Игра саламандры - Лонго Давиде

Оливо уже некоторое время пристально разглядывает карман куртки женщины. Она замечает это и начинает выяснять, что с ним – с карманом – не так: пятно появилось, порвался или птичка оставила свой след?

– Думаю, Оливо был бы рад, если бы вы угостили его чупа-чупсом, – объясняет Гектор.

Комиссарша Соня Спирлари достает из кармана конфету.

– Это последняя, – говорит она, протягивая Оливо. – Надеюсь, поможет делу.

Оливо не берет конфету до тех пор, пока женщина не догадывается наконец-то положить ее на стол.

Только тогда Оливо протягивает свою худую руку, словно телескопическую удочку, аккуратно подхватывает чупа-чупс, разворачивает и кладет в рот. Смятый фантик засовывает в стакан для карандашей у директрисы на столе. Атраче морщится, глядя на это, но молчит, учитывая щепетильность момента.

– Думаю, ты знаешь, Оливо, что в последние месяцы в Турине пропали две девушки и двое юношей, возраст где-то между пятнадцатью и семнадцатью годами. Они все учились в одном колледже, но на разных специальностях. Об этом происшествии ты прочитал в газете, которую я оставила в машине, ведь так?

Оливо посасывает чупа-чупс.

– Да, – отвечает, – но я по-прежнему сказал бы «нет».

Женщина первый раз непроизвольно, словно что-то надавило ей на веки, опускает глаза. Оливо замечает теперь, что она уже несколько дней не высыпается и маскирует морщины под глазами макияжем, наложенным в спешке и неаккуратно, ведь обычно она не красится и потому так и не научилась пользоваться косметикой. Все это вместе с дезодорантом, с помощью которого она пытается скрыть отсутствие времени и желания принимать душ, говорит о том, что силы ее на исходе.

То же касается и еды: в кабинете воняет китайской жаровней, но директриса – макробиотичка [28], а Гектор любит готовить дома, значит, по всей видимости, запах исходит от комиссарши; очевидно, из-за того, что вот уже несколько месяцев она не питается нормально, хватая на ходу фастфуд, когда уже чувствует, что вот-вот потеряет сознание. Короче, если еще и держится на ногах, то благодаря крепкой комплекции, – которую унаследовала от своих предков-викингов, заядлых драчунов – стенка на стенку – и больших любителей животных жертвоприношений. Не знаю, понятно ли объясняю.

– Дело в том, что мы даже не представляем, кто похитил этих ребят и зачем это сделал, – говорит комиссарша. – Требований о выкупе не поступало, на связь с семьей, прессой или полицией никто не выходил. До сих пор не знаем, живы ли они. Единственное, на что можем надеяться, – это найти и задержать похитителя раньше, чем он выберет новую жертву. Ну, что скажешь? Поможешь нам?

Теперь Оливо Деперо тоже смотрит, насколько уменьшился его чупа-чупс.

Он любит конфеты, в особенности твердые леденцы, круглые или любой другой геометрической формы. Кроме макарон с маслом и пармезаном, ест главным образом еду, которую можно сопоставить с геометрическими фигурами, например романеско, ее называют еще римской капустой [29]. Это фрактал [30], то есть предмет, обладающий гомотетией [31]. Это когда одна большая форма повторяется в абсолютно таком же виде на более низких уровнях. Исходя из геометрического принципа, ему нравятся также некоторые мясные вырезки, горошек, камбала и палтус [32], печеные яблоки с гвоздикой и звездчатый анис [33]. Иногда геометрия создается природой, иногда – руками повара.

– Оливо?

– Угу?

