Радио Судьбы - Сафонов Дмитрий Геннадьевич

Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 127

У Александра не осталось ни вдовы, ни детей. А у Андрея– уже двое. Вторая жена и второй ребенок. «Гражданская» жизнь испортила парня окончательно. Но мать не могла на него нарадоваться – мальчик жив и здоров. При деле и сыт.

Нет, если где-то и остались настоящие мужчины, для которых «честь» – не пустое слово, так только в армии. Правда, им тяжело. Неимоверно тяжело. Мизерное денежно-вещевое довольствие (генерал не мог без отвращения произнести слово «зарплата»), далекие гарнизоны, упавший престиж профессии военного. Раньше девчонки вешались на шею молодым лейтенантам, а теперь и от полковников шарахаются. Им сразу генералов подавай. Но ведь... «Чтобы стать генеральской женой, надо выйти замуж за лейтенанта». Разве не так? А иначе – что это за семья? Любая дура придет на все готовое. Да не одна.

Нет, в мире положительно что-то случилось. Умение обмануть ближнего своего, обобрать его до нитки ценится куда выше, чем постоянная готовность к самопожертвованию. Теперь это называется «предпринимательской жилкой». А нищие, оболганные и обворованные офицеры зовутся «сапогами». Бездельниками, не нашедшими себе места в жизни.

Почему-то любой мущинка с бегающими глазками, сколотивший за десяток разгульных лет миллиардное состояние, считает долгом стукнуть себя в грудь и на всю страну крикнуть: «Мы печемся о благе России!» – вместо того чтобы честно сказать: «Граждане, мы просто воруем вашу нефть и газ. Присвоили себе то, что по праву принадлежит всему народу. Нам уже противно смотреть, как вы терпеливо сносите все плевки и побои. Поставьте же нас, наконец, к стенке! Сделайте одолжение!»

Ну да ладно. Чего от них еще можно ожидать, от этих жидковатых олигархов? Вон Руцкой – только от мужчины и осталось, что усы. Заварил такую кашу в октябре 93-го, а у самого даже не хватило духу застрелиться, как и положено офицеру. Хорошо хоть мундир больше не носит, не позорит АРМИЮ.

Севастьянов смотрел на себя в зеркало.

Нет, он не вспоминал издохшего пса – время пришло. Он не жалел старшего сына – он им гордился. Он не винил младшего – его-то он как раз жалел. И даже немного презирал.

Он просто радовался, что жены нет дома. Она, конечно, не стала бы причитать, вздыхать и охать. Но даже то, как тяжело бы она опустилась на стул и положила голову на руку, причинило бы ему боль.

Хорошо, что ее нет дома. Он уходит налегке.

Он смотрел на себя в зеркало и думал только об одном – жаль, что нет времени надеть парадный мундир, со всеми орденами и регалиями, заслуженными честно, не в штабных кабинетах с ворсистыми коврами, а на выжженных полях, между воронок, окопов и блокпостов.

Потому что парадный мундир – это не просто красивая тряпка, расшитая золотыми нитями. Это шкура, подаренная Отчизной своему верному псу, чтобы он прикрыл ею все те дырки и шрамы, которые заработал, выполняя ее приказы. И его шкура была под стать его верности, а количество орденов точно соответствовало количеству шрамов и дырок.

Он стоял и смотрел на себя в зеркало. «Пятьдесят четыре года. Кто знает, может, это последняя вечеринка, на которую меня пригласили?

Я не умею шаркать ножкой и вылизывать чужие задницы. Зато я умею другое. Кое-что посерьезнее. И они, шаркуны и лизуны, знают об этом. Потому и позвали. И я рад, черт возьми! Это будет МОЯ вечеринка».

Ситуацию «Визит» отрабатывали давно, уже четыре года. Тогда же был найден идеальный ИСПОЛНИТЕЛЬ – человек стойкий, как самурай, и преданный, как цепной пес. Генерал-майор (тогда еще – генерал-майор) Севастьянов.

Человек без нервов. Идеальная боевая машина. Бездушный автомат, умеющий посылать людей на СМЕРТЬ. И умеющий достойно принять ее – в случае необходимости.

Человек, давно нашедший смысл своей жизни и уложивший его в двух словах: БОЕВАЯ ЗАДАЧА.

Пять минут назад ему позвонили. По мобильному. Отрыжка эпохи. Все кругом стали мобильными.

