Тайна двух лагерей - Леонов Николай Иванович

Таксист Пелеев переигрывал: хромал так сильно, словно у него только что случился открытый перелом. В остальном же он вел себя очень натурально. За полчаса до встречи с Алексеем вышел к машине, поторчал под капотом, протер лобовые стекла. Он будто бы не заметил высокого мужчину, направлявшегося в его сторону. Заметив его, Гуров понял, почему ни Гоша, ни Виктория, ни Елена не вспомнили про что-то особенное в его внешности.

– Ни родинок, ни бороды, ни усов, – говорила Лена.

– Был бы шрам или кривой нос, но и этого не было, – вспоминал Гоша.

– Он даже не хромал. Обыкновенный. Никакой! – делилась воспоминаниями Лена.

И он именно так и выглядел. Ровная походка, прямая осанка, темные волосы. И не в костюме на этот раз, а в светлой ветровке и джинсах и со спортивной сумкой наперевес.

Алексей приблизился к Пелееву. Гуров припарковал свою машину так, чтобы Виктория смогла видеть мужчину как можно ближе.

– Он?

Виктория вжалась в заднее сиденье. На ее лице были солнцезащитные очки.

– Виктория?

Гуров обернулся. Они теряли время.

– Я не понимаю, – произнесла она дрожащим голосом. – Простите, пожалуйста, но я не могу сказать точно.

Гуров предполагал и такой вариант. Задержание случится в любом случае, но если бы Вика подтвердила, что была в кафе именно с этим человеком, то это был бы огромный козырь.

– Ладно, – сдался Гуров. – Ничего страшного. Не расстраивайтесь.

– Нет уж, – властно заявила Виктория. – Он же может уйти, да?

– Может, – подтвердил Гуров. – Но сначала мы с ним побеседуем.

– Тогда это он.

– Уверены?

– Уверена.

– Сидите тихо.

Гуров открыл дверь и вышел на улицу, давая сигнал к задержанию.

Солнце к полудню разыгралось так, что казалось, будто на улице жаркое лето.

– Немцев Алексей Геннадьевич, 1969 года рождения. Родились в Москве, не судимы, работаете в… А где вы работаете? – удивился Гуров, садясь за стол напротив Немцева.

– Какая теперь разница? – усмехнулся Немцев. – Считай, нигде.

– Это почему же?

– Вы знаете, я сегодня плохо спал. – Немцев подался вперед и лег грудью на стол. – Будем разыгрывать спектакль? Ну надоело, честное слово.

– Надоело что? Травить людей и фотографировать их в обнаженном виде?

Немцев закатил глаза.

– Ну, положим, обнаженными они не были, – поправил он. – Нагота была надежно скрыта под слоем сухих цветов.

– Кто вас надоумил заняться такой мерзостью? – не выдержал Стас.

– Эмма Генриховна, – с сарказмом произнес Немцев. – Хотела она, а делал я.

– Свалить вину на того, кто уже не сможет опровергнуть ваши показания, – это прям по-мужски, – похвалил Гуров.

– Вы просто всего не знаете. – Немцев небрежно забросил ногу на ногу.

– А узнаем ли?

– А это как пойдет, – криво улыбнулся Алексей.

Он мало походил на того галантного кавалера, который сумел обаять двух девушек и вызвать доверие у осторожного Георгия. Сейчас, сидя в специально предоставленном кабинете в отделе полиции, он скорее напоминал пижона, который больше выделывается, чем что-то из себя представляет. «Хамелеон ты мой дорогой, – ласково обратился к нему Гуров в своих мыслях. – Ты еще не знаешь о том, что известно нам. Давай, криви лицо. Пока ты не ответишь на все вопросы, которые нас интересуют, ты отсюда ни шагу не сделаешь. А уж когда появится старший следователь прокуратуры Игорь Федорович Гойда, то начнется вторая серия». И хоть насчет Гойды Гуров был не уверен, он точно знал, что день для кого-то сегодня точно будет жарким.

– Как знал, что вы через чек на меня выйдете, – сказал Немцев. – И как я так, а?

– Действительно, – поддержал его Крячко. – То ни одного отпечатка не оставил, то вдруг чек на цветы похерил. А там и последние цифры номера банковской карты, и юридический адрес, и дата, и время покупки…

– Вся жизнь пронеслась перед глазами. – Немцев сделал жалостливое лицо и вымученно улыбнулся.

