Не та дочь - Смит Денди

– Что с тобой случилось, Оливия?

Она отворачивается. Повисает тишина. Я собираюсь повторить вопрос, но она проскальзывает мимо меня к туалетному столику и берет свечу.

– Нам нужно о многом поговорить. – Она вздыхает, переворачивает свечу и рассматривает этикетку. – Срок горения. Крем-брюле [14]. Господи, это божественно. Мы должны пойти в ресторан и заказать крем-брюле. Ты его когда-нибудь пробовала?

– Да, пробовала, но…

– Мне не терпится попробовать. Куда пойдем? Когда?

– Оливия…

– Как насчет этих выходных?

– Нет.

Ее улыбка исчезает, и я чувствую укол вины за то, что не поддерживаю эту игру в притворство.

– Пожалуйста, перестань вести себя как ни в чем не бывало.

Ее взгляд каменеет. Она ставит свечу на столик:

– Разве ты не рада, что я дома?

– Да. Конечно, рада.

– Значит, мы можем просто радоваться, что я наконец здесь, с тобой? – Она так умоляюще смотрит огромными голубыми глазами, что я почти готова сдаться и отложить расспросы. Но если я это сделаю, меня разорвет изнутри.

– Почему ты не разрешаешь маме и папе позвонить в полицию?

– А какая от них польза? За шестнадцать лет они так и не нашли меня. Что они могут сейчас?

Она злится, и я чувствую облегчение: уж лучше злость, чем притворство и бред о нормальной жизни. По крайней мере, честно.

– Они найдут твоего похитителя и не позволят ему это повторить.

Она качает головой:

– Я просто хочу, чтобы всё стало как раньше. Не хочу заново переживать то, что произошло. Просто хочу быть… нормальной. – Она встречается со мной взглядом. – Как ты.

Я чувствую укол вины из-за того, что не могу вернуться в прошлое и поменяться с ней местами. Не могу отдать ей все украденные годы. Но я отказываюсь быть такой же бесполезной, как в ту ночь.

– Оливия, если мы вызовем полицию, он никогда больше не причинит тебе вреда. Мы…

– Нет, – стальным голосом возражает она. – Я сказала: нет.

Я делаю глубокий вдох, набираясь терпения:

– Что с тобой случилось? Кто он?

Она сглатывает комок в горле, снова отводит глаза и ежится, словно прячется в его рубашке:

– Не хочу о нем говорить.

Повисает напряженное молчание. Через несколько месяцев после исчезновения Оливии полиция выдвинула версию побега. Что мужчина в маске и парень в автобусе – один и тот же человек. Что они с Оливией встречались. Он старше ее. Они влюбились друг в друга, и она уехала с ним. Поэтому никто, даже Флоренс, ничего не знал о Парне В Автобусе. Полицейские утверждали, что похищение инсценировано ради меня. Я не верила в это ни секунды. Как и все, кто знал Оливию.

Наша семья любила ее, и Оливия не бросила бы нас ради неизвестно кого. Но теперь, видя ее нежелание привлекать полицейских, я задумываюсь: может, они были правы.

– Это тот самый парень?

Она вскидывает голову:

– Какой парень?

– Парень В Автобусе. Который подарил тебе дневник.

Она хмурится.

– Дневник? – напираю я. – Зеленый с золотой пчелкой. Он исчез той ночью вместе с тобой.

Она непонимающе смотрит в ответ.

– Разве ты не помнишь? – Вопрос не должен звучать как обвинение, но почему-то именно так и выходит. Хотя я не понимаю, в чем я ее обвиняю.

Оливия прищуривается:

– Наверное, ты что-то путаешь.

Полицейские годами твердили мне то же самое. Что подробности, которые я им рассказала, недостоверны. Несмотря на данные показания, мне снова и снова задавали одни и те же вопросы с бесполезной настойчивостью человека, который раз за разом возвращается к пустому холодильнику в надежде открыть и обнаружить его полным.

– Я не путаю.

Мы пристально смотрим друг на друга, и она понимает: я не собираюсь оставлять всё как есть. Не могу.

– Вообще-то ты права… – решается она, как будто воспоминание только что выскочило наружу, как чертик из табакерки. – Там была золотая пчелка, верно? Тот мальчик, который подарил его, кажется, был в меня влюблен.

