Анатомия страха (СИ) - Рябинина Татьяна

Олегу казалось, что он смотрит фильм ужасов: под тонкой оболочкой лица Илоны прятались другие лица, они выплывали на поверхность, как большие жирные пузыри, лопались и поднимались снова. Вот Светлана: «Что скажут в твоем драгоценном институте?». Людмила-Кошмарик: «Да у тебя духу не хватит убить меня самому». Маленькая Наташа Гончарова: «А если обо всем узнает твоя жена?». Лица становились все больше, они уродливо искажались, как в кривом зеркале, надвигались и наконец поглотили его…

Когда Олег очнулся, жены в комнате уже не было. Хлопнула входная дверь, каблуки звонко процокали по кафельной плитке, загудел лифт. Потирая горящую щеку, Олег налил в бокал еще водки, снял трубку и набрал номер Ольги.

— Оленька, здравствуй, Свирин беспокоит… Оленька, ты в курсе, что случилось с Геной? Мне звонила Ира, она в истерике, наговорила черт знает чего…

— Она мне тоже звонила, — сухо перебила Ольга. — Извини, я не могу сейчас разговаривать.

— Да может мне, в конце концов, объяснить кто-нибудь, что происходит?! — заорал он. — Что за бабы, черт вас дери!

— Не кричи на меня, пожалуйста.

— Оля! — обморочная пелена подступила снова. — Я клянусь тебе, я ничего не понимаю. Поговори со мной. Мне плохо, Оля!

Последние остатки уверенности слетели с него, как взятый на прокат карнавальный костюм. Остался только страх. Животный нерассуждающий ужас. Каждый раз, когда ледяная волна накрывала его с головой, казалось, что так страшно ему еще никогда не было — и уже никогда не будет. Но страх рос, бродил, вспучивался, как содержимое сортира, куда изобретательный вояка бросил в жару пачку дрожжей.

— Значит, тебе плохо… — помолчав, сказала Ольга. — Интересно, а как плохо было Гене?

— Оля, что с ним… сделали?

— Посадили в подвал на его же даче, приковали к батарее, пустили газ от выхлопной трубы. Он отпилил себе руку тупой пилкой. Но дверь оказалась запертой. Вот и все, — бесцветным голосом сказала она.

— Отпилил руку?! Но ведь он же…

— Да, я знаю. Не выносил вида своей крови. Тем страшнее ему было. У тебя все?

— Оля, — Олег сжимал трубку так, что пальцы побелели от напряжения. — Ирина сказала тебе, что это я заказал Генку. Но это неправда! Я знаю, кто это сделал!

— Да? И кто же? — в голосе Ольги ирония мешалась с недоверием.

— Сиверцев!

— Кто?

— Димка Сиверцев. Не говори, что не знаешь такого. Он был на похоронах Сергея, разговаривал с тобой. Это он убил их обоих. Или заказал.

— Я знаю Сиверцева. Ты окончательно спятил, Олег. Я не желаю обсуждать этот бред. Всего хорошего.

— Подожди, Оля, ты же ничего не знаешь. Ничего! Ни о Сергее, ни о Генке, ни обо мне. И о Сиверцеве тоже ничего не знаешь. Если бы…

— Я не хочу ничего знать, — обрезала Ольга. — До свидания.

— Подожди! Скажи хотя бы, когда похороны.

— Ирина не хочет, чтобы ты приходил.

— Да мне плевать, что она хочет, — взорвался Олег. — Говори, когда!

— Ну, как знаешь, — вздохнула Ольга. — Смотри, чтобы она не выцарапала тебе глаза. В пятницу в двенадцать, на Смоленском.

Положив трубку, Олег залпом выпил. Водки в бутылке оставалось на треть. Он еще никогда в жизни не пил вот так — стаканами, без закуски.

Теперь еще и Ольга! С ней у Олега и так были достаточно сложные отношения. Больше сильных и ярких личностей Олег не любил только сильных, ярких личностей, которые отказывались ему подчиняться. Ольга безусловно была такой. Не слишком красивая, всегда спокойная, она напоминала остывшую планету, весь жар которой внутри, в ядре. Он пытался очаровать ее, соблазнить — ничего не вышло, казалось, Ольга просто не заметила его стараний. Пробовал подавить, принизить, но это тоже не принесло успеха. Олег выглядел моськой, которая кидается на слона, и от этого жену Сергея искренне ненавидел. Жену? Как же, жену! Гражданский брак еще в тридцатые годы отменили. В милицейских протоколах правильно пишут: сожительница. Об этом он не раз ехидно говорил Сергею, но тот упорно именовал Ольгу супругой.

