Алчность - Берг Анита

— Минуточку, Дитер.

Полковник с раздраженным видом отцепил руку мальчика и быстро пошел к двери замка. Дитер бросился вдогонку.

Когда он нагнал отца, тот уже яростно препирался со оберфельдфебелем Шмидтом.

— У меня есть приказ — бумага подписана самим рейхсмаршалом. — С этими словами Шмидт открыл черный кожаный портфель. — Этого вам достаточно? — Он ухмыльнулся, а граф фон Вайлер унд Шарфельд схватил бумаги и быстро просмотрел их.

— Но это же грабеж! — громко запротестовал он.

— Отнюдь, господин полковник. Ваше имущество перевозят в безопасное место — это лишь предосторожность на случай бомбежек Без сомнения, позже вы сможете получить все назад. Все вещи инвентаризуются, ошибки быть не может. — Солдат произносил все это так, словно знал слова наизусть и привык повторять их.

— Если вы в это верите, то, вероятно, верите и в то, что мы выиграем войну.

— Простите, сэр? — с невозмутимым выражением лица проговорил оберфельдфебель.

— Хайни [1], слава Богу, ты приехал! — В комнату вбежала мать Дитера, ее лицо, как успел заметить мальчик, было мокрым от слез.

— Черт возьми, почему ты их не остановила?

— Но как я могла их остановить? — неожиданно твердо ответила женщина.

— Говори по-французски, — приказал ей граф, переходя на этот язык. — Когда они приехали? Ты смотрела их бумаги?

— Да, но я поняла, что у них серьезные намерения, и испугалась. А еще один…

Все это время Генрих наблюдал за выражением лица солдата, но, видя на нем лишь непонимание, немного успокоился.

— Что ж, эти грязные ублюдки хотя бы не забирают мои личные вещи…

— Хайни… — Софи подняла руку, будто пытаясь остановить его.

— Не беспокойся, он не понимает моих слов. Я знаю, что происходит. Они забирают имущество моей семьи, чтобы после того, как все закончится, эти жирные твари могли на что-то жить. А все это кончится очень скоро, будь уверена.

— Эти слова трудно назвать проявлением преданности нашему фюреру, мой дорогой граф. — Из вращающегося кресла, до сих пор повернутого к ним спинкой, поднялся невысокий коренастый мужчина в черной эсэсовской форме. — Предательские разговоры, пусть даже на иностранном языке, который, к несчастью для вас, я изучал в Сорбонне в 1930 году. — Офицер улыбнулся, и Дитер содрогнулся: эту улыбку трудно было назвать дружелюбной. — Думаю, нам необходимо поговорить, и наедине, если вы не возражаете. — Мужчина перевел взгляд на Дитера и его мать.

— По какому праву вы конфискуете мое имущество? — резким тоном сказал Генрих.

— Вы не понимаете? Очень жаль… Прикажите им уйти, — кивнул эсэсовец в направлении женщины и ребенка.

— Софи, лучше отведи Дитера наверх.

— Нет, Хайни, нет!

Тут, к ужасу Дитера, его мать зарыдала, бросилась к графу и, визжа, прижалась к нему. Человек в эсэсовской форме кивнул оберфельдфебелю, тот подошел к двери, выкрикнул команду, и в комнату вошли трое вооруженных солдат. Они, не церемонясь, оторвали руки Софи от кителя Генриха, и один из них поволок ее, все еще кричащую, из комнаты.

— Дитер, иди позаботься о матери.

— Хорошо, папа.

Мальчик побежал к двери, хотя ему больше хотелось остаться с отцом.

— И еще, мальчик мой…

Дитер, уже положивший ладонь на ручку высокой двери, украшенной золотым и зеленым, повернулся и увидел своего отца, стоящего посреди комнаты между двумя солдатами. Неприятный офицер СС тем временем протягивал ему сигарету.

— Помни о чести и заботься о матери. Пообещай мне это, сын. — Обещаю, папа, — машинально ответил Дитер.

От следующих шести месяцев, проведенных в замке, у мальчика остались странные воспоминания. Лучшую мебель вновь погрузили в машины, лучшие картины снесли в прихожую, упаковали и поместили в большие деревянные ящики, туда же уложили и фарфор. Теперь, когда в комнатах оставалось мало мебели, шаги эхом отражались от голых стен. Дитер не мог смотреть на темные прямоугольники стен, где раньше висели картины, и старался не посещать комнат с пустыми теперь шкафами для фарфора.

