Горькая истина - Уильямс Шанора

Несмываемым маркером, насквозь пропитавшим бумагу, на вырванном из блокнота тонком листке выведены слова: Я ЗНАЮ, ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ. ГДЕ БРИНН?

Стоит Доминику их перечитать, и его сердце снова колотится, правда не так сильно, как в тот момент, когда он обнаружил эту бумажку. Кто-то засунул ее в середину стопки писем в почтовом ящике. Доминик вышел проверить почту, начал перебирать рекламные брошюры и счета, и вдруг сложенная записка выпорхнула и приземлилась рядом с ним. Доминик поднял листок, прочел, и открытые конверты, выпав из рук, разлетелись в стороны. Грудь Доминика будто сдавило обручем, а в горле застрял вязкий, липкий ком.

Он быстро обернулся, окидывая взглядом окрестности, но ничего особенного не заметил. Соседние дома стояли поодаль, и хотя от посторонних глаз его жилище отгораживали ели и вязы, за их стволами мог укрыться кто угодно. На улице была припаркована только одна машина – патрульная. Один из сидевших внутри офицеров полиции хотел было выйти, чтобы помочь Доминику собрать упавшие письма, но тот взмахом ладони дал понять, что справится сам, чем тут же и занялся, украдкой спрятав записку.

У Доминика тряслись руки. Дойдя до порога, он с трудом повернул ручку двери, потом захлопнул ее за собой. Постоял минуту в коридоре, чтобы Джолин не увидела его в таком взвинченном состоянии. Сделав несколько глубоких вдохов, он сунул записку в карман. Бросив почту на журнальный столик, Доминик поспешил в кабинет. С тех пор прошло почти десять минут, но унять дрожь в руках он так и не сумел.

От кого записка? Кто принес ее? И как, черт возьми, этот человек узнал о Бринн?! Подняв взгляд, Доминик прислушивается: жена все еще возится на кухне, даже не подозревая, в каком он ужасе.

Доминик резко выдвигает нижний ящик стола и, покопавшись среди бумаг, упаковок жвачки, мятных конфет и зарядных устройств, отыскивает массивный телефон-раскладушку «Нокиа». Мобильник разряжен. Схватив зарядник, Доминик втыкает его в ближайшую розетку. Когда на знаке батареи появляется одна полоска и телефон оживает, Доминик набирает единственный номер, сохраненный в списке контактов, но перед этим вскакивает и закрывает дверь, постаравшись сделать это как можно тише. Не хватало только, чтобы разговор услышала Джолин.

Доминик судорожно вцепляется в телефон, прижимая его вплотную к уху. Гудки, гудки – и вот наконец на звонок отвечают.

– Боаз, – произносит хриплый голос.

– Кому-то все известно, – шепчет Доминик.

– Что известно? – резко переспрашивает Боаз.

– Про ту ночь. Про девушку. Про ковер.

Доминик старается выражаться расплывчато, не называя ни имен, ни мест.

– Никто об этом узнать не мог, – возражает Боаз. – Откуда?

– Мне в почтовый ящик бросили послание, написанное от руки. Боаз, этот человек знает, где я живу! Ты же сказал, что решил проблему! Так почему, черт возьми, мне приходят анонимные записки?

– Для начала успокойся.

– Не смей меня успокаивать! – злится Доминик. – Об этом знали только три человека – ты, я и чистильщик. Ты уж точно не настолько глуп, чтобы ворошить эту историю, а про чистильщика ты сказал, что он много лет на тебя работает. Ну и зачем ему мне писать?

– Приятель, мы тут ни при чем. У тебя что, крыша поехала? Наверное, тебя просто кто-то попугать решил.

– Но как…

Доминик с протяжным вздохом умолкает. Он не знает, что сказать. В голове крутится множество вопросов. Он даже приблизительно не догадывается, кто стоит за этой угрозой.

– Слушай, никто ничего узнать не мог. Все было сделано осторожно, – продолжает Боаз. – Я ведь собственной шеей рисковал. Думаешь, я стал бы оставлять следы?

Доминику хочется ему верить, но эти слова его не обнадеживают. Боаз – человек дотошный и аккуратный, но это еще не значит, что за ним никто не наблюдал. Дом, где Доминик был с Бринн, находился на частной территории, деревьев вокруг хватало, да и укромных мест, чтобы спрятаться, там более чем достаточно. Но кто мог за ними наблюдать? Никто не знал, куда отправился Доминик, кроме Джона, хозяина дома, а он уж точно ни при чем. У Джона свои секреты, и Доминику они известны, так что хозяин рта бы не раскрыл, боясь, что тайное станет явным.