Вранье. Ничего она не помнит – просто повторяет за мной.

Она ковыряет свои аккуратные ногти, и что-то не дает мне покоя. Какая-то мелочь. И тут я вижу проблеск розового лака. Розовый лак… Какой похититель позволит жертве красить ногти? Она ловит мой взгляд:

– Мне хотелось бы немного побыть одной. – И когда я не трогаюсь с места, добавляет: – Пожалуйста.

Я ухожу, чувствуя, как по коже бегут тревожные мурашки.

8

Кейтлин Арден

Внизу на кухне родители о чем-то приглушенно беседуют. Заметив, что я подхожу, папа захлопывает дверь. С горящими щеками я присоединяюсь к Оскару в гостиной. Он что-то лихорадочно печатает в телефоне и настолько поглощен этим, что не сразу замечает меня. Он очень много работает и постоянно просматривает почту. Но, подойдя ближе, я вижу на экране не белое свечение его электронной почты, а что-то другое – больше похожее на заметки. Заметив меня, Оскар включает блокировку, погасив экран, и с виноватым видом прячет телефон в карман.

– Всё нормально, – успокаиваю его. – Если моя жизнь превратилась в непрерывный кошмар, это не значит, что и твоя должна тоже.

Он облегченно вздыхает, но качает головой:

– Просто нужно кое-что сделать по работе. Я весь твой. – Он встает и обнимает меня, целуя в макушку. Я вдыхаю его запах, и тревога постепенно исчезает.

– Как прошло у вас с Оливией?

– Хорошо, – вру я.

Он отстраняется, заглядывая мне в лицо:

– Что она сказала?

Не успеваю я ответить, как кухонная дверь открывается, и в ту же секунду в гостиной появляется мама. Она хмурится:

– Где Оливия?

Оскар отстраняется от меня. Вслед за мамой заходит папа. И хотя рядом жених и родители, я вдруг чувствую себя невероятно одинокой.

– Наверху.

Мама в ужасе:

– Ты что, оставила ее одну?

– Я только что была с ней, – оправдываюсь я, но мама уже выбегает из комнаты.

Папа качает головой, глядя на меня:

– Надеюсь, ты не устроила Оливии допрос?

Обиженная и разочарованная, что он мог так подумать обо мне, я невозмутимо отвечаю:

– Не сегодня. Оставила дома приспособления для пытки водой.

Оскар рядом со мной напрягается. Отец часто бывает холоден или язвителен со мной, я очень редко отвечаю тем же и теперь изо всех сил пытаюсь прикусить язык.

Папа начинает ругать меня, но я его не слышу. Мое внимание сосредоточено на другом, на домашнем, повседневном шуме, который обычно отходит на задний план. Однако прямо сейчас у меня бегут мурашки.

– Что такое? – спрашивает Оскар.

Я хмурюсь:

– Это… Слышишь шум воды в душе?

– Кажется, да…

Я бросаюсь из гостиной вверх по лестнице, перепрыгивая, как в детстве, через две ступеньки. За спиной чьи-то шаги – папины или Оскара. Мама выходит из ванной, закрывая за собой дверь, со свертком одежды в руках. Мой взгляд падает на клетчатую рубашку, и внутри всё переворачивается:

– Оливия принимает душ?

Мой вопрос сбивает маму с толку:

– Ну да.

– О боже, – я бросаюсь к двери, но мама преграждает путь.

– Что ты делаешь? – взвизгивает она.

Раздражение и гнев последних нескольких часов выплескиваются наружу.

– Ты совсем идиотка?

– Кейтлин! – рявкает папа за спиной.

– Оливия стирает улики.

– Улики? – Мама в панике смотрит на мужа. Он подходит и встает рядом.

– Да! – кричу я. – Да, улики. Полиции нужно осмотреть ее. Взять образцы. ДНК.

Но мама не понимает. Она не в состоянии трезво мыслить. Я выдерживаю взгляд отца, надеясь, что обида на меня не затмила его разум.

– Папа, пожалуйста, нужно позвонить в полицию, пока мы не загубили расследование.

Он знает, что я права, и сжимает губы в тонкую жесткую полоску, обдумывая варианты.

– Оливия просила подождать, – повторяет мама, словно цитирует Библию.

– Да плевать! Ради бога, Оливия – ходячее место преступления.