Частное расследование - Незнанский Фридрих Евсеевич

Сунуться к Навроде? Что там? Там непредсказуемо. Судя по событиям последних дней, Грамов опять его спас, но не «исчезнул», нет, не захотел. Чего ж идти к нему — проситься еще раз? Была записка в чемодане? Да. А результат? Спас, но не встретился, не поговорил. Нет, отпадает.

Куда еще деваться? Некуда. Не к «смежникам» же? Кассарин сейчас, поди, убьет его из страха, просто так, на всякий случай. Как бы чего не вышло. Как у Чехова. Смешно!

Турецкий поймал себя на мысли, что он к Кассарину почти что не питает никаких отрицательных эмоций, а вот Меркулова пришиб бы с удовольствием, ну с радостью до дрожи. Даже сладко представить. Но почему так? Чем ему не угодил Меркулов?

Турецкий вспомнил, что это странное чувство почти совсем ушло в прозекторской, после шестого «полстаканчика» с этим, с пер-мер-гер. Ну, как его? С гликолем. И как-то лучше стал он соображать.

«А что бы мне не выпить еще? — решил Турецкий. — И на вокзал, на Павелецкий, купить билет до Волгограда, чтоб не придирались, пару чемоданов, в зал ожидания и — бай-бай. Да, так и надо. Но сначала — выпить. Чего, как ты считаешь? — спросил он сам себя. — Немного коньячку. И вермутом запить!»

Пятого января, под вечер, в лучах заходящего солнца над Москвой кружил вертолет.

Если бы жителям Москвы в то морозное утро пятого января 1993 года сказали, что это Грамов и Навроде, сам На-вроде, известный всей Москве своими тремя бабочками, висящими на каждом переходе в метро, сам, лично, «из тени в свет перелетая», трясется в этой железной конструкции, высматривая через окуляры специального прибора какого-то зомби, одетого в аэрофлотовскую форму, едва ли они поверили бы.

Но это было именно так. Навроде — меценат известный. Благотворитель. Дважды подарил на целый день всей столице московское метро. А тут вот — с Новым годом! Навроде подарил столичному ГАИ два вертолета — новеньких, с иголочки. Оговорив условие: мы завтра с вами полетаем над Москвой? Ага. Но разрешение у МБ, вояк, у ПВО, воздушного регистра, охранной службы Президента, у Кремля вы сами получаете. А я вам — пару вертолетов? Ну?

— Нет, и в центре его нет!

— Возможно, он и не в Москве.

— А я боюсь другого — пьет и потому не виден!

— Как? Что ты сказал? — удивился Навроде.

— Пьет, я сказал. Если сильно напиться, то все психические процессы подавляются. Вот пьяного, к примеру, не загипнотизируешь. Море по колено. Я именно потому-то и «вешал» на Турецкого как бы опьянение, ну, помнишь, в Первой Градской, потом 16 октября, когда он «застрелился». Для чего я это делал? Да для того, чтобы МБ его «Витамином С» не добило. Прививка как бы от несанкционированного психотронного воздействия. Вот что-то в этом роде и тут: Турецкий, если пьет сейчас, то он не зомби, в общем-то. Он просто пьянь, пока не протрезвеет. Поэтому-то мы его и не находим.

— Боюсь, и никогда так не найдем. Ведь у него-то бабок, поди, под миллион, а водка стоит максимум тысячу.

— Ты забываешь, что если пить, то деньги улетают враз, как молодые годы, и еще быстрей.

— Одна надежда, что обчистят.

Навроде как в воду смотрел. Хоть Александр Борисович Турецкий и был чрезвычайно опытен, однако и ему не удалось погулять больше четырех с половиной суток.

Выпив первого января спозаранку бутылку армянского коньяка и запив его литровой бутылкой «Чинзано», Турецкий, закусив лишь двумя осклизлыми беляшами, завалился спать на Павелецком… Билетом и чемоданами он, разумеется, забыл запастись — по единственной причине, а именно потому, что начал с коньяка и вермута, а вовсе не с билета, с чемоданов.

Неудивительно, что около трех дня его поднял милицейский патруль. Ничего страшного, конечно, не случилось: документы были отличные, да и аэрофлотовская форма не вызывала у милицейского патруля ничего, кроме уважения.

Однако по причине отсутствия проездных документов Турецкому посоветовали перебраться в какой-либо аэропорт — все же ближе к тематике.

