Мура чувствовала, что Клим Кириллович хочет о чем-то ее спросить, но отвечать она была не готова. Старалась избежать расспросов доктора Коровкина и в то же время испытывала к нему щемящую благодарность за то, что он по доброте своей привез ее сюда.