Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста) - Стокер Брэм

— Для меня!

Она засмеялась.

— «О, вели мне любить, и я полюблю!» — процитировала она едва слышно.

— Вы полюбите, вы должны! — пылко твердил я. — Я буду вашим учителем в искусстве любви!

— Это трудное искусство! Я боюсь, что вся жизнь пройдет, прежде чем я научусь ему, даже с моим учителем.

И волшебная улыбка скользнула в ее глазах, когда я поцеловал ее на прощанье и пожелал покойной ночи.

— Вы скажете новость князю Риманцу?

— Если вы хотите.

— Понятно, хочу, чтоб он знал!

Я спустился с лестницы; она наклонилась над перилами, следя за мной.

— Покойной ночи, Сибилла!

— Непременно скажите князю!

Ее белая фигура исчезла, и я вышел на улицу. В моей голове царил хаос, и мои ощущения делились между гордостью, экстазом и страданием: нареченный жених графской дочери, возлюбленный женщины, которая сама объявила себя неспособной к любви и вере!

XVIII

Оглянувшись назад, спустя всего три года, на этот особенный период моей жизни, я могу ясно представить себе странное выражение лица Лючио, когда я сообщил ему, что Сибилла Эльтон приняла мое предложение. Внезапная улыбка придала его глазам свет, какого я никогда не замечал у него раньше: блестящий и вместе с тем зловещий, как бы подавляющий в себе гнев и презрение.

Пока я говорил, он, к моему негодованию, играл со своим любимцем — «мумией-насекомым», и мне выше всякой меры было противно видеть отвратительную настойчивость, с которой сверкающее создание цеплялось к его руке.

— Все женщины одинаковы, — сказал он с жестким смехом, услыхав мою новость, — немногие имеют достаточно нравственной силы, чтоб устоять против соблазна богатого замужества.

Меня это рассердило.

— Едва ли хорошо с вашей стороны обо всем судить с денежной точки зрения, — сказал я.

Затем после небольшой паузы я прибавил то, что, как я сознавал, было ложью.

— Она, Сибилла, любит меня только ради меня самого.

Его взгляд сверкнул подобно молнии.

— О, в таком случае сердечно поздравляю вас, мой дорогой Джеффри. Завоевать расположение одной из самых гордых девушек Англии и приобрести ее настолько совершенную любовь, чтоб быть уверенным в ее готовности выйти за вас замуж, если б даже у вас не было ни гроша — это действительно победа! И победа, которою вы можете гордиться! Еще и еще раз поздравляю вас!

Подбросив противное существо, которое он называл «духом», чтоб заставить его взлететь и медленно кружиться у потолка, он с жаром пожал мою руку, продолжая улыбаться, и я инстинктивно чувствовал, что он угадывал правду, как и я: т. е., будь я бедным автором, имеющим только то, что мог заработать головой, леди Сибилла Эльтон никогда и не взглянула бы на меня, а тем более не согласилась бы выйти за меня замуж; но я молчал, боясь выдать мое настоящее положение.

— Любить только ради любви делается устарелой добродетелью, — продолжал неумолимо Лючио.

— Я считал, что леди Сибилла по существу современная женщина, сознающая свое положение и необходимость гордо поддерживать это положение перед светом, и что хорошенькие, пасторальные сентиментальности поэтических Филлиса и Аманды не в ее натуре. Кажется, я ошибся. И ошибся в прекрасном поле в первый раз.

Тут он вытянул руку, и «дух», возвращающийся назад, немедленно уселся на свое обычное место отдыха.

— Мой друг, уверяю вас, что если вы приобрели верную любовь верной женщины, то вы приобрели гораздо большее богатство, чем ваши миллионы: сокровище, которым никто не пренебрегает.

Его голос смягчился, его глаза приняли задумчивое и менее презрительное выражение. Я взглянул на него в недоумении.

— Как же, Лючио, я думал, вы ненавидите женщин?

— Я ненавижу их! — быстро ответил он. — Но не забывайте, почему я ненавижу их! Потому что они имеют в своих руках все на свете данные для добра, а большинство из них предумышленно обращают эти данные на зло. Мужчины находящиеся всецело под влиянием женщин, хотя мало кто сознает это; изза женщин они поднимаются к небесам или опускаются в ад. Последняя дорога — самая излюбленная и почти всюду одобренная.

