На ватных ногах Толмачев поднялся наверх, к солнышку, сговорился у цветочного рынка с владельцем замызганного "Москвича" и покатил барином по проспекту Андропова.
- Ты чего зеленый? - вдруг спросил водитель, пожилой, не очень бритый мужичок. - Чего зеленый, говорю, товарищ? Плохо, что ли?
- Не плохо - хреново, - пробормотал Толмачев. - Останови-ка на минутку...
Отошел к какому-то бетонному забору, украшенному матерным ругательством в адрес президента, и с облегчением выбросил к чертовой матери завтрак.
- Вот оно как, с бодуна, - сочувственно сказал хозяин "Москвича". Хорошо бы сейчас пивка, товарищ...
- Точно, - вздохнул Толмачев, забираясь на сиденье. - Только пивка и не хватает.
Впрочем, уже на Пушкинской он купил две жестянки немецкого пива. Одну выпил, закапав качественной баварской пеной голубую распашонку. А потом, отдышавшись и угостившись сигаретой, пошел от бронзового Пушкина к кинотеатру "Россия".
Солнце стояло довольно высоко и припекало затылок. Медленно шел он мимо скамеек, забитых бездельниками, приезжими с дерматиновыми тачками, беженцами с детьми. Куча грязноватых кавказских мальчишек, посверкивая глазами, зубами и соплями, шумно прыгала в мелком фонтанчике посреди сквера. Милицейский наряд в летней форме лениво болтал у выхода из сквера на улицу Чехова, переименованную в Малую Дмитровку. Болтая, милиционеры синхронно покручивали в крепких крестьянских лапах увесистые батоны-демократизаторы. По традиции, заложенной перестройкой, на Пушкинской собирали крикливые митинги то радикал-демократы, то национал-радикалы, и потому в окрестностях памятника великому поэту всегда дежурили самые крутые милицейские наряды.
Контакт уже был на месте - на пандусе кинотеатра. Облокотясь на ограду, он курил и щедро стряхивал пепел вниз - на дорогу с машинами, на сквер с фонтаном. Он не стал дожидаться Толмачева, а сбежал по лестнице и пошел, поматывая черной пижонской сумкой, через дорогу, мимо касс кинотеатра-к Министерству печати и информации. Толмачев выждал минуту и отправился следом.
На тенистом старом Страстном бульваре народу было меньше. Контакт устроился на пустой скамейке, заложив ногу на ногу. Он вновь закурил, подрыгивая ногой в такт одному ему слышимой музыке и провожая взглядом девушек в невесомых одеяниях.
Толмачев сел рядом.
- Ну, давайте! Что там у вас...
Контакт говорил буднично, не меняя позы.
Толмачев достал из кейса несколько листочков с разработками и вторую банку пива. Жестянка, поболтавшись в портфеле и нагревшись, рванула, словно дымовая шашка. Только вместо дыма исторгла струю пены.
Потягивая пиво мелкими глотками, Толмачев искоса посматривал на соседа по скамейке. Костистый шатен с вислым носом, аккуратно выбрит, в бежевой рубашке с галстуком в тон серым брюкам и плетеным, жемчужного цвета летним туфлям. Темные очки в тонкой оправе. Типичный "продавец воздуха" чиновник новой генерации. Толмачев знал, что фамилия контакта Хоботов, что работает он в Центре социологических прогнозов - ЦСП.
Сооружает "колбаски гласности" - диаграммы опросов по разным животрепещущим проблемам. Верите ли вы в реформы, например? Да, нет... А в загробную жизнь? Вдобавок Толмачев знал, что для Пятого управления КГБ Хоботов еще недавно писал аналитические обзоры по литературным журналам и носил трогательный псевдоним Вера.
Вскоре контакт Хоботов сложил листки, спрятал их в свою объемистую сумку, потер переносицу под очками.
- Дельно, дельно, - сказал он в пространство. - И довольно грамотно. Ваш предшественник, царствие ему небесное, очень уважал деепричастные обороты, но не умел их употреблять.
- Откуда вам известно про царствие небесное? - спросил Толмачев, катая на языке свежую бодрящую горечь.
- Просторы Вселенной, в том числе и ближайшие окрестности нашей бестолковой Земли, являются информационным полем, - сказал Хоботов серьезно. - Надо просто научиться читать письмена на этом поле.
- Только не надорвите глазки, читая письмена, - посоветовал Толмачев. А то пропустите ненароком в информационном поле Вселенной какое-нибудь дельное высказывание. Например: любопытной Варваре нос оторвали.
- А вы, оказывается, не лишены чувства юмора! - Хоботов сдернул темные очки и впервые посмотрел на Толмачева.
Глаза у него были очень светлые, водянистые.
И нахальные.
- Оказывается, вы с юмором, - повторил Хоботов. - Это несколько примиряет меня с будущей потерей носа. Может, посидим как-нибудь в неформальной обстановке? Понимаю, что как мелкая сошка недостоин просить... И все же! Пивка попьем, креветок приговорим. Приглашаю!
- Спасибо. Вернемся к делу, если не возражаете.
- Не смею возражать. Полагаю, страшилку про госпереворот лучше показать на ТВ, по первой программе. Что называется, на весь Союз. Мой хороший знакомый ведет обзоры "Панорама недели".
Он и озвучит. Только статистику, не обижайтесь, надо почистить.
- Зачем? - пожал плечами Толмачев. - Она и так стерильная. Только что выдуманная.
- Затем, что потребитель информации обладает таким рудиментом, как психология... И он не верит круглым цифрам. Он тихо улыбается, когда слышит про отдельную квартиру к двухтысячному году. Вы написали: полторы тысячи респондентов были опрошены в результате вашего так называемого опроса. Возьмем лучше цифру тысяча триста сорок четыре. Чувствуете, как она наливается соками реализма? Далее. Вы считаете, что семьдесят процентов наших респондентов ожидают переворот до Нового года. Уверяю вас, большинство наших граждан ничего не ожидают. Они еле сводят концы с концами, жрут, пьют и, если получается, живут половой жизнью. Потому-то, учитывая гражданскую дикость общества, при проведении референдума и был занижен предельный уровень голосующих. Сиречь электората. Никаких семидесяти процентов! Пятьдесят семь. Это мое любимое число. Некруглое, весомое. Пятьдесят семь - это большая половина, уверенная и агрессивная. Не какие-то дохленькие пятьдесят два процента, где все вопиет о подчистках, подтасовках, подкупе избирателей и прочих звериных оскалах демократической процедуры голосования. Между нами, я недавно давал коллегам задание на комплексный опрос москвичей. И строчку о перевороте вставил. Если кто-то захочет проверить информацию, которую мы выпустим на телевидение, милости прошу! У нас все по-честному... Когда соваться в эфир?
