Современный итальянский детектив. Выпуск 2 - Раццини Вьери

— Знаешь, я, кажется, нашел способ делать деньги: туристские ботинки с надувными подошвами, они поднимают тебя на целый метр, и ты наслаждаешься исключительными видами. Только подумай — вот ты в музее, нажимаешь на клапанчик, и — вжик! — никаких перед тобой голов. Потом, когда захочешь, опускаешься и ходишь себе, как обычно. Заправиться можно газовым баллончиком, примерно как для зажигалок.

Я рассмеялась, и это его приободрило.

— Послушай, я всегда старался по возможности не лезть тебе в душу.

— Но на этот раз я сама тебе ее открою: мне нужен пистолет. Без всяких эвфемизмов.

— Однако ты не можешь сказать больше того, что сказала.

Я покачала головой.

— К сожалению.

— Ладно, насчет меня не волнуйся.

— А ты насчет меня. Я выкручусь.

— Хорошо.

Я подумала, что ему хочется обнять меня, сделала шаг в сторону. Снова поставила сумку.

— Ты должна использовать свои козыри, а они сильнее, чем у кого бы то ни было. Зачем тебе вооружаться?

— Ты не понимаешь, — сказала я. И еще, помню, добавила: — На этот раз не обойдется без последствий.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Ничего. Хотя нет, постели-ка постель. Может, мне удастся поспать здесь несколько часов.

С этой высоты сцена казалась дном пропасти, серо-лиловая пустыня с дюнами до самого горизонта; занавес — границей между ночью и днем, гигантской тенью, разрезавшей небо пополам.

Ужас перед пустотой не исчезал. Головокружение было ясным и медленным, падение — молниеносным; я упала внезапно в кишащие огни, четко отсчитывая несоизмеримо долгие доли секунды.

Я резко приподнялась, издав стон, вся в поту, полная тревожных предчувствий. Я падала во сне, конечно же, не в первый раз — то были стремительные, короткие, окончательные падения, — но сейчас я впервые падала, пребывая в таком реальном измерении, столь впечатляющем своей выразительностью и четкостью.

Федерико не спал, он лежал рядом и смотрел на меня. Мне опять показалось, что он о чем-то догадывается, возможно, я говорила во сне.

— Сцена казалась вполне реальной. На дюнах я даже видела пучки травы, ежевику, мальву, а на море — профиль Просперо.

— Ну и?..

— Больше ничего. Я проснулась за миг до того, как должна была разбиться.

Мы помолчали. Он обнял меня. Я попросила таблетку опталидона, который он держал в тумбочке возле кровати. За окном приглушенный свет извещал о приближении очередной зари очередного адского дня.

— Что, совсем ничего?

Да, были какие-то фрагменты, но я не могла их сформулировать даже мысленно.

— Жаль. Потому что иногда во сне вспоминаются вещи, которые могли бы помочь. И гораздо больше, чем пистолет.

— Ты считаешь меня сумасшедшей?

— Скорее, это у тебя появились сомнения.

Проходят часы, а я все пишу, пишу без остановки, но вдруг у меня свело руку, и я решила немного размяться, встала, подошла к окну.

Я восстановила название этой старой гостиницы, затерянной в Доломитовых Альпах, освежив в памяти то полнейшее счастье за легким ленчем, которое я испытала во время отдыха в этих местах, еще при жизни отца, когда мне только-только исполнилось шестнадцать. Уже тогда в здешней атмосфере ощущалось что-то очень ностальгическое, романтичное — иногда, благодаря своему воображению, я чувствовала себя Наташей. Теперь, почти совсем опустевшая (куда девались любители длинных прогулок, обстоятельных бесед и чтения, а вместе с ними небольшой струнный оркестр, официанты в зеленых фраках, цветы и зеркала?), гостиница все же сохранила свою вековую прелесть, свою тишину, которую лишь изредка нарушает скрип дерева. В эту ясную ночь серые и красные скалы, освещенные луной, кажутся мне близкими и приветливыми, несмотря на свой внушительный вид. Их сияние, какое-то холодное и печальное, но чистое, действует на меня успокаивающе, правда всего несколько минут, потом эффект пропадает.

