Во тьме - Шаттам Максим

Черты его лица смягчились, он вновь принял облик серьезного, задумчивого человека. Поколебавшись, Аннабель спросила:

— Ваш профайлерский прием? Откуда вы можете знать, о чем он думает?

Бролен пропустил мимо ушей иронию и с горечью ответил:

— Я проглотил тонны криминальных дел, несколько сотен, изучал все патологии, мотивы и в конце концов сделал несколько обобщений. Несмотря на то что все дела сами по себе разные, в них всегда присутствуют один-два общих аспекта. Но это никому не нужно, если… если только вы не способны чувствовать убийцу — таким, какой он есть, изучить личное дело преступника и понять, что скрывается за каждым ударом ножа, который он наносит. Бывает, что ошибаешься, но попробовать установить общие закономерности можно. — Помолчав, он добавил: — Я внушаю вам страх, детектив О'Доннел?

— Нет, Господи Боже, конечно нет. Я не знаю всех тоненьких ниточек-мотивов, которыми руководствуется преступник, я закончила лишь полицейскую школу, у нас не было времени изучить сотни дел серийных убийц. Хорошего полицейского от плохого отличает совсем другое — то, что формируется задолго до поступления в школу. Страсть и, надеюсь, талант. Если это в нашем случае справедливо, значит, мы похожи друг на друга. Мы хорошо делаем свое дело, поскольку это живет в нас — этот блуждающий нерв.

Губы Бролена приоткрылись, обнажив белые зубы, — тирада Аннабель позабавила его.

— Полагаю, это на самом деле так. — Он допил пиво, поднялся и взял свою старую кожаную куртку. — Спасибо за откровенность… и за информацию. Я пробуду в Бруклине еще некоторое время и по-прежнему стану держать вас в курсе всех своих находок.

Аннабель не успела задать ни одного вопроса. Она увидела только, как он исчезает за снежной пеленой на 6-й авеню.

Джошуа Бролен вернулся в отель, где его ждал факс из Портленда. Ларри Салиндро блистательно справился с задачей, получив список заключенных, контактировавших со Спенсером Линчем в тюрьме. Бролен ждал, что в списке окажется больше имен, но лишь два человека делили камеру с убийцей. Быть может, власти сочли, что психическое состояние Линча является нестабильным, или просто хотели защитить его — Бролен знал, что ожидает в тюрьме насильников. Один из его сокамерников, Джеймс Хупер, сидел за неоднократные нападения на детей с целью изнасилования. Ему оставалось мотать срок еще пару лет, что делало встречу с ним для Бролена почти невозможной. Другой, некий Лукас Шапиро, вышел в мае 2000-го, отсидев год за грабеж. Но до этого он отбывал наказание за более тяжкое преступление: восемь лет за изнасилование женщины на стоянке у ночного кафе. Лукас Шапиро провел за решеткой три четверти девяностых годов, после чего вернулся в общество. По своей привычке Салиндро добыл о нем все возможные сведения у офицера, который в настоящее время наблюдал за Шапиро. Ныне Лукас трудился на мясном рынке на Манхэттене — закупал говядину оптом и затем продавал ее в розницу; жил он со своей сестрой в Бруклине.

Бролену было известно, что тюрьма — лучшее место для знакомства преступника с себе подобными, настоящее агентство по временному трудоустройству, в активе которого постоянные «удачные» примеры. Спенсер Линч мог именно там повстречать других членов секты. Это могли быть не только его сокамерники, Шапиро и Хупер, но и те, с кем он сталкивался в коридорах, в столовой или во дворе; если это так, клубок почти невозможно распутать.

Итак, Шапиро был зацепкой, которой не следовало пренебрегать. Вряд ли, будучи тем, кто приобщил Линча к убийствам, он все же мог сообщить какие-нибудь важные сведения о молодом преступнике.

Бролен посмотрел на часы, было почти семь вечера. Поздновато для визита, он навестит Шапиро завтра утром на рабочем месте. Детектив почувствовал усталость: весь этот антураж преступления, все это безумие утомило его.

Он закрыл глаза.

Шестьдесят семь человек.

Смерть и страдание бродили рядом.

Он резко встал и прогнал прочь все мрачные мысли. Сейчас у него было только одно-единственное желание: найти многолюдный бар и напиться до состояния, когда мозг перестанет надоедать ему, рисуя болезненные образы; потом он бы сразу заснул, не думая об одиночестве, о смысле жизни, об окружающих и о том, что у них в головах.

