Букет алых роз - Овалов Лев Сергеевич

— Дмитрию Степановичу просто повезло. Кто мог рассчитывать, что в нарушение всех правил конспирации Жадов кинется к своему патрону?

— Ну нет, это было вполне закономерно, — наставительно возразил генерал. — Жадову некуда было деваться, он был затравлен. Возможно, у него теплилась слабая надежда, что Эджвуд его как-то спасет, сумеет как-то воспользоваться своим дипломатическим иммунитетом. Но где-то в глубине им двигало, конечно, и некоторое злорадство: если я гибну, погибай и ты вместе со мной. В волчьем царстве капитализма это закон Жадов вынужден был самими обстоятельствами кинуться за спасением к Эджвуду, и тот вынужден был попытаться его спасти, это было выгоднее всего; хотели они или не хотели, они очутились в заколдованном круге.

Что могли сказать в посольстве в ответ на требование, чтобы мистер Эджвуд убрался подобру-поздорову?

Коротковолновая радиостанция, обнаруженная в его машине, красноречивее всяких слов повествовала о его деятельности.

Мистеру Эджвуду не оставалось ничего другого, как вернуться к себе на родину.

Он уезжал, вернее, улетал из Москвы не то чтобы крадучись, но и без особого парада. Никто его не провожал, кроме одного его лакея, который оставался работать в Москве, и вдруг оказался не лакеем, а шифровальщиком посольства; даже другие его лакеи, даже его коллеги по службе не пришли его проводить.

Стоял серенький, сырой день, один из таких дней, когда весна исподволь одолевает зиму; с неба сыпался крупный прозрачный снег, который у самой земли превращался в дождевые капли; погода была почти нелетная.

К аэродрому мистер Эджвуд подъехал на этот раз в чужой машине.

Он вылез из автомобиля, стал прямо в черную лужицу, натекшую откуда-то на неровный асфальт, — на нем были грубые дорожные непромокаемые ботинки, воды под ногами он не боялся, — и подозвал носильщика.

Некоторое время мистер Эджвуд смотрел, как носильщик и шофер выгружают его чемоданы, потом пошел в здание аэровокзала и поднялся в ресторан.

Гардеробщик кинулся было к нему, предлагая снять пальто, но Эджвуд только отмахнулся, подошел к буфетной стойке и попросил налить рюмку водки.

Буфетчица взяла рюмку.

— Не эту, — мрачно сказал он, недовольно глядя на маленькую рюмку, и указал на большой фужер. — Вот эту.

Водку он пил медленно, с удовольствием, смакуя ее по глоткам.

— Чем будете закусывать? — приветливо спросила его буфетчица.

— Ничем, — ответил он уже более любезным тоном и даже пошутил: — Закусывать я буду у себя дома!

В буфете его и разыскал носильщик: бывший лакей идти за мистером Эджвудом не пожелал, счел это теперь, вероятно, ниже своего достоинства.

— Пора идти, — сказал носильщик. — Посадка производится.

— Хорошо, — вежливо ответил Эджвуд и послушно направился к выходу.

Он шел к самолету важный, погруженный в собственные мысли, когда к нему подошел еще один носильщик…

Евдокимов был осведомлен об отъезде господина Эджвуда, и, собственно говоря, господин Эджвуд уже мало его интересовал.

Но утром, в день отъезда Эджвуда, им овладело какое-то буйное мальчишеское настроение…

Ему вдруг пришла в голову блестящая идея!

Евдокимов заторопился, вызвал машину; боясь опоздать, он не стал даже завтракать и велел быстро ехать в цветочный магазин.

Цветы стоили дорого, но предвкушаемое удовольствие было слишком велико.

Из цветочного магазина он помчался на аэродром и приехал как раз в тот момент, когда производилась посадка.

Пассажиры шли к самолету.

Евдокимов подозвал носильщика и издали указал ему на человека, с которым не раз сидел за одним столиком в кафе на улице Горького и который часто называл его своим приятелем.

— Видите вон того иностранца? — спросил Евдокимов носильщика. — Подите и отдайте ему это. Спросите его: “Вы мистер Эджвуд?” — и отдайте. Не ошибитесь: Эд-жжж-вуд!

Он сунул в руки носильщику свою покупку.

— Не ошибитесь, — еще раз напомнил он носильщику. — Мистер Эджвуд…

Носильщик подошел к иностранцу и слегка притронулся к рукаву его пальто. Тот приостановился.

