Умелая лгунья, или Притворись, что танцуешь - Чемберлен Диана

– Ну да, – рассмеявшись, ответил он. – Люблю как подружку.

Я села на кровати и скрестила руки, прикрывая грудь, хотя понимала, что в темноте он меня не видит.

– Ты просто захотел заняться со мной сексом, – сказала я. – Неужели это ничего не значит для тебя? Ты занимаешься сексом со всеми своими подружками?

– О, какой балдеж, – саркастически произнес он. – Уж не превращаешься ли ты в плаксу?

Он приподнялся, сел на край кровати спиной ко мне и спустил ноги на пол. Его пальцы сдавили сигарету.

– Только не надо навязывать мне свои эмоции, ладно? – добавил он, и я услышала, как он взял свои джинсы. – Как раз это я имел в виду, говоря о взрослой тусовке. О взрослых девушках. Они не психуют из-за легких интрижек.

– Я вовсе не психую! – заявила я, хотя сознавала, что мой голос предательски дрожит.

– А как же ты называешь свою истерику? – Он натянул джинсы и, встав, чтобы застегнуть молнию, небрежно произнес: – Мне пора уходить. – И я услышала, как он шарит по полу в поисках футболки.

Мне отчаянно хотелось удержать его. Хотелось начать наш разговор сначала, вычеркнув из памяти Криса то, что так внезапно и резко охладило его интерес ко мне.

– Пожалуйста, объясни, – взмолилась я, – что такого ужасного я сказала? Я не…

– Брайан говорил мне, что я ошибся, связавшись с тобой, – сказал он, надев футболку. – И теперь я вижу, что он был прав.

Я покрепче обхватила себя руками. «Не уходи! – хотелось крикнуть мне. – Ты не ошибся во мне! Я могу стать такой, какой ты захочешь! Ты можешь развлекаться в лесной сторожке. Делай все, что хочешь. Пожалуйста, только не уходи!»

Но он ушел. Выскочил, не вымолвив больше ни слова.

Я сидела одна в темноте, судорожно дрожа. И чувствовала себя так ужасно, что, казалось, стоит мне попытаться встать с постели, как меня тут же вырвет. Мое тело мучительно горело, так же как и сердце. Мной просто попользовались. И теперь я осталась грязной и опозоренной дурочкой.

И самое ужасное, я чувствовала себя заброшенной, точно маленькая грязная девчонка, забытая в холодном каменном доме. В свои четырнадцать лет я чувствовала себя четырехлетней малышкой. Мне не хотелось возвращаться к бабуле. Хотелось быть с родителями, теми людьми, которые, я не сомневалась, любили меня. И будут любить, что бы ни случилось. Никогда в жизни я еще так отчаянно не нуждалась именно в них.

Я медленно оделась в темноте, тихо проливая слезы. Мои приглушенные всхлипы, казалось, множились, отражаясь от сложенных из булыжника стен. Я представляла собой жалкое зрелище. Да, я была жалкой. Неуверенно выйдя из сторожки, я отыскала тропинку, ведущую к обходной дороге, луч моего фонарика выхватывал из темноты стволы деревьев.

Продолжая тихо скулить, я свернула на нашу дорожку. Собрание, должно быть, давно закончилось, подумала я, и родители уже в постели. Отлично. Хорошо. Мне не хотелось видеть их; если они увидят мое лицо, то мне придется давать слишком трудные объяснения. Мне просто хотелось оказаться в непосредственной близости к ним, только и всего. Хотелось ощутить себя за надежными стенами родного дома. Хотелось приобщиться к его любви.

54

В половине двенадцатого я поднялась по ступенькам фасадного крыльца. Тихо проскользнула в гостиную, озаряемая лишь светом настольной лампы, стоявшей на столике в углу, она производила зловеще безмолвное и безлюдное впечатление. Должно быть, когда гости разошлись, лампу просто забыли выключить. Даже не подумав погасить этот ненужный свет, я направилась к лестнице, стараясь ступать очень осторожно, чтобы паркет не скрипел под моими ботинками.

– Молли? – Из коридора за моей спиной до меня донесся удивленный голос Расселла.

Я как раз дошла до лестницы и, замерев на нижней ступеньке, схватилась рукой за перила. Я заранее придумала правдоподобное объяснение своему нежданному возвращению. Медленно повернувшись, я взглянула на него.

– Почему ты не осталась у бабушки? – спросил он.

