Тьма знает - Индридасон Арнальд

Хьяльталин поднялся и уставился на Конрауда.

– Это не я!

– До свидания.

– Если ты его когда-нибудь разыщешь, отыграйся на нем хорошенько, – проговорил Хьяльталин и вновь сник. – Сделаешь это ради меня? Отыграешься на нем за то, что он устроил мне…

Конрауд был рад выйти под открытое небо. В камере его охватило неприятное чувство, а белое больное лицо Хьяльталина только усугубляло его. Он отчитался об их встрече и не спеша двинул домой, решил поехать через Сельфосс. В Эльвюсе погода была ясная, и он сам не успел заметить, как уже въехал на Хетлисхейди, проехал мимо вечных столбов пара на термальной электростанции и увидел вдалеке у голубого залива столицу. Посещение тюрьмы все никак не шло у него из головы: слабый голос, лицо Хьяльталина, отмеченное печатью смерти, слова надзирателя, которого Конрауд спросил, читает ли Хьяльталин Библию:

– Я никогда не видел, чтоб он ее открывал, – сказал надзиратель, опровергая слова самого Хьяльталина. – Он говорил, что ему она не поможет.

Когда, уже за полночь, Конрауд лежал в своей кровати, а на улице хлынул дождь как из ведра, – он все еще думал об этом своем визите. Он не знал, кто проболтался Хьяльталину о судьбе его отца тогда, тридцать лет назад. Во время своего предварительного заключения он начал расспрашивать Конрауда о нем во всякое подходящее и неподходящее время, сначала нерешительно, а потом все более и более дерзко, и в конце концов не одна их встреча уже не обходилась без упоминаний об отце Конрауда. Хьяльталин нащупал у своего тюремщика слабое место.

– А как ты думаешь, почему его убили? – спрашивал он. – Когда ты начал работать в полиции, ты никогда не пытался выяснить причину? Как вы вообще ладили? Он был хорошим отцом или как? Он с тобой лучше обращался, чем с твоей матерью?

Конрауд пытался игнорировать такие вопросы, но в конце концов сдался и подробно рассказал Хьяльталину о том, как убили его отца, надеясь: а вдруг это развяжет заключенному язык. Во время этого убийства Конрауду было восемнадцать лет. Он сказал Хьяльталину, что его отца дважды пырнули ножом и потом не нашли ни убийцу, ни орудие убийства. В свое время подробности этого убийства обсуждались в прессе, и Конрауд просто пересказывал ее материалы. Когда Хьяльталину захотелось узнать больше: как он себя чувствовал, да почему его родители разошлись к моменту убийства, – Конрауд отказался говорить с ним дальше. Тут предварительное заключение подошло к концу.

– И вот – ты теперь и сам полицейский, – сказал Хьяльталин, когда его выпускали. – Сын того человека. Странно, да? Тут вообще все сходится?

Конрауд ворочался в постели, пытаясь направить свои мысли в другое русло. Когда он наконец задремал, сон не принес ему утешения. Ему снился Хьяльталин с известково-белым лицом и водянисто-голубыми глазами, – и он вскочил среди ночи, весь в поту, с неприятным ощущением.

Через некоторое время после их встречи в Литла-Хрёйн пришло решение Верховного суда о том, что нет основания для содержания Хьяльталина под стражей.

Через две недели Конрауду сообщили, что он скончался в онкологическом отделении Центральной больницы.

Хьяльталин до самой смерти отрицал свою причастность к гибели Сигюрвина.

Началась пора глубоких осенних циклонов: они выстраивались чередой над океаном и проходили над островом, неся дожди, бури и похолодание. Конрауд, выйдя на пенсию, заметил, что сутки как будто удлинились вдвое – даже в это время года. Жизнь приняла особый оттенок безвременья. Минуты превратились в часы, и время тянулось, как ему заблагорассудится, освобожденное от оков рутины: дежурства – обеденные перерывы – сверхурочные – ужин – собрания – перерывы на кофе – рабочие дни – отгулы – выходные. Все это исчезло и превратилось в одну бесконечную субботу. Жизнь стала бесконечным выходным.

