Достопочтенный Школяр - ле Карре Джон

Итак, только около десяти (или даже немного позже) им удалось составить инструкции для старины Кро, и только в половине одиннадцатого Гиллем, у которого в глазах уже стоял туман, по пути к лифту налетел на Молли Микин. В результате этой счастливой случайности – или, может быть, Молли сама это подстроила, о чем он так никогда и не узнал, – в жизни Питера Гиллема зажглась путеводная звезда, которая и поныне ярким светом горит с того самого дня. С неохотой, как обычно, словно делая ему одолжение, Молли согласилась, чтобы он подвез ее домой, хотя ему было совсем не по пути. Когда они подошли к дверям, она, как обычно, пригласила его на прощание выпить чашечку кофе. Предвидя, что дальше все будет как обычно, – «О нет, Питер, пожалуйста, Питер, дорогой, мне очень жаль», – Гиллем готов был отказаться. Но вдруг что-то в ее взгляде – какая-то спокойная решимость, как ему показалось, – заставило его передумать. Как только они оказались в квартире, она закрыла дверь на ключ и накинула цепочку. Потом все с тем же скромным и недоступным видом она привела его в спальню; и Гиллем был просто ошеломлен тем, как радостно и самозабвенно она ему отдалась.

Маленький кораблик Кро

Прошло сорок восемь часов. В Гонконге был воскресный вечер. Кро опасливо шел по переулку. На город надвинулся туман, сумерки наступили рано. Но на этой улочке дома стояли так тесно, что туману трудно было проникнуть сюда, и он висел на высоте третьего-четвертого этажей, рядом с проводами и веревками, на которых сушилось белье, и, словно пот, ронял горячие дождевые капли, впитавшие в себя всю пыль и чад города. Они со стуком падали на широкие поля соломенной шляпы Кро и на апельсины, разложенные на лотках. Их запах далеко разносился во влажном воздухе. Когда Кро бывал здесь, то он чувствовал, что он – в Китае; здесь, рядом с морем, был тот Китай, который он любил больше всего, и этот Китай просыпался, готовясь к ночному празднику жизни: слышалось пение, автомобильные гудки, заунывный плач, звуки гонгов, голоса торгующихся покупателей и продавцов. Ноздри щекотали запахи кухни, откуда-то долетал металлический перезвон – словно каждый из двадцати разных инструментов вел свою собственную мелодию. Некоторые китайцы просто неподвижно сидели на пороге домов и наблюдали, как этот иностранный дьявол, такой забавный, идет мимо по переулку, стараясь никому не помешать. Кро любил все это, но нежнее всего он любил свои м а л е н ь к и е к о р а б л и к и – так китайцы называют тайных информаторов, а мисс Уэйфарер, к которой он сейчас направлялся, была классическим, хотя и скромным, представителем таких «корабликов».

Кро глубоко вздохнул, наслаждаясь всеч что знал и любил. Восток никогда не разочаровывал его. Мы их колонизируем, ваши светлости, мы их развращаем, мы их эксплуатируем, мы бомбим и отдаем на разграбление их города, мы ничего не знаем об их культуре и вызываем их крайнее удивление тем бесчисленным количеством религиозных сект, которые существуют у нас. Мы не только оскорбляем их зрение своей уродливостью, монсеньеры, мы оскорбляем и их обоняние – запах круглоглазых для них просто невыносим, а мы слишком ненаблюдательны, чтобы хотя бы понять это. И при всем при том, дети мои, когда мы сделали все, что могли, и даже больше, чтобы вызвать их ненависть, мы видим на их лицах все ту же азиатскую улыбку, разве что чуть менее приветливую.

Другие круглоглазые, возможно, не решились бы прийти сюда в одиночку. Члены мафии, живущей на Пике, скорее всего, даже понятия не имели о существовании этих улочек. Жены англичан, укрывшиеся в своих казенных квартирах в британском «гетто» в Хэппи Вэлли, нашли бы здесь все, с чем им труднее всего мириться в Гонконге, куда их забросили судьба и служебная карьера мужа. Нельзя было сказать, что это плохая часть города, она просто не была европейской. Такой, как улицы Сентрал и Педдер в километре отсюда, с электрическими дверьми, со вздохом распахивающимися перед вами и впускавшими вас в царство кондиционированной прохлады. Другие круглоглазые из-за страха, который они непременно испытывали бы здесь, могли невольно бросить на кого-нибудь неосторожный взгляд, который мог быть неправильно истолкован, – а это было опасно. Кро знавал человека, которому в Шанхае за такой взгляд пришлось заплатить жизнью. А взгляд Кро неизменно выражал дружелюбие, он всегда и во всем всем уступал и держался очень скромно, а когда останавливался, чтобы сделать покупку, первым уважительно и всегда уверенно здоровался с продавцом на своем плохом кантонском наречии. Он не спорил и платил высокую цену, соглашаясь с тем, что так и положено, раз он принадлежит к низшей расе круглоглазых.

