Настоящие мужики детей не бросают - Романов Владислав Иванович

— О чем до сих пор жалеешь, — не без яду заметила Нина.

— Перестань! Все не так весело, как хотелось бы. И с каждым днем все больше тревоги за судьбу сына.

— Я тебя понимаю.

Нина погрустнела. Она хоть и ревновала, но старалась не переходить границы.

— Вообще-то мне приятно, что ты, рискуя жизнью, пытаешься найти своего сына, — помолчав, продолжила Асеева. — Я бы, наверное, так же себя повела в такой ситуации, хотя я жуткая трусиха и не терплю боли. А ты способен долго выдерживать боль?

— Я всегда думал, что не смогу и минуты выдержать. И когда первый раз били, я добросовестно отсчитал шестьдесят секунд, чтобы проорать: «Сдаюсь! Сдаюсь!» — но поднатужился и отсчитал еще сто восемьдесят. Жутко больно, конечно, но иногда терпеть можно. Тяжелее всего потом, в отходняке, по неделям тело ломит и мышцы сводит…

Сан Саныч помолчал, поцеловал Нину, погладил ладонью ее красивую грудь.

— Тебе же больно, — прошептала она.

— Нет, его я сохранил! — заулыбался Смирнов. — Трудно было, но удалось!

— Тебе же все равно невмочь! — промяукала Нина, постепенно возбуждаясь, ибо ловкие руки Сан Саныча бесстыдно проникали повсюду.

— Ничего, ничего, мы потихоньку, без резких движений, — ласково шептал он. — Надо преодолевать боль, забывать о ней, а проще говоря, через боль к наслаждению! Дарю тебе этот девиз. В нем что-то есть, правда?

— Правда, — уже со слабым стоном выдыхала она.

Наутро Асеева встала на полчаса раньше, приготовила завтрак, кофе, пожарила хлеб с сыром.

— Хочешь, я поеду с тобой? — предложила она.

— Лучше переведи договоры на книгу и выставку. Скоро же надо давать ответ, а мы с тобой даже не знаем, обманут нас или наоборот, — улыбнулся он.

— Хорошо!

Он уже собрался уходить, она остановила его у дверей, прижалась к нему и ласково прошептала на ухо:

— Ты уже преодолел часть боли?

— Конечно!

— А сегодня будем ее преодолевать?

— Еще бы! Теперь придется каждый день нам с тобой идти на преодоление, как на подвиг, никуда не денешься. Только вместе мы все и преодолеем!

— Все-все?

Он загадочно улыбнулся и поцеловал ее.

Сыпал мелкий колючий снежок, задувал, крутил резкий ветер, завихряя поземку на шоссе. С погодой им совсем не подфартило, но Юрий Васильевич оказался еще тем упрямцем: о возвращении он и думать не хотел, несмотря на робкие попытки Сан Саныча свернуть поездку.

Они мчались под восемьдесят по обледенелому шоссе, сердце Сан Саныча тревожно замирало на каждом повороте, но он вспоминал тихую, с нежным придыханием Нинину реплику «Все-все?», и теплее становилось на душе.

— Ты, помнится, хвалился, что по твоему мобильному можно разговаривать, не обращая внимания на время? — спросил Смирнов.

— Да, звони! — Девятов передал ему телефон.

— А мне надо в другой город.

— Без разницы.

Он позвонил Люське, которую даже не поздравил с Новым годом. Нашел ее на работе, в фотоателье, она убегала на детский утренник в детсад, его халтуры за отсутствием мастера быстро забрала себе.

— Подожди секунду, скажи, как там?

— Все рады, что ты получил Гран-при, по телевизору сообщали о твоей будущей выставке в Париже, и никто не сомневается, что ты больше не вернешься! — тараторила она. — А что за баба с пацаном с тобой на вручении премии была, которой ты «Хрустальный глаз» передал?

— Баба? Какая баба? — притворился он непонимающим, хотя покраснел всем лицом.

— На Александру не похожа. Новую завел?!

— Ладно, хватит ерунду молоть! Скажи, что там начальство? Ругается?

— Говорить не хочешь, — с обидой сказала Люська.

— Тебя опять понесло?

