Восемь бусин на тонкой ниточке - Михалкова Елена Ивановна

Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67

Шофер сделал вид, что возится с заглохшей машиной, а сам с любопытством приглядывался к приезжей. Не успела она подойти к калитке, как навстречу выбежали две девушки. Одна – сухая, некрасивая, черноволосая – мельком взглянула на женщину…

И вдруг поменялась в лице, прижала ладонь к губам.

– Господи… Зоя!

– Марфа! Оленька!

Рыжая, смеясь и плача, прижала к себе обеих девушек.

На крики выскочил Степан, за ним Николай, и оба замерли в растерянности. Первым пришел в себя старший брат: оскалился и вразвалочку двинулся к приезжей.

«Сейчас ударит ее, – вдруг отчетливо понял шофер. – Вон, аж рыло у него свело от злобы».

Женщина подняла голову, отстранила девушек. И шагнула навстречу Степану.

– Только тронь! – донеслось до шофера.

Глаза у рыжей стали страшные, того гляди испепелит взглядом. Даже шофер оробел, хотя она на него вовсе не смотрела.

И Степан резко развернулся и скрылся во дворе. Николай потоптался-потоптался и сделал вид, будто просто так вышел, воздухом подышать.

А из дома уже летели навстречу гостье еще две девушки. С криками облепили ее, будто маленькие. И перед глазами шофера вдруг встала сцена десятилетней давности: рыжая деваха, тощая, большеглазая, возится с чернявыми девчушками мал-мала меньше.

Тут-то он и понял, кого подвозил. А ведь говорили в селе про Зою, что она утопилась, и даже тело нашли ниже по течению. Жива, значит…

– Мы ведь думали, Зоя, что ты погибла, – плакала Людмила, младшая из девочек Степана. – Не ждали тебя!

– Кто не ждал, а кто и ждал, – загадочно бросила Марфа. – За себя говори, а за всех не надо.

– Так ты им ничего не сказала! – догадалась Зоя. – Неужели молчала с того самого дня?!

– Я подумала, пускай лучше считают, что ты умерла.

Марфа подняла на Зою заплаканные глаза и вдруг улыбнулась:

– А про тулуп-то отец так и не дознался, куда пропал. Пригодился он тебе?

– Конечно, милая. Я его продала и билет на поезд купила. Правда, ехать тем поездом мне так и не довелось, но это долгая история.

Зоя почувствовала чей-то взгляд. Из дома, прилипнув носами к окнам, на нее смотрели Степан, Надежда, Николай и Алевтина. Словно призраки прошлого… Но больше она их не боялась.

Зоя увлекла племянниц за собой:

– Идемте со мной, дорогие мои девочки. Нам с вами о многом надо поговорить.

Сидя на берегу реки неподалеку от того места, где она пряталась от братьев и Гришки-парторга, Зоя рассказывала свою историю.

После того как она приехала в Москву, ей повезло: почти сразу она устроилась работать няней к двухлетней девочке.

– Поразительная была семья, такая душевная! Инна Павловна меня случайно в парке встретила, она там с внучкой гуляла, а я сидела на скамеечке и думала, куда мне податься. С вокзала вышла, а куда дальше идти, не знаю. А город вокруг, девочки мои, такой огромный! Я пошла, куда глаза глядят, и вышла к парку.

Там малюсенькая девчоночка ко мне подскочила и давай со мной играть. А я с ней, как с вами когда-то. Бабушка ее расспросила меня – кто я и как в Москве оказалась – и вдруг предложила у них поработать. Я, конечно, обрадовалась. Но тогда и представить не могла, какая это удача – встретить на своем пути такую семью.

Инна Павловна мне все твердила: «У вас, Зоя, неожиданный и редкий для женщины талант – вы прирожденный чертежник». Она меня и в институт отправила. А потом к ней в гости приехал племянник из Куйбышева…

Зоя замолчала, улыбаясь.

– И ты в него влюбилась! – радостно закончила Людмила.

– Да. Мы с ним собирались пожениться, но тут началась война. Пришлось сыграть свадьбу позже, чем задумывали.

Она подмигнула Людке.

Зоя не рассказала племянницам, как погибли при бомбежке Инна Павловна и ее муж, как получила она похоронку на жениха и оплакала его, а Сережа вернулся через три месяца: похоронка оказалась ошибкой.

