— А почему его несут? — спросил Щербаков.
И Путину это показалось странным.
— А черт его знает, может, от холода околел, — Шторм приник к биноклю.
— Нет, это не конюх, — решительно сказал Щербаков. — У этого борода, а у конюха только усы…
Человека поднесли к противоположной стене и уложили в кустах можжевельника.
Но они так никогда и не узнают об истинной судьбе человека, которого связанным они оставили над ущельем.
Путин молчал. Он, не отрываясь, смотрел на парня со стриженой головой, который ломом выравнивал только что уложенную плиту. При движении под рубашкой угадывалось натренированное тело. Рядом с ним работал дядька со славянской внешностью, одетый в синюю рабочую спецовку с протертыми штанинами. На лице мужика полная отрешенность, возможно, его занесло сюда давно и, конечно же, не по своей воле…
После дождя, земля под воздействием солнечных лучей, тоже начала отпотевать. Из углублений и из всех пазух самого ущелья стали подниматься млечные пары и то место, где находились федералы, тоже стало испаряться, создавая парниковый эффект.
Шторм поменял бинокль на автомат и сказал товарищам, что нужно проверить посты. В общем-то это была правда, но вместе с тем ему приспичило по маленькому — иногда напоминала о прожитых годах мужская железа.
Охранение было выставлено грамотно, в два полукольца. Метрах в пятидесяти от ущелья, на расстоянии окрика, залегли в кустарнике Воропаев с Изербековым, ближе к ущелью — Калинка с Бардиным, на сходах в ущелье, на их противоположных концах, — Шторм-младший и Айвар Гулбе.
Чтобы не нарваться на пулю, Шторм стал издавать условный сигнал — крик сойки. Однако не сразу услышал отклик, видимо, его люди ждали подтверждения. Он еще раз прострекотал и в ответ услышал посвист щегла. «Ребята замаскировались, как учили» , — удовлетворенно отметил про себя полковник и замер на месте. Прислушался. Совсем рядом снова раздались позывные щегла. Шевельнулась веточка букового кустарника — это Воропаев подавал ему знак.
Там, где он залег, было почти сухо: шатер из кустов надежно укрыл землю, покрытую толстым слоем слежавшихся листьев. Когда приткнулся рядом с Олегом, спросил: «Все спокойно?» «Пока да, если не считать ужа, видно, я его место занял…» «Лишь бы не гремучая, а с ужом можно поладить…» — Но Шторму надо было выяснить другое и он мысленно складывал фразу. Помолчали. «Зверски курить хочется, — сказал Воропаев, — вот жую листья брусничника, но не спасет…» Шторм, наконец, сообразовался со своими мыслями.
— Алик, ты говорил, что однажды был в берлоге у боевиков. Мне бы хотелось знать месторасположение, то есть внутреннюю планировку, и, может, вспомнишь, кого тот филин в каракулевой папахе тебе напоминал, — Шторму такие разговоры давались с трудом. Не хотел напоминать Воропаеву о его мытарствах и предательстве…
— Я не знаю, где я был, меня туда привезли с завязанными глазами. Но запахи, помню, были такие же, как здесь… А тот, в папахе, похож на какого-то полевого командира, которого я однажды видел по телевизору. Вместе с Тайпаном и Радуевым…
— Радуев в тюрьме, но на свободе его подельники… Что ты еще помнишь?
— Скалу, отвесную белую, словно оштукатуренную, где инсценировали мой расстрел. Возможно, это была та стена, по которой мы сюда взбирались. Орешник помню, точно такой же, какой мы вчера ночью проходили… Днем я, конечно, мог бы лучше сориентироваться…
— А помещение, где ты был… Какое оно?
— Да обыкновенная пещера с входом, закрытым попоной. Свечи, керосиновые фонари… Я не думаю, что я был здесь, в этом ущелье.
— Почему ты так думаешь?
— Размах не тот. Тут чувствуется капитальная обустроенность, одни двери, ведущие под скалу, чего стоят… А там, куда меня водили, вход закрывала обыкновенная попона…
— Да, двери тут, поди, бронированные, словно на ракетных подземных установках. Хорошо, Алик, не скучай, скоро вечер и, возможно, скоро придется как следует размяться, — Шторм поднялся и подхватил с земли свой автомат.
— Поскорей бы начать, а то чувствуешь себя грибником…