– До сих пор несется, – ответил ему Крячко. – Даже я посмотреть не прочь.

– Мотив. – Гуров положил перед Немцевым лист бумаги и карандаш. – Чистосердечное признание спасло бы вашу грешную душу. Приступайте.

– А если не буду? – делано удивился Немцев.

– А если заставлю? – подал голос Крячко.

– Превышение полномочий! – заорал Немцев.

Гуров поднялся и изо всех сил хлопнул ладонью по столу. Немцев тут же захлебнулся криком и исподлобья посмотрел на Крячко.

– Давай рассказывай, – приказал тот. – Хочешь, чтобы к тебе относились по-человечески? Думаю, хочешь.

– Вы точно не станете. Никто и никогда не относился ко мне по-человечески, – серьезно сказал Немцев. – Кроме матери, разумеется. Скончалась – и все, началась другая жизнь. До этого был всем нужен, а потом уже никому.

– Поэтому и сошлись с пожилой художницей? – спросил Гуров. – Захотелось тепла и ласки?

– От нее-то – и тепла? – расхохотался Немцев. – Хотя наверное. Или нет. Просто она подвернулась очень вовремя.

– В каком смысле?

– В прямом. Я ж художник-самоучка. А все благодаря матери, которая увидела, как я калякаю в школьных тетрадках. В художественное училище не поступил, но страсть осталась. Так, рисовал для себя иногда после работы. Но в голове-то засело, что я могу, что нужна поддержка и немного упорства. Вон сейчас из любого говна ожерелье сплетут и продают в интернете. А я бы мог продавать свои картины, а это вам не какое-то там…

Гуров догадался, о чем Немцев будет рассказывать дальше, и не ошибся.

– В девяностые увидел рекламу благотворительного фонда для художников, не имеющих профильного образования. Заинтересовался, позвонил туда. Мне назначили встречу. Летел как на крыльях. Тащил с собой все самые удачные, на мой скромный дилетантский взгляд, работы. А я и углем любил рисовать, и масляными красками, и гуашью. Акварель – нет, не мое. Слишком нежная и капризная дама для меня оказалась.

– Пока что без подробностей, – попросил Гуров. – Давайте по делу.

– Окей, – легко согласился Немцев. – Я же говорю: вы не будете по-человечески. Вам подавай сухие факты.

– Что вам ответили в фонде?

– Послали куда подальше. Сам основатель фонда мои работы оценивал. Зашел, посмотрел и отправил на выход. Это я потом узнал, что он не имеет никакого отношения к искусству. Никакого. Обыкновенный торгаш, разбогатевший за чужой счет. Барыга, вор, тварь. Зато фонд обозвал своим именем – «КуреповЪ»! Сказал, что на меня у них нет средств. Выделить не смогут. К ним столько людей обращается, что они, бедные, не жрут, не ссут, а только благотворительностью и занимаются. Я, видимо, не вписывался в их представление о художниках, которым нужна поддержка.

– И тогда вы обратились к Эмме Генриховне, – продолжил за него Гуров. – Не сразу после отказа в фонде «КуреповЪ», а спустя годы. Но обиду после отказа не забыли, так?

– Никто бы не забыл, – ответил ему Немцев. – Говорят, что надо забыть и жить дальше. Но сами-то они пробовали? После отказа я много лет не притрагивался к карандашу и бумаге. А этой весной вдруг снова захотел начать, но теперь уже подошел к делу с умом. Стал искать учителя, но от цен за услуги хотелось плакать. Эмма Генриховна была единственной, у кого был нормальный ценник. И я ей написал на сайте, где нашел объявление.

Она посмотрела на мои рисунки и неожиданно для меня похвалила их. Вот тут я и воспрял. И началось все заново, с азов.

– Нет, так мы сто лет тут торчать будем. – Стас подошел к двери. – Пойду покурю.

Немцев вывернул шею, чтобы посмотреть ему вслед. Но Гуров знал, что Стас вовсе не заскучал. Он рассчитывал, что его присутствие мешает Немцеву. Ну и Гурову, само собой.

– Скажите, Немцев…

Гуров пожевал губами, подбирая слова.

– Когда вам пришла в голову мысль травить ни в чем не повинных людей?

– Ни в чем не повинных? – На лице Немцева появилась изумленная улыбка. – Да что вы о них знаете?

– Что же такого они натворили, чтобы вы их так мучили?