В Зоином изложении жизнь получалась как река, которая сама выносила ее к нужным берегам. И одна из сестер, Рая, тут же озвучила общее мнение:

– Ты, Зой, ужас какая везучая!

Все согласились. И сама Зоя, с тихой улыбкой глядя на лес за спинами девочек, в котором она когда-то засыпала, уткнувшись лицом в высохший папоротник, тихо подвывая от боли и одиночества, согласилась:

– И правда везучая.

...........................................................

– Она дожила всего лишь до пятидесяти лет, – сказала Анна. – Сколько я себя помню, вечно возилась с этими своими родственниками. Кого-то пристраивала по больницам, кому-то искала работу… Она, архитектор! А эти даже не понимали, как далеко Зоя ушла от них. Она таскала меня к ним в гости. У этих колхозных теток не было салфеток на столах! Они чавкали, они выпивали, они не соблюдали элементарной бытовой гигиены, в конце концов! А мама не понимала, что это родство унижает нас.

– Но она их любила.

Мать пожала плечами, точно выражая сожаление.

– У нее была поразительная способность втягивать самых разных людей в свою орбиту. Она заставила меня пообещать, что я назову свою дочь в честь дочери обходчика, который спрятал ее после побега. Мне было тринадцать лет, когда она завела этот разговор! И ведь ни секунды не сомневалась, что у меня будет девочка, а не мальчик!

– Но бабушка же не ошиблась?

Анна отмахнулась:

– А, неважно! Эту ее просьбу я выполнила. Но общаться с ее родней – боже упаси! Сразу после переезда я выкинула все их телефоны и адреса, не оставив своего. Поэтому никто из этих теток с чудовищными именами вроде Капитолины не мог разыскать меня.

– Алевтины, – негромко сказала Маша.

– Что?

– Алевтины, а не Капитолины. Это жена Николая. У нее были две дочери, Ирина и Рая. Все они уже умерли.

– Возможно, – равнодушно согласилась мать. – Хотя какая, в сущности, разница?

– Мне есть разница, – сказала Маша. – Я предпочла бы застать их живыми и составить свое собственное впечатление о них.

– И ты упрекаешь меня в том, что я лишила тебя такой возможности? Не буду спорить. Но я считаю, что избавила нас от обременительной родни. Ты еще скажешь мне спасибо за то, что почти тридцать лет прожила в счастливом неведении.

Маша обежала взглядом картины с безлюдным городом. Нет, он не опустел… В нем никогда никто и не жил. Невозможно представить, чтобы за нарисованными желтыми окнами кто-то пил чай и смотрел телевизор, а за углом нарисованного дома только что скрылись дети.

Ни детей, ни людей, ни животных… Присутствие лишь одного человека явственно читалось в полотнах: самого художника.

Уже выходя, Маша обернулась:

– Я на нее похожа?

Анна осуждающе поджала губы:

– Очень.

В самолете Маша вытащила тетрадь и нарисовала семейное древо. До сих пор его единственная ветка обрывалась на бабушке Зое. Теперь у корней расположились имена Михаила и Татьяны, а влево и вправо проросли толстые, крепкие побеги: Степан и Николай с женами. Карандаш быстро скользил по листу. В тетради проявлялись угрюмые обвисшие лица, смотревшие на Машу с ненавистью. Была бы их воля, обломали бы тонкую Зоину ветку под самый корень.

Маша обнаружила, что помнит всех, кто был в списке Олеси. Вот пять дочерей Степана: Марфа, Ольга, Вера, Наталья и Людмила. Все они с помощью Марфы выбрались из села. Кроме Ольги: та не бросила «Знаменское» и замуж не вышла. Эта веточка обломилась на ней.

У Люды, Веры и Наташи родилось всего по одному ребенку. Удивительно, учитывая, что сами они выросли в многодетной семье. «А может, потому и родили только по одному».

Людмила родила без мужа, и сына ее зовут Матвей Олейников. Он единственный, кто сохранил фамилию рода. Вера с Наташей вышли замуж, и одна стала Коровкиной, а другая Освальд. Их дети – Геннадий и Марк. Но Марк уже умер…

Значит, и линия Натальи оборвалась, если только у Марка Освальда нет детей. Но о них Олесины раскопки ничего не говорили.

Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67