– Мне никак не удавалось там заснуть, – ответила я. – И мне захотелось домой, в свою кровать.

Он сделал шаг мне навстречу, и я испугалась, что он увидит на моем лице следы ночного ужаса, однако именно его лицо подсказало мне, что случилось нечто ужасное. Несмотря на тусклый свет в коридоре, я заметила, как осунулось его лицо и покраснели глаза.

– Что случилось? – спросила я.

Он помолчал, неуверенно глядя на меня. Я ни разу не видела его настолько неуверенным в себе. И таким печальным.

– Твой отец, Молли… – наконец решившись, печально произнес он. – Ему очень плохо.

Тихо ахнув, я посмотрела в конец коридора и, сойдя с лестницы, направилась к родительской спальне, однако Расселл остановил меня, взяв за руку.

– Тебе нельзя заходить туда, – сказал он.

– Мне нужно увидеть его. – Я попыталась вырваться, но он крепко удерживал мою руку.

– Молли… будет лучше, если ты послушаешь меня. – Его пальцы почти до боли сдавили мне руку.

– Почему? – Я попыталась смутить его взглядом.

Он опять помедлил с ответом, так пристально глядя мне в глаза, словно мог проникнуть через них в мою душу, и я точно увидела момент, когда он решил уступить. И Расселл отпустил мою руку.

– Ладно, пойдем со мной, – сказал он, положив ладонь мне на спину и мягко подталкивая по коридору в сторону родительской спальни.

Когда мы приблизились к двери спальни, мое сердце уже колотилось со страшной силой. Учитывая поведение Расселла, я боялась того, что обнаружу внутри. Распахнув дверь, я невольно застыла на пороге, оценивая обстановку. В приглушенном свете я увидела, что папа лежит на кровати. Слегка приподнявшись на подушках, он лежал с закрытыми глазами. Моя мать лежала рядом с ним, прижавшись щекой к его плечу и положив руку ему на грудь. Услышав, что дверь открылась, она подняла голову и взглянула на меня широко раскрытыми глазами. По-моему, она выглядела жутко испуганной.

– Молли! – Ее восклицание вывело меня из оцепенения. Я бросилась к кровати.

– Что с ним случилось? – спросила я, коснувшись отцовского плеча. Он лежал очень тихо. Слишком тихо. Надо разбудить его. – Он же дышит? – полувопросительно произнесла я.

– Я объяснил, что ему стало плохо, – сказал Расселл моей матери.

Я заметила, как вздымается и опускается папина грудь. Значит, он жив!

– Вы вызвали Скорую? – спросила я.

Мать подняла глаза на Расселла.

– Пожалуйста, Расс, отведи девочку в ее комнату, – обессиленно произнесла она.

– Так Скорая уже едет? – Я сбросила руку Расселла, когда он попытался опять взять меня за плечо.

– Я не вызывала Скорую, – ответила мать.

– Почему? Вы что, обезумели? – Я потянулась к телефону на ночном столике, но Расселл опередил меня, накрыв трубку рукой.

– Ему этого не хочется, – решительно произнес он.

– Но ему же действительно плохо! – Я не могла понять их. Что же произошло?

– Милая, послушай меня, – сказала мать, поглаживая папино плечо. Ее голос звучал мягко и сдержанно: – Послушай, пожалуйста… Он знал, что в последние месяцы и недели его состояние резко ухудшилось, болезнь стала слишком мучительной. Он знал, что его кончина близка, и ему не хотелось умереть в больнице. Он не хотел… никаких чрезвычайных мер по спасению его жизни. Ему хотелось, чтобы ему позволили умереть спокойно. И именно это, милая, сейчас происходит. Он…

– Он умирает? – Я недоверчиво взглянула на нее.

– Да, – коротко ответила она.

Я заплакала. Не обращая внимания на мать, я дотянулась до папиной руки и потрясла его за плечо.

– Папа! Пожалуйста, не умирай! – взмолилась я. – Ты нужен мне!

Руки Расселла сжали мне плечи, а мать перехватила мое запястье.

– Не надо тревожить его, солнышко, – твердо сказала она.

– Но мы же не можем просто дать ему умереть! – рыдая, воскликнула я.

– Тише, Молли. Ты должна понять… – сказала она, отпустив мою руку, нерешительно, словно опасаясь, способна ли я понять ее, и мягко добавила: – И позволить ему спокойно прожить эти последние мгновения.