Турецкий подумал, что совет совсем не глуп и, превозмогая уже вскипавшее в груди желание снова убить уже убитого Карнаухова, решил от греха подальше, запасясь водкой и пивом, сесть тут же, на Павелецком, на домодедовскую электричку.

Поездка на электричке не утомила его, так как он, вставив между автоматических дверей опустевшую бутылку из-под водки (опустевшую еще до станции «Нижние Котлы»), ехал до самого Домодедова с ветерком.

Там, в Домодедове, увидев снова, который раз уже в своей жизни, толпу, лежащую на полу и лестницах, толчею, грязь, вновь ощутив вонь сотен не мытых не от хорошей жизни тел, вперемешку с запахами дешевых духов, хлорки, рвоты, шашлыка, решил, что лучше лечь поспать в летящем самолете.

Ночь на второе января он провел в воздухе.

Ночь на третье в сквере, то ли в Душанбе, то ли в Ташкенте, он не помнил точно. Запомнилось лишь одно: это была Средняя Азия, в которой, как известно, даже зимой «каждый кустик ночевать пустит», однако тут был такой колотун ночью, что у Турецкого мелькнула даже мысль, не теплее бы было ему ночевать в городском парке Норильска.

«Не зря, ой не зря Меркулов смотался в столицу на Новый год, — подумал Турецкий. — Знал, пес, что делает… Не глуп!»

Едва прорезавшаяся мысль о Меркулове тут же погнала Турецкого назад, в Москву. Ночь на четвертое он снова провел в самолете, возвращаясь в Европу.

Он вернулся в шесть утра пятого января. Европа предстала перед ним в виде надписи «Адлер» на хилом здании сталинской еще постройки. Он понял, что хоть и прилетел в Европу, но не совсем туда, куда хотелось бы.

Хотелось бы в Москву, поближе бы к Петровке, к Огарева, к Пушкинской. Там, только там сейчас водится враг всего человечества Константин Дмитриевич Меркулов, тысячекратно заслуживший самую что ни на есть мученическую смерть.

Только сидя уже в ИЛ-86, совершавшем рейс 0424 по маршруту Адлер — Москва, и допивая третью бутылку ликера «Шартрез», который он мешал в аэрофлотовской плошке с краснодарской «Кубанской», Турецкий узнал, что его обокрали.

Узнал он об этом совершенно случайно: стюардессы, стоя сразу в обоих проходах, начали демонстрировать пассажирам, элегантно вращая мясистыми задницами во все стороны, как в случае чего пользоваться надувными спасательными поясами — ну, если ИЛ-86 совершит вынужденную посадку на воду. Допивающему «Шартрез» с «Кубанской» Турецкому так понравилась эта пляска бедер, что он вознамерился тут же, не откладывая в долгий ящик, купить себе в личное пользование, то есть навсегда, три или четыре оранжевых спасательных пояса, а заодно и содержащихся внутри этих поясов стюардесс с целью немедленного снимания с них этих поясов, затем синих юбок, затем…

Турецкий сунул уж было руку в карман, намереваясь осуществить задуманное, и тут-то обнаружил: его обокрали!

План рухнул: эти очаровательные белокурые девочки в татЛих же синих, как и его костюм, пиджачках и юбочках, с белоснежными блузочками, в этих прекрасных ярко-оранжевых толсто надутых жилетах тире поясах, стали вдруг недоступны ему, как Царство Небесное. Теперь их купит кто-то другой… Другой, а не он. Купит тот, кому они, эти девочки, эти пояса, не нужны абсолютно! Какой-нибудь грязный старик похотливый их купит, и это будет он, конечно же он, Меркулов, гад Меркулов!

Быстрей бы, что ль, летела б эта сволочная железяка во Внуково, в Москву!

— Вот он! — Грамов увидел вдруг на углу Страстного и Петровки красную точку. — Вниз давай, вниз!

Гулявшие в этот тихий морозный вечер по Страстному бульвару были несказанно удивлены, заметив, что прямо на бульвар, откуда-то с небес, с ночного неба, спускается гаишный вертолет.

— Смотри! Смотрите! Вертолет!

Вертолет, зависнув над деревьями и поднимая на Страстном целую вьюгу, буран, взметывая снег и аннулируя напрочь всю утреннюю работу дворников, выкинул из своего нутра веревочную лестницу.