Порой он ходил на обед к сыну и засиживался у него до вечера. Он читал газеты и книги, лазил по Интернету, ходил в музеи, в кино, в театр, торчал в букинистических лавках, – словом, делал все то, что, как он считал, у него не было времени сделать, пока он исполнял свою функцию в обществе. Он ощущал себя туристом в этом городе и порой не успевал опомниться, как оказывалось, что он примкнул к какой-нибудь тургруппе где-нибудь в музее или на прогулке по Скоулавёрдюхольту [10]. Внезапно вокруг него начинал звучать один лишь шведский. В очереди в ресторане к нему дважды обращались по-французски. Все это происходило из-за того, что он шатался по городу в то время, когда обычные люди были на работе.

В основном время измерялось сезонами. Лучше всего Конрауд чувствовал себя весной, когда день прибывал, растительность пробуждалась от зимнего сна, перелетные птицы возвращались в страну, а город оживал после зимы. Они с Эртной всегда много ездили по стране во время летнего отпуска, и у них были свои любимые места. Одно из них – ущелье Такгиль близ ледника Мирдальсйёкютль недалеко от Катлы. Они старались выбираться туда каждое лето. Он не любил осень, когда день убывал, а ветер гонял сухую листву по улицам. А зима была периодом покоя, ожидания, когда день вновь начнет прибывать.

Когда над страной прокатился еще один осенний циклон, неся бури и осадки, Конрауд зашел к Марте в отделение полиции на улице Квервисгата и спросил ее о последних минутах Хьяльталина на этом свете. Он предварительно позвонил ей после некоторого раздумья и спросил, могут ли они встретиться ненадолго. Это было несложно. Уйдя на пенсию, Конрауд редко заходил в полицейское управление и не знал новых сотрудников, – а старые сердечно приветствовали его, жали руку, спрашивали, как дела, говорили, что в этой стране все катится к чертям, да только это уже не новость.

Марте было немного за сорок, она была пухлая, большеголовая, необычно смуглая. Вкус в одежде у нее был скверный: широкие штаны да кофты, волосы, как правило, растрепанные. Она совсем не красила губ и не пользовалась духами. Когда-то она долго жила с женщиной с островов Вестманнаэйар, но потом они расстались, и она стала жить одна. Коллеги называли ее не иначе как «Марта не без фарта».

– Их похоронили с разницей всего в неделю, – сказала Марта, подавая ему кофе в пластиковом стаканчике. – Хьяльталина и Сигюрвина. Необычно, правда? Причем один из них скончался только что, а другой тридцать лет назад.

– Мне не сказали, что Хьяльталин был болен, – заметил Конрауд.

– Нет, наверное, мне надо было сказать. По-твоему, так хуже вышло?

– Он неважно выглядел.

– Мы не знали, что он так мало протянет.

– Вы нашли на леднике что-нибудь, что может пригодиться?

– Нет. Ничего. По-моему, это расследование пора закрыть полностью и окончательно.

– Хьяльталин так и не сознался?

– Нет.

– А почему тогда вы собираетесь закрывать дело?

– Это не я так решила. Тем, кто сидит наверху, показалось, что уже хватит.

– Он попросил меня найти убийцу.

– Он упорный. А ты ему что сказал?

– Что я уже не работаю.

Сванхильд в кулуарах обмолвилась, что причиной смерти Сигюрвина, как она сразу определила, стала черепно-мозговая травма. Два удара по затылку размозжили череп и привели к гибели. На руках Сигюрвина не было ни малейшего признака того, чтоб он защищался. Ногти были чистыми, тщательно подстриженными. Он недавно побывал в парикмахерской. Чтобы исследовать его внутренние органы, им сначала надо было дать оттаять. При вскрытии у Сванхильд так замерзли пальцы, что ей пришлось держать подле себя миску с теплой водой, чтоб время от времени согревать их. Содержимое желудка Сигюрвина говорил о том, что незадолго до гибели он поел: гамбургер и картошку фри, очевидно, в какой-нибудь забегаловке. В карманах у него ничего не обнаружилось кроме ключей от дома и кошелька. Все считали, что после работы и скандала на стоянке он ненадолго зашел домой и сменил деловой костюм на более удобную одежду, а потом снова сел в машину, купил фастфуда и поехал к цистернам с горячей водой на Эскьюхлид. В ту пору, когда его розыски были в самом разгаре, специально проверяли, не видели ли его в ресторанах быстрого питания или в закусочных на бензоколонках, но никто не мог этого подтвердить.