Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
— Да самого обыкновенного, из части, где служил, — криво улыбнулся Антон и зачастил: — Сам не знаю, за что он меня невзлюбил. Доставал по-черному! И в тот раз… Сменился, помню, с первого караула в десять вечера. Шесть часов «под ремнем» был. Пришел в казарму, только заснул, и сразу будят: вставай, мол, командир тебе снова приказал в караул — бегом! Я портянки стал наматывать, левая хорошо легла, а правая хуже, сапог очень жал.
— До чого тут портянки? — подал голос Удав.
— Сразу видно, в армии ты не служил, — мрачно кивнул Антон. — Ты попробуй походи, когда сапог жмет! Помню, четыре часа утра было, когда я к дереву прислонился, сапог снял и начал портянку перематывать. А тут, как черт с горы, наш лейтенант из-за куста! Поставил меня по стойке «смирно» босой ногой в снег и велел так стоять, покуда он дома чаю не попьет. Я так и стоял, околел вусмерть. Вдруг со спины слышу шаги — он! И еще командует: на месте — шагом марш! Тут я его и срезал. Господи, ну зачем таким людям на свете жить?
Антон опустил голову.
— Ду-шев-но… — протянул Стольник. — А приятель — такой же зверь или помягче норовом вышел?
Он повернулся к Максу, который истово шевелил губами, уже готовый извергнуть свою порцию тщательно затверженной лжи, однако у Германа кончилось терпение:
— Интересно, это вы сами в журнальчике каком-нибудь сию жалостливую историю откопали или Хинган легенду состряпал?
— Хинга-ан? А при чем тут Хинган? — Это Стольник.
— Что еще за Хинган? Не знаем мы никакого Хингана! — Это Антон с Максом в два голоса, звенящих истерическими нотками. Не ожидали, псы…
И еще какой-то звук, напоминающий короткое, потрясенное аханье, раздался рядом с Германом. Покосился — Альбина. Ладонь прижата к горлу, глаза огромные, испуганные, а в глазах такое…
Но Германа уже ничто не могло остановить. Стиснул руки за спиной, пытаясь удержать остатки самоконтроля:
— Хинган здесь всего лишь при том, что в компании с ним эти двое в ноябре позапрошлого года убили девочку по имени Дашенька Смольникова. Ну а что с ней сделали перед смертью — пусть подскажет воображение. Наверное, тогда эта тварь и почерпнула столь глубокие знания об ощущениях человека, которого душат перед смертью…
Но вдруг ломкое, обманчивое спокойствие разбилось вдребезги. Герман метнулся к Антону, вцепился в его горло, стиснул, рывком приподняв с матраса:
— Ну как? Ты кончаешь? Тебе хорошо? Ей даже семи лет еще не было, семи лет!
И согнулся дугой, захлебнулся почти невыносимой болью от сильнейшего удара по почкам.
Герман упал. Подобрал колени к подбородку, пытаясь восстановить дыхание. Альбина тотчас оказалась рядом, платком отирала его лицо, по которому катился холодный пот.
Проморгавшись, Герман увидел слезы на ее глазах. И вдруг его, с новым приступом боли, пронзило ощущение, что она знает …
— Вставай! — Резкий окрик Стольника. — И впредь грабки не протягивай. Ты здесь — такой же кандидат в покойники, как остальные. Подумаешь, прокурор выискался. Что же еще про 117-ю [5] не прокричал? Здесь я хозяин, понял? Я — и прокурор, и адвокат, и все прочее. Так что помалкивай, если жить не надоело. А ты…
Он обернулся к Антону, и тот, мелко суча ногами, начал отъезжать по матрасу, прижимаясь к стенке. Макса уже не было видно: скользнул под кровать. Однако Бирюк, повинуясь жесту Стольника, перевернул ее и выдернул Антона.
— Ну что, мальцы? Нет ничего тайного, что не стало бы явным, как принято выражаться на вольной воле. Вы кому лапшу на уши вешать задумали? Давайте, колитесь: правда все то, что про вас лепило наплел, или нет?
Ответа не требовалось: достаточно было взглянуть на позеленевшее, резиновое от страха лицо Антона. Макс вообще лежал, сжавшись в комок…
И вдруг Антон завыл:
— Да мы сами, что ли? Мы, может, и не хотели! Нам сказали, денег дали, ну и… А Хинган сам, что ли?..