Счастливое путешествие — погружение в тишину, навеянную алкоголем.

19

В нескольких сантиметрах от поверхности Ист-Ривер бешено носились порывы ветра; они вихрились и пронизывали воду, подбрасывая ее к небесам. Пелена снега понемногу превратилась в удушливое покрывало, буря словно пыталась выплюнуть всю свою гордость, излить весь свой гнев. Миновала полночь, и город-спрут исчез, не было видно ни единого здания.

Отец Франклин-Льюитт открыл глаза в темноте: комната не могла укрыть от бури, носившейся прямо над башенками церкви. В окно стучался снежный хаос, позвякивая всем великим множеством своих выдохов. Измученный тяжелым сном, священник вернулся в постель, однако снова заснуть не получилось, бессонница грозила продолжиться до самого утра.

Досадуя, он откинул одеяло и встал. Было прохладно, и священник поторопился на ощупь найти свои туфли, затем спустился в кухню. Свет холодильника затанцевал в комнате, словно нимб какого-то святого. Уильям Франклин-Льюитт залпом выпил стакан молока, надеясь, что ночная прогулка по дому поможет ему вновь заснуть.

Он собирался идти наверх, когда его ноги лизнул ледяной язычок. И тут же пропал.

Священник наклонился — сквозняк пробивался из-под двери, ведущей в церковь. Поразмыслив, он решил, что дует из решетки вентиляции в ванной комнате; она всегда была открыта; однако порыв ветра был очень сильным. Кто-то открыл дверь храма.

Нет! Опять! Сегодня ночью все началось снова!

Тело покрылось мурашками, внутри проснулся страх.

Боже мой, нет! Сделай так, чтобы это не повторилось.

Он подошел к слуховому окну на лестнице, ведущей в небольшой чулан, где хранились мусорные корзины. Прямо перед отцом Франклином-Льюиттом, всего в двух метрах, располагалось помещение церкви, и было видно одно из окон.

Среди бури он ясно разглядел, как витраж вдруг шевельнулся.

Пророк Захария, возвещавший появление истинного Царя верхом на осле, [16] задрожал внутри снежного нимба.

«Святая Мария, матерь Божья», — прошептал священник, крестясь.

Прижавшись спиной к стене между двумя лестничными пролетами, приоткрыв рот, отец Франклин-Льюитт понял, что происходит, однако это ничуть его не успокоило. Витраж не шевелился, но вокруг него горели свечи.

Вооружившись остатками смелости, он подошел к двери, ведущей из дома к хорам. Положив ладонь на ручку, он почувствовал, как по щекам, словно слезы, течет пот. Он глубоко вздохнул и толкнул дверь. Дойдя до конца коридора, он медленно отодвинул занавес и вошел в некогда свой мир, где он ощущал гармонию от соединения со Спасителем, пока там не поселился ужас.

Пламя свечей отражалось в стоявшей на алтаре дарохранительнице. Ему показалось, что они движутся, провоцируя его, словно отвратительные суккубы.

Кто-то зажег десятки свечей. Когда он увидел их, его сердце испуганно задрожало. Свечи стояли под витражом с изображением пророка Захарии, и воск стекал прямо на пол.

Хотя… Жемчужные капли были не из воска.

Кровь.

Каждый маленький звук «кап» разносился по всему пространству здания, будто крик, и отец Франклин-Льюитт поднял глаза к витражу.

По лицу пророка струилась кровь.

20

Город проснулся, укутанный белым покрывалом глубиной в тридцать сантиметров. Снег все еще падал, чуть реже, неуверенно, но из-за него небо казалось шевелящимся.

Приходится ждать солнца, ничего не поделаешь: зима есть зима; Аннабель открыла глаза, вздрогнув в оцепенении посреди темной комнаты; ее пробуждение сопровождал хриплый голос Брюса Спрингстина, произнесший «6:10». Она с трудом встала — вчерашнее собрание их команды продолжалось допоздна. Аннабель отдала кусок скотча Тэйеру и все рассказала ему о Бролене. Напарник не возражал, он довольствовался лишь вопросом, уверена ли она в том, что делает. Тэйер особенно боялся утечки информации в прессу через частного детектива. Больше он ничего не добавил.