Парк Горького - Смит Мартин Круз

– Мы предположительно установили личность двоих убитых в Парке Горького. У нас была пленка, где было записано, что Голодкин дал определенные показания о деловых связях этих двоих с американцем.

– Где теперь ваш Голодкин? И где ваша кассета?

– Ее похитили из кармана убитого Паши в квартире Голодкина. У Голодкина, кроме того, был ларец.

– Ларец… А существует ли он? Я просматривал протокол следователя об обыске, там никакой ларец не упоминается. И вы хотите обвинить майора КГБ, ссылаясь на кассету и ларец, которых нет, да на показания покойника. Кстати, Голодкин хоть раз упомянул майора Приблуду?

– Нет.

– В таком случае я отказываюсь понимать, о чем речь. Я разделяю ваши чувства, понимаю, что у вас горе – потеряли товарища. У вас личная неприязнь к майору Приблуде. Но выдвигать такие дикие и необоснованные обвинения! Не понимаю.

– Американец связан с КГБ.

– Ну и что? И я связан, и вы тоже. Все мы дышим одним воздухом. Из всего, что вы мне рассказали, ясно одно – что американский бизнесмен не дурак. А вот вы, извините, порядочный дурак. Подумайте о себе и, ради бога, никому не говорите об этих нелепых подозрениях. И лучше не упоминайте о них в докладных на мое имя…

– Я требую, чтобы расследование убийства Паши проводилось под моим руководством в рамках расследования убийств в Парке Горького.

– Дайте асе мне закончить. Американцы, вроде того, на которого вы намекаете, очень богаты, и не только деньгами, как обычно себе представляют, – у них здесь уйма влиятельных друзей, больше чем… – благожелательно закончил Ямской, – чем у вас. Что такого могло быть у тех троих в Парке Горького, что стоило хотя бы одной минуты его времени, не говоря уж о том, чтобы их убивать? Тысяча, сто тысяч рублей для вас, возможно, куча денег. Но не для таких, как он. Секс? Да с его влиянием он прикроет самую щекотливую неприятность. Что еще остается? В том-то и дело, что больше ничего. Кстати, вы сказали, что предположительно установили личность двух убитых. Кто они, русские или иностранцы?

– Русские.

– Вот видите, уже кое-что. Русские, а не иностранцы, а это не касается ни Приблуди, ни КГБ. Что до смерти Павловича, то в заключении ясно написано, что они с Голодкиным убили друг друга. Мне кажется, что следователь районной прокуратуры хорошо справляется и без вашей помощи. Разумеется, его окончательное заключение будет направлено вам. Но вмешиваться я вам не позволю. Я вас знаю! Сперва вы хотели спихнуть расследование Приблуде. А теперь, когда вы по личным причинам вопреки логике вообразили, что майор, возможно, замешан в смерти вашего товарища, вы ни за что не откажетесь от него. Так? Знаю, если вы возьметесь за дело, то ни за что от него не отступитесь. Буду откровенным – другой на моем месте немедленно отправил бы вас в отпуск по болезни. Я же уступаю – вы продолжите дело об убийстве в Парке Горького, но с этой минуты я буду куда строже следить за расследованием. А все-таки не отдохнуть ли вам денек-другой?

– А если я просто брошу все?

– Что-что?

– То, что я сказал. Я подаю в отставку. Ищите другого старшего следователя.

Мысль и слова пришли к Аркадию вместе, как бывает, когда человек одновременно осознает, что он попал в ловушку, но еще есть выход, дверь еще не закрыта. До чего же все ясно!

– Я все забываю о вашей склонности делать глупости, – заметил Ямской, наблюдая за ним. – Меня часто удивляло, зачем вы так демонстративно пренебрегаете членством в партии. Я спрашивал себя, почему вы решили стать следователем.

Аркадий невольно улыбнулся: как все, оказывается, просто, и какую необыкновенную силу он обрел. Бросить, и все. Представьте, что в середине спектакля Гамлет решает, что перипетии пьесы слишком сложны, отказывается следовать советам тени отца и неторопливо уходит со сцены. Аркадий увидел в глазах Ямского те же недоумение и ярость, как если бы спектакль внезапно оборвался. Никогда раньше Аркадий не пользовался таким безраздельным вниманием начальства, но продолжал улыбаться, пока бледные губы прокурора тоже не растянулись в широкой улыбке.