Сильных личностей Олег делил на две категории: «кирпичи» и «мячи». «Кирпичи» подчинялись еще больше силе по принципу «против лома нет приема, если нет другого лома». С «мячами» было сложнее — на любой удар они упруго реагировали не менее сильным ударом. Их можно было только раздавить, растоптать, размазать. Но Ольга в эту классификацию не вписывалась. Она была «болотом», которое внешне спокойно и даже равнодушно гасит любое усилие. Но в термине этом был и другой, зловещий смысл: чем-то неуловимым Ольга напоминала Светлану…

Конечно, он давно мог бы уничтожить Ольгу, рассказав ей всю правду о Сергее. Но раньше это было небезопасно. В криминальной среде сроков давности нет, а такое не прощают. Пока тайна была под замком, все было в порядке. Но стоило Серому открыть рот — и начался кошмар… Что ж, теперь все равно история выплыла на поверхность. Так что можно не отказывать себе в удовольствии. Сначала расскажет все Ольге, в подробностях. А потом и Ирке, а то безутешная вдова совсем оборзела.

Где-то внутри вспыхнул маленький дьявольский огонек. Но — проклятье! — пьянящее чувство, которое всегда охватывало Олега в предвкушении победы, пусть над одним-единственным, самым рядовым человеком, было в этот раз каким-то тусклым, скомканным, словно отравленным неотступным страхом и тревогой.

Он посмотрел на часы и с удивлением понял, что уже глубокая ночь: стрелки показывали начало четвертого. Илона не возвращалась.

«Потаскуха!» — со странным безразличием подумал Олег.

Дело было не в пощечине и не в ее угрозе подать на развод. Вернее, не только в этом. Сказав сакраментальную фразу «Я тебя не боюсь», Илона одним махом перечеркнула все, что их когда-то связывало. Теперь уже он и сам хотел избавиться от этой наглой холодной суки. Только вот дочь…

Он встал и нетвердой походкой, пошатываясь, пробрался к детской. Приоткрыл дверь, осторожно заглянул в комнату.

За темно-синим настенным панно прятался светильник. Звезды и месяц из тонкой полупрозрачной ткани создавали иллюзию ночного неба. В мягком рассеянном свете личико спящего ребенка казалось таким нежным и беззащитным, что у Олега защемило сердце. Ему захотелось взять дочку на руки — такую теплую, мягкую, сонную, прижать к себе, крепко-крепко, вдыхая ни с чем не сравнимый детский запах, — и никогда не отпускать.

Он тихонько подошел к кроватке, осторожно погладил Вику по головке, поцеловал в щечку. Девочка, недовольно нахмурившись во сне, перевернулась на другой бок. Олег поправил одеяло и вышел.

Ну нет, женушка! Своими руками задушу, куплю всех до единого психиатров, сама окажешься в дурке, в смирительной рубашке. Но дочку я тебе не отдам!

Илона вернулась утром, усталая, с темными кругами под глазами, но довольная. Ни слова не говоря, она приняла душ, переоделась, потом пошепталась о чем-то с Аллой и ушла.

Олег позвонил на работу и сказался больным. Приговорив с вечера литр «Абсолюта», он действительно чувствовал себя ужасно. Алла возилась на кухне. Покормив Вику, она предложила завтрак и ему, но он с отвращением отказался.

Когда няня с девочкой отправились гулять, Олегу вдруг захотелось посмотреть, как они выйдут из подъезда. Он с опаской выбрался на балкон. Голова сильно кружилась. Наклонившись, чтобы посмотреть, что происходит внизу, Олег ухватился за перила. Железные прутья угрожающе зашатались в своих цементных гнездах, как молочные зубы.

Когда они только переехали в эту четырехкомнатную квартиру на Светлановском (разумеется, название проспекта Олегу ужасно не нравилось) и затеяли ремонт, балкон как-то упустили из вида. За столько лет руки до него так и не дошли. Впрочем, балкон им был как-то ни к чему. Белье сушила машина, цветами Илона не увлекалась, а для чаепитий он был слишком тесный, да к тому же выходил на шумный проспект.

Когда Илона вернулась с Викой из Дании, она сразу же завела разговор о ремонте. Не дай Бог девочка выберется на балкон. Навалится на прутья — и полетит вниз. Шестой этаж! А пока они следили, чтобы дверь всегда была закрыта на верхний шпингалет, до которого Вике не дотянуться даже со стула.