Кро купил орхидеи и баранью печенку. По воскресеньям он всегда так делал, покупая их поочередно то у одного, то у другого лоточника, чтобы не обижать ни одного из конкурентов, и, когда ему не хватало знаний китайского, переходил на свой витиеватый английский язык.

Австралиец нажал кнопку звонка. У Феббы, как и у самого Кро, был домофон. Главное управление в свое время распорядилось, чтобы у всех были стандартные домофоны. Она воткнула веточку вереска в свой почтовый ящик – это было вроде талисмана и одновременно служило сигналом, что все в порядке.

– Привет, – раздался из переговорного устройства женский голос. Он мог бы принадлежать и американке, и китаянке. В нем слышался вопрос: – Да?

– Ларри называет меня Питом, – сказал Кро.

– Проходи, Ларри сейчас у меня.

На лестнице было абсолютно темно и пахло так, словно кого-то недавно вырвало. Каблуки Кро металлически цокали, когда он поднимался по каменным ступеням. У входа он щелкнул выключателем, который должен был на несколько минут включить свет, пока он не дойдет до нужной двери, но свет не зажегся, и пришлось на ощупь подниматься до третьего этажа. В какой-то момент они подумывали о том, чтобы найти для нее квартиру получше, но с отъездом Тесинджера все заглохло, а теперь на это уже нечего было надеяться – более того, в каком-то смысле и сама Фебба уже как бы не существовала.

– Билл, – проворковала она, закрывая за ним дверь, и поцеловала в обе рябые щеки, как обычно хорошенькие девушки целуют добрых дядюшек (хотя она вовсе не была хорошенькой).

Кро вручил орхидеи. Он держался с ней очень внимательно и заботливо.

– Моя дорогая, – сказал он. – Дорогая моя.

Она вся дрожала. Ее жилье состояло из одной комнаты, которая была одновременно и спальней, и гостиной. Здесь же, в уголке, располагались небольшая плита и раковина, а еще небольшая комнатка с душем и унитазом. Больше ничего не было. Кро прошел к раковине, развернул печенку и отдал ее кошке.

– Билл, ты ее балуешь, – сказала Фебба, с улыбкой глядя на цветы.

Он положил на кровать коричневый конверт, но ни тот, ни другой даже слова не сказали.

– Как поживает Уильям? – спросила она, играя произношением его имени.

Кро уже успел повесить шляпу на дверь и теперь наливал виски: неразбавленное – для Феббы, с содовой – для себя.

– А как поживает Феб? Это интереснее. Как ты прожила всю эту долгую и холодную неделю? А, Феб?

Тем временем она привела в беспорядок кровать и бросила на пол ночную сорочку с оборочками и кружевами (по легенде, Фебба – китаянка-полукровка – сожительствовала с этим толстым иностранным дьяволом). В изголовье, над помятыми подушками, висела фотография с видом Швейцарских Альп – казалось, у всех китайских девушек над кроватью висит такая картинка. На тумбочке возле постели стояла фотография ее отца англичанина, единственная которая у нее была: скромный клерк из Доркинга в Сюррее, сразу же по прибытии в Гонконг – круглый воротничок, усы и напряженный, пристальный, слегка сумасшедший взгляд. Кро иногда казалось, что его сначала застрелили, а потом уже сделали фотографию.

– Т е п е р ь уже все в порядке, Билл, – ответила Фебба. – Т е п е р ь все в порядке.

Она стояла рядом с ним, почти касаясь плечом, и ставила цветы в вазу. Руки у нее сильно дрожали, как обычно по воскресеньям. На ней было серое платье, немного напоминающее военный мундир – какие носят в Пекине, а на шее – золотое ожерелье, полученное ею по случаю десятилетия сотрудничества с Цирком. В нелепом порыве великодушия Главное управление решило заказать его в магазине «Эсприз» в Лондоне, а потом переправить с дипломатической почтой, вместе с письмом, подписанным лично Перси Аллелайном, злосчастным предшественником Джорджа Смайли на его нынешнем посту. Письмо ей разрешили прочитать, но не оставили.