– Скажем, вы уходите. Что тогда будет? – спросил Ямской. – Я мог бы вас уничтожить, но в этом нет необходимости; вы потеряете партийный билет и уничтожите сами себя. И свою семью. Как вы думаете, какую работу сможет получить старший следователь по делам об убийствах, после того как уйдет? Ночного сторожа, если повезет. Не скажу, что и мне поздоровится, но я переживу.

– Я тоже.

– Тогда давайте поговорим о том, что будет с вашим расследованием после того, как вы уйдете, – сказал Ямской. – Дело примет другой следователь. Скажем, я передаю его Чучину. Это вас не волнует?

Аркадий пожал плечами.

– Чучин не подготовлен вести дела об убийствах, но ото ваши трудности.

– Ладно, решено, Чучин ваш преемник. Выходит, продажный дурак берет ваше дело, а вам все равно.

– Наплевать мне на это дело. Я ухожу, потому что…

– Убили вашего друга. Уходите во имя дружбы. Не уйти было бы лицемерием. Он был хорошим следователем, если нужно, закрыл бы вас от пули, не так ли?

– Да, – подтвердил Аркадий.

– Тогда, будьте любезны, уходите, – бросил Ямской, – хотя должен с вами согласиться, что Чучин – не та фигура. Более того, принимая во внимание, что он никогда не занимался убийствами, и его желание отличиться на первом же деле, я склонен думать, что он пойдет по единственному пути – свалит убийства в Парке Горького на Голодкина. Голодкина нет в живых, расследование будет закончено за день-другой… видите, как все сходится. Но, зная Чучина, боюсь, что этого ему будет мало. Ему нравится, можно сказать, оставить свой след, сделать лишний штришок. Знаете ли, я боюсь, что он способен записать вашего приятеля Пашу в сообщники Голодкина. Два вора погибли в перестрелке друг с другом. Он пойдет на это. Хотя бы ради того, чтобы досадить вам; в конце-то концов, если бы не вы, Чучин не потерял бы своего лучшего стукача. В самом деле, чем больше я думаю об этом, тем больше убеждаюсь, что именно так он и поступит. Мне, как прокурору, доводилось наблюдать, когда разные следователи приводили разные версии по одному и тому же делу. И все решения были вполне приемлемы. А теперь извините.

Оказывается, выхода не было. Ямской пошел за пустым ведром, оставив Аркадия одного. Гуси не улетали а, отбегая по берегу на лед, держались на безопасном расстоянии и тоскливо гоготали, бросая одинаково негодующие взгляды и на Аркадия, и на Ямского. Ямской понес ведро в сарай.

– Почему вы так хотите, чтобы я продолжал расследование? – спросил Аркадий, идя следом.

– Если серьезно, то вы мой лучший следователь по делам об убийствах, и моя обязанность оставить это дело за вами, – Ямской снова перешел на дружеский тон.

– Если убийца американец…

– Предъявите мне улики, и мы вместе выпишем ордер на его арест, – великодушно заверил Ямской.

– Если это он, то у меня остается всего девять дней. Он улетает накануне Первого мая.

– Возможно, вы продвинулись дальше, чем думаете.

– Девять дней. Мне до него не добраться.

– Делайте все, что считаете нужным. Зная ваши способности, я по-прежнему уверен в успешном исходе дела. А еще больше, чем в вас, я верю в наш строй, – Ямской открыл дверь сарая и поставил ведро на место. – Верьте и вы в наш строй.

Прежде чем закрылась дверь, Аркадий увидел в глубине сарая двух подвешенных за лапы гусей со свернутыми шеями. Дикие гуси находились под охраной закона. Как же Ямской с его-то положением осмеливается их убивать? Он оглянулся на берег, где стаи гусей снова дрались из-за корма, оставленного прокурором.

Аркадий вернулся в «Украину» и взялся за стакан. Тут он увидел подсунутый под дверь конверт. Вскрыв конверт, он прочел записку, в которой говорилось, что смерть Паши и Голодкина наступила мгновенно в результате выстрелов с расстояния не более полуметра. Ничего себе перестрелка – один убит выстрелом сзади, другой – в лоб, а тела лежат в трех метрах друг от друга. Аркадия не удивило, что Левин не подписал записку.