Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
— Ну уж! — Шоркин пытался говорить насмешливо. Ему казалось, что именно такой тон сейчас уместней всего. Он поможет Руфине преодолеть меланхолию.
— Что «ну уж»? — Она вдруг заговорила напористо и зло. — Может, ты скажешь, что у тебя на уме нечто более высокое, нежели деньги?
— Точно. А вот у тебя их на уме нет. Верно? Просто потому, что они имеются, ты о них думаешь меньше, чем я. В результате я хищник, а ты бедная, обиженная жизнью девочка.
Слезы у Руфины просохли. К ней полностью вернулось самообладание. В глазах появилась насмешка.
— Ты не хищник, Миша. Ты просто мелкий грызун.
Шоркин дернулся. Лицо побледнело, глаза сузились.
— Я не намерен выслушивать оскорбления. Даже от тебя. Мне можно уйти?
Руфина улыбнулась, хотя глаза оставались печальными.
— Как хочешь. Это тебе решать. Я сказала, что думала. Однако мое отношение к тебе все ещё сохраняется. Я люблю тебя. Не ожидал это услышать? Нет? А в этом мое горе, моя беда..
— Бросаешь оскорбления и вдруг о любви…
— Дурак! Так устроена женщина. Она видит, что тот, кто ей нравится, вор, убийца, бандит, но душе не прикажешь. И она любит.
— Мне что, забыть твой адрес?
— Решай сам. И не переживай. Ты не самое худшее, что возможно. Как горчичник в нужный момент сойдешь. Не очень приятно, но согревает. Только сперва сходи в диспансер и проверься на СПИД. Принеси справочку.
Она била его словами наотмашь, а он сидел и глупо улыбался. Что сделаешь, если сам залез в дерьмо, а как вылезти из него — не знаешь?
Растерянно повторил аргумент, который уже использовал:
— Ты меня сама потащила к Первушиным. Сама…
— Ой, убил! А если я тебя повезу на помойку, ты обязательно ляжешь и выкатаешься в грязи?
Он растерянно моргал.
Она встала.
— Сегодня, дорогой, сеанс близости отменяется. А насчет справочки — это серьезно. Учти.
***
Шоркин вернулся домой за полночь злой и расстроенный. Хуже нет, когда баба начинает предъявлять на тебя права собственницы. В конце концов, он не набивался к Руфине, она положила его рядом с собой сама. Не очень-то он ею и дорожит сегодня, можно найти и получше, посвежей, поинтересней. Да та же Эдит, судя по всему, не стала бы устраивать ему сцен и закатывать истерику.
Итак, в сложившейся ситуации самое правильное — сделать ручкой и хлопнуть дверью, но… Финка — сестра хозяина. Трудно сказать, что может выкинуть баба, которая вообразила себя влюбленной. Впрочем, возможно, что у неё и в самом деле возникло серьезное чувство, а это чревато непредсказуемостью поведения.
Нет, резко рвать нельзя. Надо сделать так, чтобы отношения угасали медленно, сами собой. Меньше встреч, реже общение.
С этой мыслью, стараясь не разбудить жену, Шоркин прошел в кабинет. Нажал клавишу автоответчика с записями дневных сообщений. Их было немного, только два. Одно сразу насторожило.
— Миша, ты срочно нужен. Позвони с утра как можно раньше.
Мишей Шоркина звал только Давид Бергман. Звонить по пустякам Давид не станет.
Шоркин вышел на Бергмана ровно в шесть.
— Миша, ты? Приезжай сейчас же. Я у Корнелия.
Полковник встретил Шоркина у двери.
— Поговорим во дворе. — Голос Давида выдавал тревогу. — Миша, у нас прокол.
— Воскрес Блинов? — съязвил Шоркин. Однако полковник не обратил внимания.
— Хуже. На моей базе побывал офицер контрразведки.
— Ты говорил, что на базу проникнуть нельзя. Не могло это кому-то просто померещиться?
— Какое, к черту, померещиться! Он уходил с треском. Высадил «КамАЗом» ворота, прорвался наружу и ушел. Его преследовали, но тщетно.
— Как вы узнали, кто он?
— Мой человек видел его в арсенале, когда шло следствие. Это майор Рубцов из военной контрразведки. Потом он же видел майора в поезде, когда тот отрывался от моих ребят.
— Что требуется от меня?
— Это требуется не только от тебя. От нас. — Полковник показал, что раскладывает ответственность на плечи всех участников траста. — Под угрозой общее дело.
— И все же, что требуется от всех нас?
— Рубцова надо нейтрализовать.
Ах, как гибок, как тонок язык!
— Это опасно. Рубцов — не Блинов. Из-за него на уши встанет вся контрразведка.
— Миша, в порту ждет груз «Фудзи-мару». Я должен спокойно погрузить товар. Ты понимаешь? Рубцов сегодня — проблема номер один.
Шоркин мысленно выругался.
«Есть человек — есть проблема. Нет человека — нет и проблемы». Это выражение, приписываемое Сталину, напомнил сейчас Шоркину Бергман — демократ и ярый антисталинист.
Три дня назад они — Шоркин, Давид, Корнелий, Герман Резник и гость из столицы Аркадий Иванович Вильчицкий, известный «правозащитник», борец за права человека, — завтракали в офисе «Вабанка». Вильчицкий — высокий седовласый мужчина с манерами тургеневского барина, медлительный в движениях, рассудительный в суждениях и неторопливый в словах, крепко нажимал на балычок и красную икру. Несмотря на свои семьдесят два, Аркадий Иванович прилично сохранился и позволял себе наливать рюмку за рюмкой золотой женьшеневой настойки. Пил, крякал и закусывал со смаком. Он приехал на Восток по делам общества «Мемориал» и собирался уточнять детали, связанные с концентрационными лагерями империи «Дальстроя».
В тридцать седьмом году семью Вильчицких — отца и мать — приговорили к расстрелу. Юного Аркашу без прав на настоящее и будущее выслали в Караганду. После реабилитации родителей Вильчицкий посвятил себя восстановлению имен тех, кого растоптал и растер в лагерную пыль коммунистический режим.
После нескольких рюмок, когда разговор принял общий характер, Давид вдруг заметил:
— Списки жертв — это прекрасно. Но вот в назидание потомкам стоило бы опубликовать имена палачей и их подручных.
Шоркин увидел, как побледнел и смутился Вильчицкий. Бергман невольно задел струну, звук которой был неприятен гостю. Отец Вильчицкого — Иван Ефимович был сотрудником особого отдела НКВД и стоял у истоков системы репрессий. Он рьяно боролся с «врагами народа» и своей подписью благословил на смерть сотни людей. Однако в тридцать седьмом, когда потребовалось сменить окровавленные перчатки на новые, чистые, каратель Вильчицкий сам был зачислен в разряд врагов. Теперь его имя в списках жертв массовых репрессий, но разве сын согласится на публикацию имен палачей?
