Конгрегация. Гексалогия (СИ) - Попова Надежда Александровна "QwRtSgFz"

Тот не возразил, лишь молча вздохнув и вновь уставясь себе под ноги, и Курт тоже умолк надолго, давая ему как следует переварить услышанное и размышляя над тем, что услышал сам. Вывод из прошедшего разговора был очевиден: смерть одного из приглашенных не имеет отношения к делу, не имеет связи с расследованием, и Адельхайда вместе с давшим ей указания руководством, скорее всего, правы – не имеет никакого касательства к происходящему и присутствие в ульмской епархии «человека, похожего на Каспара».

На то, чтобы пересказать Адельхайде свои выкладки, Курт сумел найти лишь минуту – за коротким обедом царила тишина, в которой каждое слово, произнесенное даже шепотом, слышалось всем, и лишь после трапезы, проходя по освещенному коридору, он сумел вкратце изложить полученную информацию. «К нему надо бы подпустить вербовщика, – подвел итог Курт, – пока парня с такими заскоками если не Фема, то тевтонцы не прибрали к рукам», и та кивнула: «Вот вы этим и займетесь – по окончании дела, раз уж он к вам так благоволит».

По завершении обеда гости разбрелись по комнатам, и пообщаться удалось лишь с кучкой так же, как и он, скучающей молодежи, устроившей вялую тренировочную потасовку на заднем дворе дома. Поклонение новопосвященного рыцарства обеспечилось после участия майстера инквизитора в их игрищах, для чего пришлось совершить над собою некоторое усилие и отказаться от самых эффективных и действенных приемов, каковые в этом окружении были бы сочтены, без сомнения, бесчестными, подлыми и низкими. Никакой отдачи, однако, кроме короткой разминки и беспредметного обсуждения тайн следовательской и рыцарской личной жизни, от проведенного во дворе часа Курт не получил.

К трапезе гости были созваны много раньше, чем вчерашним вечером, и начиналось застолье еще более пасмурно и тихо; судя по взглядам, бросаемым присутствующими друг на друга, за минувшие полдня фон Лауфенберг успел разругаться с фон Эбенхольцем, барон снова поцапался с сыном, фон Хайне равно не переносил всякого в этой зале, фогт косился на местного замкового капеллана с неодобрением, и лишь молодежь у дальней оконечности стола чуть слышно перешептывалась между собой, поглядывая на высшее общество настороженно. Владелица твердыни, кажется, не замечала ничего, и в тишине по временам слышался ее режущий слух сильный голос, повествующий о былых днях, о ценах на зерно и еврейских поползновениях на господство над добрыми христианами…

Когда от ворот послышался звук рога, Курт вздрогнул от неожиданности, вопросительно покосившись на Адельхайду; в замковых правилах и особенностях он так и не разобрался, и теперь ожидал реакции хозяев напряженно, не зная, на какое продолжение вечера надлежит рассчитывать.

– Быть может, Александер, – предположил фон Эбенхольц, и фон Хайне мрачно усмехнулся:

– Кроме двоих – все здесь. Надеюсь, это не фон Шедельберг. Это было бы неуместно.

– Граф! – с укоризненным ужасом ахнула хозяйка, и тот передернул плечами, отведя взгляд в стол:

– Прошу прощения.

Зал оживился, выкарабкавшись, наконец, из безмолвия; присутствующие вертели головами, озираясь на окна, едва лишь затемненные сумерками, на тяжелые дверные створки, и когда на пороге появилась высокая тонкая фигура в немыслимо вычурном камзоле, над столом пронеслись довольные восклицания.

– Александер! – с радостным упреком возгласил фон Лауфенберг, махнув приветственно рукой и едва не задев при этом локтем своего соседа. – Это попросту свинство; где тебя носит?

– И я рад вас видеть, Вильгельм, – широко улыбнулся стриг, прошагав к столу, и уважительно склонил голову в сторону владелицы замка: – Баронесса фон Герстенмайер; мое почтение… Я вижу, меня уже и не ждали, – заметил он, не обнаружив стула поблизости от хозяйского места, и оный стул явился тотчас, принесенный неведомо кем и откуда. – Je demande pardon, задержали неотложные дела.

Голоса вокруг шумели все беззаботнее, и пока подле стола затихала короткая суета с усаживанием припозднившегося гостя, Курт разглядывал новоприбывшего пристально и придирчиво. Фон Вегерхоф сегодня был не тем, кого он видел всего два дня назад в полупустой трапезной ульмского дома. Его обыкновенная бледность стала уже не такой явственной, потускневшие за последние дни глаза оживились, а на щеках выступило даже некоторое подобие здорового румянца.

