Все лгут - Гребе Камилла

– Мария, слушайте меня внимательно. У нас есть свидетель, который видел, как автомобиль Самира покидает Королевский Мыс в ночь смерти Ясмин.

– Этого не может быть. Самир был дома с Винсентом.

Они вновь обменялись взглядами.

– Свидетель видел, как Самир проехал мост, а затем свернул на север, – сообщила Анн-Бритт.

– Значит, ваш свидетель лжет. На Королевском Мысе многим не нравится Самир, и они были бы рады посадить его в тюрьму за что-то, в чем он не виновен.

Это была чистая правда.

Я помню взгляды, которыми люди награждали Самира и Ясмин, когда те вдруг начинали говорить по-арабски в продуктовом магазине. В них читались подозрение и презрение. Мне кажется, Самир и Ясмин так прикалывались – они намеренно провоцировали окружающих, потому что Ясмин вообще-то не слишком хорошо говорила по-арабски. Она знала лишь кое-какие слова и фразы да кое-что могла понять.

Потом я подумала о родителях Тома. Самир несколько раз вступал с ними в конфликт, поскольку в отличие от него они возражали против того, чтобы школьники из других коммун пользовались нашим футбольным полем, которое частенько простаивало без дела. А еще был тот злобный старикашка, который жил внизу, у моста. Он требовал от Самира сменить машину, потому что старенький «Сааб» был слишком шумным. Старик называл Самира чуркой. Я уговаривала его сообщить в полицию, а когда он наконец сделал это, над ним просто посмеялись.

Примерно через месяц после того случая двое охранников скрутили Самира прямо возле работы. Очевидно, кто-то сообщил им, что в парке перед зданием институтской больницы находится «подозрительное» лицо. А когда Самир не смог предъявить никаких доказательств того, что работал там, те повалили его на землю и вызвали полицию. Так что впоследствии Самир, мягко говоря, не испытывал теплых чувств к представителям власти – слишком часто подвергался он расистским выпадам и в юности, и после переезда в Швецию.

Гуннар прокашлялся.

– Свернув с моста на север, Самир поехал в сторону мусороперерабатывающего завода. Там около половины двенадцатого ночи его присутствие зафиксировала камера наблюдения.

Анн-Бритт выложила на стол очередное фото – черно-белое и зернистое. Тем не менее я узнала сутулую фигуру, которую камера запечатлела в движении. В руке Самир держал пакет и, судя по всему, направлялся в сторону контейнеров. На заднем плане виднелся автомобиль, который с большой долей вероятности мог принадлежать ему.

– Это мог быть кто угодно, – солгала я.

Гуннар вздохнул.

– В одном из контейнеров обнаружили окровавленное кухонное полотенце, – сообщил он. – А на багажнике автомобиля, принадлежащего вашему мужу, – следы крови. – Он сделал паузу, а затем негромко продолжил: – В образцах этой крови были найдены волокна кухонного полотенца.

Новое фото. На нем и вправду одно из наших полотенец. Я узнала кайму с маленькими клюющими зерно курочками. Ткань полотенца была заляпана большими красно-бурыми пятнами.

– Все это сейчас находится на исследовании, – продолжал Гуннар. – Но я готов поставить кепку, что кровь принадлежит Ясмин. Вот что еще мы обнаружили в контейнере.

Две новые фотографии, очевидно, сделанные с использованием белого фона. На первой – ботинки Самира, на второй – брюки, тоже, похоже, принадлежавшие ему.

– Следы крови есть и на ботинках, и на брюках. На ботинках – отпечатки пальцев Самира. Скорее всего, мы обнаружим там и его ДНК. Вы не можете больше покрывать его, Мария. Понимаете?

В тот момент жизнь развалилась на куски. Мой мир и так уже был потрясен до основания, но тогда я впервые с опустошающей ясностью поняла, что близится катастрофа.

Как же молниеносно все меняется – сегодня вы слегка неряшливая, но счастливая семья, а завтра ваша жизнь разбивается вдребезги, словно от взрыва бомбы. Знай я об этом заранее, пыталась бы жить иначе? Получать удовольствие от каждого дня, от каждого мгновения – из коих, собственно, и состоит жизнь?