Его мать слегла, и он не мог заботиться о ней, как обещал отцу. Сначала за ней присматривала горничная, но затем она внезапно куда-то исчезла, и повар теперь носил подносы прямо в спальню матери.

Дитер помнил, как офицер сказал его отцу, что мебель забирают, чтобы она не пострадала от бомбежек, но, к его разочарованию, налетов так и не последовало. Он решил, что ему, наверное, понравилось бы побывать под бомбежкой. Насколько он себя помнил, в замке всегда было довольно мало прислуги. Отец рассказывал ему, что в прошлом у них было много слуг, но, когда началась война, мужчины ушли сражаться, а молодые женщины стали работать на заводах. Вскоре в замке осталось лишь несколько пожилых слуг. Постепенно исчезали и они — к Рождеству в армию начали забирать даже мужчин много старше пятидесяти лет. Как же Дитеру хотелось пойти воевать вместе с ними!

В замке осталась только пожилая чета — жена, Мария, готовила Дитеру и его матери еду, а муж, Вилли, работал по дому и ухаживал за огородом. Хотя ему было всего пятьдесят с небольшим (что, по мнению Дитера, было уже глубокой старостью), в армию его не забрали — он был освобожден от военной службы как инвалид предыдущей войны.

С пищей проблем не возникало — при замке был драгоценный огород, а овощи всегда можно было обменять в деревне на кроликов, рыбу и птицу. Дитер был равнодушен к кофе, но знал, что его мать очень страдает без него — она не могла употреблять пойло из желудей и кукурузы, которое пили Вилли с Марией.

Как-то, сидя за кухонным столом и ковыряясь в тарелке с картошкой и кроликом — есть в столовой было слишком холодно, — Дитер слушал, как пожилая пара толкует о вторгшихся в Германию армиях противника и о том, кто доберется до Мюнхена первым. Больше всего супруги надеялись на американцев — они часто шутили, что те принесут с собой кофе, — терпимо относились к англичанам и боялись прихода русских.

— Вам не следует говорить подобную чушь, моему отцу это не понравилось бы, — счел своим долгом упрекнуть их Дитер. — Разумеется, мы победим, наш фюрер приведет нас к победе. Германия не может проиграть войну! — Он говорил с железной уверенностью ребенка, которому отец с самой колыбели постоянно твердил о том, как важно беззаветно служить Фатерлянду, и о том, как взаимосвязаны долг и честь. Он наблюдал за своим отцом, учился у него, как себя следует вести офицеру и джентльмену, и по возможности подражал ему. Поэтому, когда слуги начали над ним смеяться, Дитер пришел в ярость. Он отбросил стул и, сопровождаемый хохотом, торжественным шагом вышел из комнаты. То, что к его убеждениям проявили так мало уважения, просто бесило его.

— Дураки! — крикнул Дитер, надевая шапку и пальто. Затем он взял рюкзак с термосом, чистыми носками, бумагой и карандашом, вывел из сарая тачку и отправился в лес — собирать дрова. С недавних пор добывание дров стало его обязанностью, ведь больше делать это было некому.

Ночью был сильный мороз, и хотя уже приближался полдень, все еще было холодно — деревья покрылись инеем, а земля словно укуталась в белоснежное одеяло. Когда мальчик с усилием толкал свою тележку, пробираясь по вспаханному полю, изо рта шел пар. Поле было вспахано, но не засеяно — как раз перед севом забрали в армию последних фермеров. Сейчас Дитер двигался вверх по склону. Для этого существовало несколько причин: во-первых, в той части леса он уже давно не был и там наверняка можно найти много дров. Во-вторых, путь туда был далеким, и мальчик надеялся, что время поможет ему умерить свою злость на слуг. В-третьих, в старом, ныне не используемом охотничьем домике у него было оборудовано укрытие. Ему хотелось проверить, все ли там в порядке, ведь зимой из-за холодов он ходил туда редко.

Мальчик любил этот домик еще и потому, что там еще ребенком любил играть его отец. Именно отец показал Дитеру это место и даже дал кое-какую мебель, чтобы он обставил одну из комнат.