– Мне надо идти, – ворчит Боаз. – И если тебя не убивают, на этот номер больше не звони.

С этими словами Боаз дает отбой, а Доминик опускает руку с телефоном и приваливается к стене.

Чем дольше он перебирает в уме разные варианты, тем плотнее ком у него в горле. В ту ночь там были только Боаз и Доминик. Больше никого. Даже Джолин ни о чем не подозревала. Доминик сказал ей, что остановился в отеле «Риц-Карлтон». Тогда он думал, что соблюдает все предосторожности, однако за ним явно кто-то следил. Кто, когда и как, непонятно. Однако факт налицо.

Я ЗНАЮ, ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ. ГДЕ БРИНН?

Слова звучат у него в голове как злая насмешка, и вдруг Доминику становится нечем дышать. Схватившись за грудь, он ковыляет к креслу и падает в него. Он судорожно втягивает в себя воздух, желудок скручивается узлом.

В этот момент, когда телефон с номером, не зарегистрированным на фамилию владельца, выскальзывает из пальцев и падает на колени, Доминик твердо уверен в одном: жизнь, которую он для себя выстроил, кончена, если он не отыщет автора записки.

2

Напевая себе под нос, я режу грейпфрут, и красный сок брызжет на разделочную доску. На сковороде шкварчат сосиски из индейки, рядом варятся четыре яйца. Я снова вонзаю нож в грейпфрут, глядя на блестящее лезвие и крепко сжимая твердую рукоятку. Разжав пальцы, вздыхаю.

Понятия не имею, зачем я готовлю для мужа. Вряд ли он сядет за стол и разделит со мной завтрак. По-моему, наш брак превратился в союз без любви – все делается только для вида. Совсем не к этому я стремилась, и одиннадцать лет жизни, которые я посвятила Доминику, – тому доказательство. Я обеспечиваю ему стабильность. Толкаю его вперед. Отдаю всю себя без остатка, хотя он часто вовсе не заслуживает такой щедрости.

Вот дверь в кабинет Доминика со щелчком захлопывается, и я сразу понимаю: он что-то скрывает. Опять. Перестаю мурлыкать себе под нос и настораживаюсь. До меня долетает приглушенное бормотание. У моего мужа есть секреты. Как и у всех нас.

Бросаю мякоть грейпфрута в соковыжималку и наблюдаю, как она превращается в красивую красно-розовую смесь. Наконец, когда я разливаю сок по двум узким стаканам, дверь кабинета открывается и в коридоре раздаются шаги Доминика. Он входит на кухню, одетый в безупречный темно-синий костюм со значком в виде американского флага, прикрепленным к лацкану. На ткани – ни морщинки и благодаря нашей ближайшей химчистке ни пятнышка. Костюм сшит точно по фигуре и сидит на Доминике идеально.

Мой отец всегда говорил: «Чтобы тебя воспринимали всерьез, одевайся соответственно положению». Во времена нашего знакомства Доминик разгуливал в простых футболках, джинсах и кроссовках. Но как только он стал моим, я вложилась в его стиль. Начинала постепенно: джинсы пока остались, но на смену футболкам пришли рубашки. Кроссовки я ему носить разрешала, но лишь для того, чтобы он сам заметил: люди нашего круга не ходят в них каждый день, а уж если я что-то знаю про своего мужа, так это то, что он терпеть не может быть белой вороной. Так мы с ним вместе перешли на деловые костюмы и дизайнерскую обувь.

Подавляю вздох. Только взгляните на него! Красавец-мужчина! Иногда я скучаю по нам прежним. Его волосы, подстриженные по-армейски коротко, чуть вьются на затылке, а галстук висит так ровно, будто Доминик его только что поправил. В льющемся из окна солнечном свете его золотисто-коричневая кожа сияет и кажется атласной, а в светло-карих глазах пляшут искорки.

Было время, когда он входил ко мне на кухню и расплывался в широкой белозубой улыбке. Больше Доминик не улыбается. Вместо этого он направляется к барной стойке и берет стакан сока и три сосиски.

– Митинг сегодня. Придешь? – спрашивает Доминик, сделав несколько глотков сока.