Глаза у меня уже плохо видят от усталости, но мне совершенно не хочется спать, я исписываю страницу за страницей с поразительной работоспособностью автомата, прежде мне незнакомой. Понимаешь, я даже не предполагала, что все предстанет у меня перед глазами с такой точностью (а вот и ты: время от времени ты опять проявляешься в качестве собеседника); хотя я, вполне возможно, иногда и отвлекаюсь в своем повествовании, но на самом деле переживаю все заново, а настоящее облегчение никак не приходит, более того — я опять испытываю те же страдания и не знаю, как долго это продлится. Прошлое вовсе не в прошлом, именно из-за полного отсутствия покоя я сначала обрушилась на тебя с упреками: зачем, мол, ты меня нашел и задаешь вопросы. Может быть, постепенно все станет понятнее, да и ждать тебе осталось недолго: уже надвигаются крупные и мелкие события, и самым трудным для меня оказалось осознать степень их значимости, определить удельный вес каждого.

Ну, например, вроде бы пустяковый эпизод: как только я встала с кровати Федерико, тут же споткнулась и страшно возмутилась, почему он не убирает на лето ковер; а когда он принес мне капли от давления, устроила дурацкую истерику. Может быть, глядя снизу вверх на его красивое обнаженное тело, я увидела в нем, таком, казалось бы, знакомом и привычном, что-то гнетущее, эротическое. А еще мне вдруг почудилось, что я — это не я.

Последующие два часа прошли в бессвязном мелькании коротких отрезков времени, все больше сбивавших меня с толку, — мне никак не удавалось сложить их в одно целое.

Помню огромные неподвижные платаны на фоне свинцового цвета набережной, пока что совсем пустынной, помню занавески у себя в спальне, которые я задернула, чтобы отдохнуть хоть полчаса; потом большой ящик — я открыла его и зажгла свет.

Там лежали пачки писем, фотографий, театральных программок, квитанции, паспорт, копии документов, использованные чековые книжки, вырезки из газет, открытки, старые еженедельники, связки ключей: я здесь все постоянно перерывала, переворачивала в вечной спешке. Мне попался большой оранжевый конверт с надписью «Буря», я села на кровать и открыла его. Раз так получилось, что я постоянно вспоминаю — во сне и наяву — о тех днях, значит, что-то я непременно должна тут обнаружить.

Два снимка, сделанные через несколько лет после «Бури», привлекли мое внимание: на первом Андреа в зеленой майке вбивает гвозди в доски для сцены, с которой в тот же вечер мне предстояло читать столь же неизбежные, сколь и непроизносимые, стихи Пабло Неруды; на другой Федерико обнимает меня за плечи и смеется — какой же он молодой!.. У меня длинные волосы, расклешенные джинсы, жилет с наклеенными зеркальцами; я тоже смеюсь и положила ему руку на плечо.

Я вытряхнула из конверта все содержимое; у меня перед глазами оказались различные эпизоды нашего спектакля и репетиций; Просперо, говорящий с дочерью о своих фолиантах, я сама в тренировочном, а потом уже в настоящем костюме, красавица Серена Таддеи (Миранда) со своим Фердинандом (Лучано Тести), Джорджо Камаски (великолепный Калибан), Джованни Малакода и Антонио Зборсари в ролях Алонзо и Гонзало и все остальные, молодые и старые: Джованни Черрути, Пьеро Зоррентаччи, Массимо Стала, Джулио Массена, Антонио Пекори, Джузеппе Толли, — все они теперь для меня не многим более, чем просто имена, которые и в памяти-то возникают с трудом. Я просмотрела афишу, еще раз перебрала фотографии; мне казалось, я совершаю нечто вроде эксгумации, и больше всего меня терзало чувство, что я никак не могу определить объект поиска — у меня в руках был инструмент, а я не умела им пользоваться, я напала на след, но не знала, как по нему идти; ничто не говорило мне о существовании какой-либо связи с моим нынешним положением.

От раздумий меня оторвал телефонный звонок. Я посмотрела на часы: было восемь. Побежала к телефону, но только для того, чтобы убедиться, включен ли автоответчик.

Я услышала собственный голос, который отчеканил:

— «…оставьте ваше имя, номер вашего телефона или что вам угодно, только не молчите».