– А где?то, – чуть слышно пробормотал он Адельхайде, – придя в себя в каком?то переулке, какая?то ночная пташка еще долго думала – отчего же так болит шея.

– Одной пташкой, думаю, не обошлось, – так же тихо отозвалась та.

– Ты проворонил все самое интересное, – громко заметил фон Лауфенберг. – Снова. Принять участие хоть в одном турнире тебе претят какие?то принципы? У тебя их, кроме рыцарских, еще уйма – торгашеские, монашеские…

– Турнир? – покривился фон Вегерхоф брезгливо. – То есть, грохот, толкотня и свалка на забаву зевакам? Fi. Как вульгарно.

– Мой супруг, – высокопарно возразила хозяйка, – в молодости своей прославился мужеством и благородством в турнирах! И мне жаль видеть, что новое поколение относится к этому торжеству отваги с таким пренебрежением.

– Le Chevalier sans peur et sans reproche[631] – это весьма эпично, – согласился стриг легкомысленно. – Не следует так сокрушаться о молодом наследии, баронесса – взгляните на Эриха. Я уже успел услышать о его подвигах.

– О, да, – язвительно усмехнулся фон Лауфенберг. – То, как он проехался по грязи всей физиономией – это, несомненно, величайшее из достижений. Такой мощной борозды в земле не оставлял еще никто за всю историю турниров.

– И вы удивляетесь, что я не участвовал? – сморщил нос фон Вегерхоф, не дав юному рыцарю разразиться ответной тирадой. – Грязь, кровь, испорченное платье и сотрясение мозга… Que c'est vilain[632].

– Слава, – все же вклинился Эрих оскорбленно. – Возможность вознести честь своей дамы. Приз, в конце концов. Неужели вам ничто не близко?

– Слава нужна юным, – отмахнулся стриг. – Приз – неимущим. А дамы, чья честь требовала бы возвышения, у меня нет.

– И напрасно, – наставительно проговорила баронесса фон Герстенмайер. – В ваши годы, барон, пора становиться мужчиной, пора думать о семье и потомстве. Подумайте о будущем вашего рода; вы единственный фон Вегерхоф, оставшийся в живых, и что же будет, если с вами приключится несчастье?

– К примеру, если свернут шею на турнире, – согласился стриг, адресуясь к фон Лауфенбергу, и тот пренебрежительно фыркнул. – Семейная жизнь, баронесса! Господь с вами; я еще слишком мало пожил, чтобы собственными устами изречь перед алтарем «да, казните меня».

– Вам нужна серьезная женщина, – категорично возразила та, и Курт услышал, как Адельхайда рядом с ним вздохнула с усталым недовольством. – Такая, какая могла бы вас воспитать.

– Думаю, из этого возраста я уже вышел. А если я и соберусь когда?нибудь жениться – Dieu preserve[633]! – баронесса, ни в коем случае не на серьезной женщине – они всегда делают жизнь невыносимо унылой. Уж лучше легкомысленная; эти, по крайней мере, не дают расслабиться.

– Жениться, барон, надо на женщине с хорошей родословной.

– Боюсь, хорошую родословную я способен оценить лишь при покупке лошади, – улыбнулся тот, и фон Лауфенберг передернул плечами:

– А разница невелика. Те же требования: хороший круп, красивая поступь и здоровые жеребята.

– Граф, – с подчеркнутой укоризной произнесла Адельхайда, и тот склонился в ее сторону:

– Вы – не женщина, госпожа фон Рихтхофен. Вы сказка.

– Я предпочитаю жить в реальности, – заметил фон Вегерхоф. – Она не имеет обыкновения заканчиваться неправдоподобно хорошо.

– И что же дурного в хорошем завершении?

– Ничего, госпожа фон Герстенмайер, – улыбнулся стриг. – Ровным счетом ничего.

Владелица нахмурилась, оторопело хлопая белесыми редкими ресницами, однако что ответить так и не нашлась, умолкнув и надолго впав в задумчивость.

– Быть может, турнирные забавы и не самое большое увлечение Александера, – вмешался Курт с усмешкой, – но на двухцветном ристалище он ни разу не пал, насколько мне известно. Помнится, господин фон Лауфенберг, вы намеревались его сокрушить. Надеюсь, сегодня мы это увидим?