– Я знаю, ты очень любишь книги. Мы поговорили с судьей, ведущим твое дело, и с директором Туринской национальной университетской библиотеки. Если поможешь нам, то для тебя там найдется место архивиста [34] и научного сотрудника. Тебе не нужно будет делать ничего, кроме как целыми днями сидеть в библиотеке и читать любые книги, какие захочешь. Речь идет о древних манускриптах, рукописных изданиях, экспонатах, к которым простые граждане доступа не имеют. Я в курсе, что ты знаешь латинский и другие древние языки, хотя не представляю, как ты их вы…

– Извините, если вмешиваюсь, – перебивает директриса. – Понимаю, что у нас практически чрезвычайная ситуация и что семьи похищенных детей неделями пребывают в неведении о состоянии своих чад, а мы уже несколько месяцев бьемся над тем, чтобы убедить Оливо сдать экзамены за среднюю школу, а затем поступить на первый курс в лицей… Заманивать его тем, что он ни с того ни с сего сможет стать научным сотрудником в национальной библиотеке, – это, знаете ли…

– Вы правы, – говорит комиссарша Соня Спирлари. – Но мы никого не собираемся обманывать.

– Конечно, – ликует директриса: как любая начальница она любит, когда за ней признают правоту.

– Именно поэтому у меня есть официальное приглашение, заверенное директором библиотеки. Речь идет о зачислении его в коллектив в качестве молодого почетного научного сотрудника. Нужные корочки получишь потом, когда уже будешь работать в библиотеке. Что скажешь, Оливо? Мы знаем твои привычки, что любишь делать, а что нет. И про это твое увлечение – подсчитывать, сколько слов сказал за день, – тоже знаем. Уважим все твои требования, хорошо? Теперь скажи мне, что согласен, и я объясню, как будем работать вместе над делом о похищении ребят. Ну же! Каково твое решение?

Оливо крутит во рту чупа-чупс, затем встает и направляется к окну.

Трое в кабинете наблюдают за мальчиком, пока он, почти касаясь носом стекла, разглядывает холм, склоны которого спускаются к поселку, деревья, просыпающиеся от зимней спячки, мелкий дождь, моросящий по спинам прытких лягушек [35], зеленых жаб и других лесных созданий.

Оливо закладывает руки за спину, как делают старики, наблюдая за своими ровесниками, играющими в бочче [36], или дорожными рабочими, орудующими на строительстве трассы.

Гектор знает, что это означает: он уже решил.

И правда, Оливо поворачивается, слегка кланяется и…

– Спасибо за чупа-чупс, – говорит он, – но я по-прежнему говорю «нет».

5

Все происходит очень быстро.

Даже глаза не успел открыть, а уже с пакетом на голове.

Сопротивляться в этой ситуации – только делать себе хуже. В общем, пока Оливо стаскивают с кровати и волокут к двери, он пытается сосредоточиться на происходящем, понять, что может сыграть ему на руку: звуки, запахи, количество вцепившихся в него ладоней, с какой силой они удерживают его и с каким напором толкают.

Первое, что удается оценить: нападавших трое, и на выходе из его комнаты они сразу свернули направо по коридору.

– И не вздумай открывать рот! – приказывает один из похитителей.

Избитая киношная фраза, сказанная с легким колумбийским акцентом, плюс кольцо с черепом, который, он чувствует, впивается ему в ребро, не оставляют сомнений, что один из трех – Пабло. Только он, впрочем, и может отдавать такие нелепые приказы. Во-первых, потому, что Оливо и так все время молчит, а во-вторых, потому, что у него осталось всего семьдесят пять слов и он воспользуется ими, когда сочтет нужным, – подсчет обнуляется в пять утра, а сейчас, должно быть, три. Почему в пять? Мои капризы, мои правила. Не знаю, понятно ли объясняю.

Конечно, можно было бы несколько слов и потратить, чтобы прокричать: «Гектор, Даниела, спасите, меня убивают!» Это было бы благоразумно, ведь несут его вверх по лестнице, ведущей на террасу третьего этажа, – видимо, намереваются сбросить оттуда вниз. Но порой прихоти доводят до смерти чаще, чем неизлечимые хронические болезни.