Позвонили и сказали:

– Товарищ генерал, где вы находитесь?

– Дома, – ответил он.

– Никуда не отлучайтесь, сейчас за вами приедет машина. Фельдъегерь передаст пакет с инструкциями.

– Понял, – несколько развязно ответил он. На другом конце линии был не тот человек, которому следовало бы ответить «слушаюсь», а так, какая-то адъютантская вошь, живущая в теплой подмышке.

Он бы, наверное, сказал еще «целую, пупсик» или что-нибудь в этом роде, но сдержался. Он просто усмехнулся и нажал кнопку отбоя.

«Тревожный чемоданчик» стоял в шкафу. Отглаженный камуфляж, часы, компас, нож (неуставной, но любимый, безотказный), разношенные ботинки со шнуровкой до середины голени, пистолет с двумя обоймами. Все на месте. Все готово.

Он был, как всегда, аккуратно подстрижен и тщательно выбрит. И, как всегда, подтянут и чуть-чуть голоден – набитое брюхо не дает принять правильное решение.

С прошлого года в чемоданчике прибавилась еще одна вещь. Фотография сына. Она не давала ему забыть о чем-то очень важном. Раньше он стремился все делать так, чтобы сыновьям не было стыдно за отца. А теперь он должен быть достойным памяти сына.

Эстафета. Та самая палочка, которую он, казалось, уже передал и которая снова вернулась к нему. Маленькая такая палочка. Дурацкая. Непонятная дяденькам с трескающимися физиономиями. ЧЕСТЬ.

Одиннадцать часов двадцать четыре минуты. Дорога на Бронцы.

Попов шагал по разбитой дороге. От поворота она круто поднималась в гору, поэтому он шел медленнее, чем рассчи тывал.

«Но ничего. Меня ведь подождут, верно?»

«Верно, парень. Кому надо – тот тебя дождется».

По пути ему встретились два мужика. Они бежали из деревни, навстречу ему. Оба были перепачканы чем-то красным, словно второпях в темном погребе кормили друг друга клубничным вареньем. В руке у одного был зажат длинный нож, а второй размахивал толстой суковатой палкой. К концу палки прилипли кусочки голубой ткани, но Попов даже не задумался, откуда взялась на палке материя? Он ЗНАЛ откуда.

Сержант подпустил их поближе и затем расстрелял обоих: красиво, от бедра, как это делали немцы в фильмах про войну.

Тот, что был с ножом, сразу свалился на землю, а второй, отбросив палку, развернулся и побежал в кусты. Он приволакивал ногу, оставляя в пыли глубокую борозду, и на дне борозды тянулся широкий красный след.

Попов бросился за ним. Из кустов раздалось несколько одиночных выстрелов, и спустя несколько секунд сержант снова вернулся на дорогу.

«Бронцы, Бронцы», – неотвязно билось в голове. Ему надо попасть в Бронцы, чтобы что-то там сделать. Что-то сделать...

На мгновение он застыл, будто вспоминал, ЧТО именно. А потом стал крутиться, как циркуль. Правая нога оставалась на земле, а левая шагала и шагала вперед. Он поворачивался вокруг себя, отталкивался левой все сильнее и сильнее, но не мог сойти с места. Правая пятка уже высверлила в мягкой податливой земле глубокую ямку, но нога не могла сделать шаг вперед.

Солнце... Оно кружилось вокруг него и с каждым оборотом било в глаза все резче и резче, Попов почувствовал, что голова, как жадная губка, наполняется кровью, разбухает и вот-вот лопнет, первые темные капли упали из носа на рубашку...

В этот момент он услышал громкий щелчок, кровь отхлынула, и он снова двинулся вперед. Словно программа в голове дала короткий сбой, а потом все вернулось в норму.

Он опять шел в Бронцы. Он не мог видеть себя со стороны. Лицо его перекосило, как это бывает при нервном тике, и левое глазное яблоко, выдавленное из глазницы, болталось на желтом жгуте зрительного нерва.

Он только почувствовал, что изображение стало двоиться. Одна картинка, изображавшая дорогу, уходящую круто вверх, плыла и накладывалась на другую картинку: ноги в грязных ботинках, выбивающие из этой же самой дороги желтую пыль.

Картинки существовали независимо друг от друга, и он никак не мог их совместить. Тогда он попробовал прищуриться, будто прицеливался, но левые веки нащупали пустоту. Он по-прежнему видел свои ботинки.

Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 127