Он подавился словами, когда на него упал взгляд Стольника:
— Афганец! Убери отсюда этих отморозков! Видеть не могу. Да не забудь отрихтовать, чтоб знали, как врать законнику! — крикнул тот. — Все! Вы автоматически переходите из разряда хозяев жизни в разряд… совсем другой — противоположный. Сейчас не до вас, повезло вам, сучарам, но как только выпулимся отсюда — можете гузно подставлять. Наденем вам юбки!
Герман отвернулся.
Ну, вот и все. Опять же: кто может, пусть сделает лучше. Он не чувствовал ни торжества, ни радости. Но, с другой стороны, не было и того жуткого чувства ненависти к себе, которое и погнало его сюда нынче утром… бросило прямо в ад. Да может ли быть что-то хуже того ада, который он создал сам в душе своей?
Кое-как собравшись с силами, встал, подал руку Альбине:
— Пошли.
Она поднялась, быстрыми движениями смахивая слезы. Герман с трудом подавил вспышку раздражения: ну, и о ком она рыдает, интересно, кого оплакивает? Будущих «петухов» Антошу с Максиком? Или все-таки… его? И откуда опять взялось это ощущение, будто девушка знает что-то о нем, о Хингане?
Герман отмахнулся от этого проклятого имени, попытался загнать его в самые дальние уголки подсознания, и это ему почти удалось. Ненадолго, правда.
— Погоди, лепило, — позвал вдруг Стольник. — Куда собрался? Посидим, поокаем.
Он похлопал по коечке, приглашая сесть, а когда Герман не выразил намерения сделать это немедленно, рявкнул:
— Садись, ну!
Герман сел. Альбина — рядом. Прижалась, садясь, плечом, но не отстранилась испуганно — так и сидела.
Стольник устроился напротив; сощурясь, вгляделся в лицо Германа.
— Ого, лепило, — пробормотал задумчиво. — Не ожидал я от тебя такой прыти. Ты, оказывается, человек посвященный. Это же надо, а? Я думал, тот паренек мелкашка какая-нибудь, вышиварь, да и второй подстать, этакие чинарик с чубариком, а тут вон какие бездны преисподние отворяются! Но ты-то как проведал про такие интимные подробности? В дела эти нос сунул? На тебя что-то совсем даже не похоже. Тогда и вопрос ребром: откуда ты это выведал? Китаев наш многорукий и востроглазый перехватил «малявочку», которая выводила этих двоих на чистую водичку, и тебе сказал? Это уже теплее. Однако причем же все-таки тут Хинган? И вряд ли в той «малявочке» могли оказаться такие душераздирающие подробности: имя, возраст девчонки… Скорее всего, и не было никакой «малявочки», так, Уксус Помидорыч?
Герман молча смотрел мимо Стольника в стену.
— Не было, не было, — повторил тот задумчиво. — А если не было, вопрос остается: откуда тебе известна эта история. А главное — участие в ней Хингана? Что-то я не слышал о его новой ходке. Зато слышал, что вот уже год Хинган сгинул куда-то, и ни слуху о нем, ни духу.
— Ну да, а он должен был тебе «малявочку» послать: так и так, Стольник, сваливаю на Кипр или в Австралию, к примеру? — попытался дерзить Герман.
— Обижаешь, лепило! — с ласковой укоризной взглянул на него Стольник. — Хинган — фигура не простая. Когда такой ферзь сваливает за бугор — это событие. Кое-что другое я слышал: будто вышел Хинган однажды ночью в бассейне купнуться — и пропал.
— А может, утопился, — с мрачной усмешкой отозвался Герман. — С горя, к примеру?
— Ага, или от стыда, что ту девоньку придавил? — кивнул Стольник. — Бывает, конечно… Только твоя какая печаль? Ты-то чего ради суетился, чтоб этих двух сявок в петушиный угол переадресовать?
— Умный он, — послышался гортанный голос, и Герман, вскинув глаза, увидел Ваху, подперевшего косяк крутым плечом. — Умный и хитрый. Нас было сколько? Восемь. Теперь нас сколько? Шесть. Смотри, Стольник, как бы он не избавил команду еще от кого— то… или двух, трех… Ты ему на слово поверил — почему? А если он сейчас скажет что-то про меня, или Бирюка с Удавом, или даже про тебя? Тоже с одного слова поверишь?
— Ого! — хмыкнул Стольник. — Какой ты разговорчивый, оказывается. А я думал, вы, чебуреки, только три слова знаете: «Аллах акбар!» и «зарэжу!».