Иногда так легко поддаться соблазну и поверить, что твоя повседневность – единственное из возможных «сейчас», которое будет тянуться и тянуться за горизонт будущего. Что жизнь – этакий ленивый представитель семейства кошачьих, который беззаботно ступает по знакомой тропе. А потом происходит непонятное, немыслимое, то, что не могло привидеться в самом страшном кошмаре. И вот ты уже не смело шагаешь рядом с этим тигром, а лежишь, поверженный, а он впивается клыками тебе в шею, давит лапами на грудь и когтями рвет кожу. Ты слышишь его рык и понимаешь, что скоро с тобой будет покончено. И вот тогда возникает небывалая догадка: тебя обманула сама жизнь.

Папа всегда говорил, что она похожа на дерево, и меня это не удивляло. Растения и деревья были его страстью, его всем. Они были для папы важнее людей, важнее всего на свете.

«Корни – это твое детство, – сказал однажды он. – Без могучих корней у тебя не будет сил, чтобы расти и развиваться. Ствол – это твои поступки, решения, которые ты принимаешь, выбор, который делаешь, и жизнь, которую создаешь. Он может быть мощным и неохватным, а может быть тощим и шатким – это в твоих руках. Но на хилом стволе не вырастет сильная ветвь. А ветви – это наши мечты. Они тянутся к небу, потому что иначе не могут». Потом он расхохотался, сплюнул на землю, потер шершавые руки и пробормотал, что для одного раза будет достаточно садовой философии.

Я думаю, корни у меня были крепкие – они глубоко проникли в историю моего рода, обеспечив меня ресурсами для того, чтобы я выросла сильной. Я знаю, что сделала в жизни правильный выбор, что я – хороший человек, по крайней мере изо всех сил стараюсь им быть. И мечты у меня тоже были. Я посмела поверить, что могу быть счастливой и даже что этого заслуживаю.

И что теперь?

Теперь от моего дерева остались лишь аккуратно напиленные дрова, со свежих срезов которых капал древесный сок. Все надежды угасли, все мечты разбились. Я понимала, что катастрофа уже произошла и последствия ее необратимы. Что вообще оставалось у меня в жизни?

В ней, вне всяких сомнений, оставался Винсент.

Благословенное дитя.

Что бы я без него делала?

11

Без света не бывает тьмы, а моим светом, вне всяких сомнений, был Винсент.

После того как Самира задержали, не проходило и ночи без того, чтобы он не залез ко мне в постель. Винсент был подавлен и потрясен тем, что произошло. Я успокаивала его, и мы засыпали, тесно прижавшись друг к дружке.

Иногда мы говорили о Самире.

– Они в самом деле считают, что папа Самир убил Ясмин? – с расширенными от страха глазами спросил однажды он.

– Да. Только он этого не делал.

– А в полиции что, расисты?

– Я так не думаю.

Он ненадолго задумался и отбросил со лба прядь влажных от пота волос.

– Значит, папа Самир скоро вернется домой?

– Да, я в этом уверена, – солгала я и тут же устыдилась. – Он ведь не сделал ничего дурного.

Да, так я и говорила, а что еще мне было сказать? Как могла я объяснить то, чего не понимала сама, сыну, чье интеллектуальное развитие остановилось на уровне шестилетнего ребенка?

Еще одно воспоминание: в то утро, когда должно было состояться заседание суда, на котором принималось решение об аресте Самира, Винсент приготовил мне завтрак. Тост с печеночным паштетом и маринованным огурцом. Я так им гордилась! Не столько потому, что он смог самостоятельно вскипятить чайник, составить все на поднос и притащить ко мне, наверх, а, скорее, потому, что он умел так искренне сопереживать. Какой еще десятилетний мальчик вообще бы до этого додумался?

Жизнь определенно продолжалась, и благодаря Винсенту жить дальше оказалось не только возможно, но и не бессмысленно.

В тот день Самира арестовали, что было ожидаемо.

Чего я ждала меньше всего, так это сборища людей возле нашего дома, которое обнаружила, вернувшись тем вечером домой в компании Гуннара. Не знаю, догадывался ли он об этом и не потому ли настоял на том, чтобы меня проводить.