Умелая лгунья, или Притворись, что танцуешь - Чемберлен Диана

– Привет, – ответила я отцу, стоя на пороге. – Что вы здесь делаете?

– Просто болтаем, – сказал он.

– Останешься на наше занятие? – спросила его Амалия.

Я устроилась на втором плетеном кресле, чтобы снять сандалии, втайне надеясь, что он откажется. В присутствии папы и Расселла я чувствовала бы себя довольно скованно.

– Нет, нам пора домой, – сказал отец. – Надо привести в порядок кое-какие бумажные дела.

Расселл, прислонившись к дверному косяку между кухней и гостиной, поднес чашку ко рту. Он выглядел спокойным и непринужденным, совершенно не спеша увозить моего отца домой. Свет, проникавший через витражные окна, живописно раскрасил его голубую рубашку.

Амалия вновь переключила внимание на меня.

– Концерт «Нью Кидс» будет в следующую среду, верно? – спросила она. – Должно быть, ты волнуешься?

– Не могу дождаться, – ответила я.

Я с интересом разглядывала стереосистему Амалии, надеясь, что никто не заметит вялой подавленности моего тона. Я чувствовала, что все взгляды устремлены именно на меня. «Нью Кидс он зе Блок» уже не поглощали все мое внимание, а мысль о долгой поездке с папой и Расселлом, когда мы со Стейси, будучи вместе, не сможем откровенно поболтать, казалась невыносимой. Сейчас я могла думать только о Крисе. Все мое тело вздрагивало каждый раз, когда я вспоминала, как он возбуждал меня. Я не сомневалась, что вчера он пару раз пытался дозвониться мне, но оба раза брала трубку мама. И ей никто не отвечал.

– Амалия и мама надумали съездить с нами в Атланту, – вдруг сообщил папа, и я удивленно перевела взгляд на него.

– Правда? – изумленно произнесла я. – Здорово.

Отчасти я могла понять такой поворот событий. У меня появилось предчувствие, что мама теперь собирается не спускать глаз с нас со Стейси, но я не представляла, почему и Амалия едет. На редкость странно. Наш минивэн будет забит полностью, то есть нам со Стейси придется тесниться на задних сиденьях все это почти четырехчасовое путешествие. Хотя, подумала я, из этого можно извлечь своеобразную пользу. Там мы сможем поговорить, и нас будет трудно подслушать.

– А что вы все будете делать, пока мы будем на концерте? – спросила я.

– Просто отдохнем, – ответила Амалия. – Поужинаем где-нибудь. Зарегистрируемся в отеле.

– Мама забронировала для нас четыре комнаты, – сообщил папа. – В отеле «Хайатт».

– И у нас со Стейси будет отдельная комната?

– Конечно, – усмехнувшись, заверил он меня. – Во всяком случае, никому из нас не захочется ночевать с вами двумя. Вы небось целую ночь будете трещать про Джоуи и Джордана и… про всех прочих парней с неведомыми нам именами.

– Донни, Джонатан и Дэнни, – с улыбкой сообщила я.

И тогда я поняла, что он скучал по той девчонке, какой я была всего лишь пару недель назад. Девочке, жившей в мирке подростковой моды и поп-музыки, в мирке волнующих фантазий. И внезапно я поняла, что мне самой ее не хватает. Моя недавняя жизнь была гораздо проще.

– Ладно, – сказал папа, мельком глянув на Амалию и опять взглянув на меня. – Знаешь, милая, в субботу, после нашего возвращения с этого концерта, у нас дома пройдет очередное семейное собрание, и…

– Опять? – удивилась я.

Мне казалось, что дядя Тревор отступился от своих идей и все разрешилось.

– Это будет последним, – улыбнувшись, сказал папа. – Обещаю. В любом случае бабуля решила пропустить эту встречу, поэтому она предложила тебе переночевать у нее. Как тебе такая перспектива?

– Нормально, – пожав плечами, ответила я.

Папа выглядел так, будто хотел добавить что-то еще, но передумал.

– Ты готов? – спросил он, переводя взгляд на Расселла.

Расселл кивнул, сделал очередной глоток кофе и вернулся на кухню, где, как я видела, сполоснул свою чашку и поставил ее сушиться на деревянную подставку. А мы с папой и Амалией тем временем поговорили о выборе музыки, под которую сегодня будем танцевать. Вернувшись в гостиную, Расселл взялся за ручки отцовского кресла и покатил его к выходу.