Его лоб омрачился, и линия вокруг гордого рта стала жестокой и строгой. Я наблюдал за ним некоторое время и вдруг совсем некстати сказал:

— Спрячьте этого отвратительного «духа»! Я ненавижу, когда вы возитесь с ним!

— Бедная моя египетская принцесса! — воскликнул он, смеясь. — Зачем быть к ней жестоким, Джеффри? Если б вы жили в ее время, вы бы могли быть одним из ее любовников! Без сомнения, она была очаровательной особой; я нахожу ее очаровательной даже теперь! Однако, чтоб сделать вам удовольствие…

И он поместил насекомое в хрустальный ящик и унес его в другой конец комнаты.

Потом, медленно повернувшись ко мне, сказал:

— Кто знает, что перечувствовал и перестрадал «дух», будучи женщиной! Может быть, она была «осчастливлена» богатым замужеством и раскаивалась в нем! Во всяком случае, я убежден, что она гораздо счастливее в своем настоящем состоянии!

— Я не симпатизирую такой страшной фантазии, — сказал я резко, — я только знаю, что она или оно отвратительное существо для меня.

— Да, некоторые «переселенные» души отвратительны, — заявил он хладнокровно. — Как только они лишаются своей почтенной, двуногой телесной оболочки, удивительно, какую перемену совершает с ними неумолимый закон природы!

— Какие глупости вы говорите, Лючио! — сказал я нетерпеливо. — Как вы можете знать об этом?

Внезапная тень легла на его лицо, придавая ему странную бледность и непроницаемость.

— Вы забыли, — начал он предумышленно размеренным тоном, — что ваш друг Джон Кэррингтон в своем рекомендательном письме к вам говорил, что во всех отраслях науки я «безусловный знаток»? В этих «отраслях науки» вы еще не знаете моего искусства и спрашиваете: «как я могу знать»? Я отвечу, что я знаю многое, в чем вы несведущи. Не полагайтесь слишком на свой ум, мой друг, — чтобы я не доказал вам его ничтожность, чтобы я не пояснил вам, вне всякого утешительного сомнения, что та перемена, которую вы называете смертью, есть только зародыш новой жизни, какою вы должны жить, — хотите ли вы или нет!

Что-то в его словах, а тем более в его манере привело меня в замешательство, и я пробормотал:

— Простите меня! Я, конечно, говорил поспешно, но вы знаете мои теории.

— Слишком основательно! — засмеялся он и опять сделался таким, каким я его всегда знал.

— «Каждый человек имеет свои теории» — модный девиз дня. Каждое маленькое двуногое животное заявляет вам, что имеет «свою идею» о Боге и также «свою идею» о дьяволе. Смешно!.. Но возвратимся к теме любви. Я чувствую, что еще недостаточно вас поздравил, так как, безусловно, фортуна особенно оделяет вас милостями. Из всей массы бесполезных и легкомысленных женщин вы получили в обладание единственный перл красоты, верности и чистоты — женщину, которая выходит замуж за вас, миллионера, не ради личного интереса или преимуществ в свете, а только ради вам самого! Красивейшую поэму могли бы написать о таком изысканно невинном типе девушки! Вы самый счастливый человек. Факт тот, что вам больше нечего желать!

Я не противоречил ему, хотя в душе я чувствовал, что обстоятельства моей помолвки оставляют желать многого; и я, который насмехался над религией, хотел, чтоб моя будущая жена была религиозна; я, который презирал сентиментальность, жаждал какого-нибудь проявления ее в женщине, чья красота будила мои страсти.

Тем не менее, я решительно заглушил все предостережения совести и, не заглядывая в будущее, принимал то, что каждый день моей праздной и беспечной жизни приносил мне.

В газетах скоро появилась новость, что «в непродолжительном времени состоится бракосочетание между Сибиллой, единственной дочерью графа Эльтона, и Джеффри Темпестом, известным миллионером». Не «известным автором», заметьте, — хотя меня еще продолжали громко «рекламировать». Моджесон, мой издатель, не мог прибавить утешения к моим слабым шансам на прочную славу. Десятое издание моей книги было объявлено, но, в сущности, мы располагали не более, как двумя тысячами экземпляров, поступившими быстро в продажу. А книга, которую я так немилосердно и злостно разругал, «Несогласие» Мэвис Клер, выдерживала тридцатую тысячу! Я сообщил это, не без некоторой досады, Моджесону, очень огорченному моей жалобой.