— Не понесло! Я никогда не строила иллюзий относительно того, что ты вернешься и женишься на мне, так что рассуждаю трезво и здраво, а за тот предновогодний бред на меня не обижайся. Я просто уже набралась, только и всего. Потом ревела весь день, пыталась до тебя дозвониться, чтобы попросить прощения, но Денис не знал твоего телефона у Александры и утешить меня не мог. Звал в Москву. Я даже билет по блату купила, но через два часа сдала. Истеричка, одним словом, зачем тебе такая, верно? — Она вдруг рассмеялась, шумно вздохнула и закурила. — А эта баба с мальчиком даже ничего. Желаю тебе с ней счастья!

Она замолчала, точно ожидая, что он опровергнет ее предположения, но Сан Саныч молчал.

— Молчание — знак согласия, верно говорю? — спросила Люська.

— Верно говоришь.

— Значит, у тебя кто-то есть?

— У каждого кто-то есть.

— Сволочь ты все-таки, Смирнов!

— Не сволочи, да не сволочимой будешь, — усмехнулся он.

— Пошел ты в задницу!

Она бросила трубку. Он усмехнулся.

— С далекой пассией произошел разрыв? — Юрий Васильевич закурил. — Нина хорошая девушка и, по-моему, вас любит, а самое главное, и вы свободны. Я вот не свободен, и Татьяна не свободна, хотя для жены она явно не подходит. Если б Нина не была ее подружкой, она бы и вас укротила, ей нравится каждый незнакомый мужчина, который хоть что-то из себя представляет. Она точно задалась целью сорвать все цветы удовольствия, которые только бывают на свете! Что ж, мне нравится этот азарт!.. А ваша Нина само очарование, я был сражен сразу! Она умеет молчать и создавать ореол тайны вокруг себя. Жуковская же вся нараспашку, но оттуда подчас лезет столько дерьма, что хочется заткнуть нос!

Он рассмеялся. Девятов открыл бардачок в машине, вытащил стальную фляжку, протянул Сан Санычу.

— Это «Метакса», глотните, взбодрит! Да и сердчишку все же полегче!

Смирнов помедлил, но все же последовал его совету, сделал несколько глубоких глотков, язык обожгло, будто десятки иголок впились в него, и ароматное тепло мгновенно разлилось по всему телу. Он даже зевнул.

— Поспи, поспи, Сан Саныч! — снова закуривая, посоветовал Девятов. — Я, грешным делом, люблю спать в машине! Вот почему и езжу всегда с шофером. Но сегодня у него свидание с одной дамой, она приезжает из Твери на один день, завтра уезжает, старый роман, мой Федор Иванович меня аж за неделю предупредил. И у шоферов случаются сердечные припадки!

Он неожиданно рассмеялся.

— Если б вы сказали, мы могли бы и завтра съездить, коли любовные сложности… — пробормотал Сан Саныч.

— Сын такое дело, что его откладывать нельзя! — помолчав, философски заметил Юрий Васильевич. — А машину и я вожу неплохо, как видишь, так что не беспокойся! Долетим, яко посуху, без шума и пыли!

Он открыл окно, прихватил с лобового стекла снежку, отер им лицо, чтобы взбодриться.

— Вчера переусердствовал с вами, а зря! Но все это мелочи, а нам с тобой надо о тактике переговоров с паном Могилевским договориться, иначе зачем же я тогда поперся в такую даль? Не в качестве же твоего личного шофера?! Видишь ли, из этой ситуации легко вывернуться. Ищите двойника, и до свидания! И мы уезжаем, несолоно хлебавши! Вам этого хочется?

— Я хочу найти сына.

— Сколько вы его уже ищете?

— Почти два месяца.

— И близки к конечной цели?

Сан Саныч не ответил, нахмурился, стал смотреть вперед, где узкая лента шоссе выбиралась на крутой холм.

— Не переживай, все будет нормально. Насколько я сумел понять Петра Казимировича за тот час, пока с ним общался, он мужик непростой, большой хитрован и способен кого угодно обвести вокруг пальца. Мы, увы, в число умников не попали. Хорошо бы нащупать его ахиллесову пяту! У вас не возникло ощущения, что он как-то связан с похитителем?

Смирнов молчал, напряженно глядя в одну точку.

— Что вы молчите?!

— Вы говорили, что, когда приезжали в Анино, при вас приходил пьянчуга сдавать мальчика в детдом, так?

— Да, приходил.

— Могилевский их не принял, и они остались ждать в приемной…

— Да! Когда я выходил, они еще сидели на диване, — вспомнил Юрий Васильевич.

— Мужик невысокого роста, с одутловатым, опухшим и небритым лицом, маленькими свинячьими глазками, нос чуть вздернутый, брюшко выпирает, одет неряшливо, грязно…