– До скорого, увидимся, – сказал мне папа.

Амалия встала и потянулась, подняв руки над головой.

– Молли, найди пока что-нибудь из Эннио Морриконе, – предложила она, махнув рукой в сторону полок с компакт-дисками. – Это будет любопытная перемена.

И она вышла из дома следом за ними, закрыв за собой дверь.

Я встала и направилась к полкам с дисками, но через открытое окно увидела, что они втроем остановились на подъездной дорожке перед домом. До меня доносились их голоса, и я замерла, внимательно прислушиваясь.

Амалия, коснувшись своего глаза, посмотрела на моего отца.

– Насколько оно ухудшилось на самом деле? – спросила она.

– Почти совсем исчезло на правом, – ответил папа так тихо, что я едва расслышала его слова. – И начало ухудшаться на левом.

Я затаила дыхание. Его зрение? Он никогда не говорил мне, что начал терять зрение.

Отец прошептал что-то еще, и Амалии пришлось наклониться, чтобы услышать его. Кивнув в ответ, она поцеловала его в висок.

– Знаю, золотце, – сказала она. – Я все понимаю.

Потом она взглянула на Расселла, положив руку ему на плечо, и между ними произошел, казалось, какой-то бессловесный диалог, понять который издалека я не смогла.

Амалия направилась обратно к дому, а я быстро подошла к полкам с дисками и принялась искать запись Морриконе.

Амалия была сама не своя. Едва я старательно выполнила одно упражнение на растяжку, как она вновь предложила мне сделать его же, к тому же она не смотрела, как я танцевала. Вместо этого она продолжала напряженно смотреть в окно, словно могла еще видеть там моего отца и Расселла. Проследив за ее взглядом до подъездной аллеи, я не увидела там ничего, кроме деревьев и моего велосипеда, оставленного возле вырезанного в виде стула пня.

Я понимала, что и сама довольно рассеянна. В голове вертелось множество мыслей, мешая прочувствовать музыку, и наконец я перестала танцевать и остановилась посреди комнаты, не обращая внимания на льющуюся из стереодинамиков мелодию. Амалия не сразу заметила, что я перестала танцевать. Но вскоре она вопросительно взглянула на меня.

– Я слышала, как ты спрашивала папу о его зрении, – сказала я. – Что происходит?

Она пристально посмотрела на меня, удивленно приоткрыв рот, и я подумала, что она пытается решить, отвечать мне или нет. Отвернувшись, Амалия подошла к проигрывателю и резко убавила звук.

– Не хочешь ли чай со льдом? – спросила она. – Персиковый. Очень вкусный.

Мне не нравилось, когда она так поступала, а поступала она так очень часто. Ее уклончивость порой просто бесила меня. Это напоминало игру, и мне приходилось играть по ее правилам, чтобы выудить из нее нужные сведения.

– Ладно, – согласилась я, последовав за ней на кухню.

– У больных рассеянным склерозом так иногда бывает, – пояснила она, доставая из холодильника графин с чаем.

Я взяла два стакана из буфета возле раковины и бросила в каждый из них по паре кубиков льда. Я действовала на «автомате». С болью в груди я ждала, что еще она мне скажет.

– Это бывает время от времени, и вот недавно началось опять, – добавила она, наливая чай.

– Почему он ничего не сказал мне? – О каком вообще хорошем лете для него можно говорить, если он слепнет?

– Ох, ты же знаешь своего отца. – Она оперлась на край стола и сделала глоток чая. – Он не любит никого беспокоить.

– А мама знает? – спросила я.

Похоже, в последнее время я постоянно задаю такой вопрос.

– Да, – кивнув, подтвердила Амалия.

Я часто пыталась представить, что может чувствовать мой отец, осознавая, что потерял способность двигаться. Потерял способность почесать щеку, или перевернуться на бок в постели, или поесть, или даже самостоятельно пописать. Но мысль о жизни в полной темноте представлялась мне еще более страшной. Я поднесла стакан к губам, хотя понимала, что комок, подступивший к горлу, не позволит мне выпить этот чай. И опять поставила стакан на стол.