— Да? — спросил он.

— Вы мистер Эд-жжж-вуд? — спросил носильщик и, не ожидая ответа, протянул ему такой обычный и, так сказать, материализованный привет, который он уже много-много раз вручал отъезжающим пассажирам. — Вам просили передать.

И он подал, а мистер Эджвуд взял букет, обернутый в папиросную бумагу. У мистера Эджвуда даже блеснуло что-то в глазах, ему почему-то вспомнилась Галина. Он сорвал с цветов бумагу.

— Это вам передавала одна девушка? — спросил он.

Алые распускающиеся розы, казалось, дышали, и промозглый, тяжелый воздух стал как будто нежнее, весеннее и мягче.

— Никак нет, — сказал носильщик. — Мне это дал вон тот гражданин…

Носильщик обернулся, но там, где только что стоял подозвавший его гражданин, никого не было.

Иностранец покопался в кармане, протянул носильщику первую попавшуюся ему под руку бумажку, сунул букет под руку, точно это был не букет, а веник, решительно зашагал к самолету и через минуту скрылся от носильщика навсегда.

Евдокимов тоже быстро шагал прочь от аэродрома. Он был удовлетворен, но он опаздывал на службу, и не успел войти к себе в кабинет, как ему передали, что его срочно вызывает генерал.

Он знал, для чего его вызывают. Надо найти Жадова. Генерал уже говорил с ним об этом. Анохин может успокоиться: в Москву Жадов не вернется. Его надо искать всюду и везде. Надо сообщить на все пограничные заставы. Если ему и удастся добраться до границы, его возьмут там… Евдокимову придется об этом побеспокоиться. Предстоит еще тяжелая, напряженная работа…

Что ж, он готов к ней…

Евдокимов вошел к генералу, но не успел даже раскрыть рот для приветствия.

— Это еще что за номер? — закричал на него генерал и застучал по столу пальцем. — Мальчишество! Бестактность! Вместо того чтобы заниматься делом, вы выкидываете какие-то эскапады! Кто вам это позволил?

Даром что старик! Откуда ему все становится, немедленно известно?

Генерал кричал, стучал по столу, бушевал, но Евдокимову почему-то казалось, что он не очень сердится.

Постепенно генерал начал остывать, смяк. Вытащил из кармана носовой платок и вытер на лбу бусинки пота.

— Вы меня уморите, — сказал генерал. — За вами нужен глаз да глаз…

Генерал почесал затылок.

— Ну? Чего вы молчите? — опросил он.

Он строго посмотрел на Евдокимова, но глаза у него не сердились.

— Говорите же, Дмитрий Степанович! Что вы можете сказать в свое оправдание?

Евдокимов вздохнул. Действительно, что он мог сказать в свое оправдание?

— Григорий Петрович, — умоляюще промолвил он, — Но ведь я купил эти цветы на свои собственные деньги!

РОК-Н-РОЛЛ ДЛЯ МАЙОРА ПРОНИНА

1

Этот танец считался вражеским. Само слово с двумя черточками — рок-н-ролл — попахивало шпионскими страстями. И добропорядочная московская балерина исполнила его только по настойчивой просьбе офицера КГБ — по оперативной необходимости. Рок-н-ролл казался несовместимым с советским образом жизни. Да и вправду заокеанская массовая культура, олицетворением которой был сей энергичный танец, не совпадала с коренными постулатами идеологии СССР. Другое дело — твист, его, спустя несколько лет, удалось адаптировать для нашей оптимистичной молодежи. С начала шестидесятых годов итальянские и советские твисты громко зазвучали от Калининграда до Сахалина, да так и до сих пор звучат — “Черный кот”, “Королева красоты”, “Шагает солнце по бульварам”. Впрочем, про бульвары — это уже шейк, что для майора Пронина было приравнено к твисту. Рок-н-ролл оставался запретным плодом и в шестидесятые, это слово в благожелательном контексте было принято заменять эвфемизмом, а уж в 1957-м… В моде были пластинки Владимира Трошина и Рашида Бейбутова, записи Лолиты Торрес, голосистых итальянцев, горячих латиноамериканцев, которые даже сквозь треск патефона голосами напоминали нашенских грузин… Даже авторы “Крокодила” еще не вполне владели информацией об Элвисе Пресли. А в штатах молодой белый певец тюремного рока уже был сказочно знаменит.