Все лгут - Гребе Камилла

В следующий миг он притянул меня к себе и поцеловал.

Это был другой поцелуй, не грубый и требовательный, как поцелуи Тома, а нежный и словно изучающий. Словно своими губами он хотел выяснить что-то обо мне.

Я ответила на поцелуй, крепче обнимая, практически вцепившись в Казимира, потому что в самом деле думала, что он – решение моих проблем. Мне кажется, Казимир что-то заметил, потому что тут же немного отстранился и удивленно заглянул мне в глаза.

– Я тоже тебя хочу, – сказала я и в тот же миг поняла, что говорю правду.

В следующую секунду распахнулась наша дверь и оттуда с голым торсом и в расстегнутых джинсах, сваливающихся с бедер, выскочил папа.

Казимир попятился на несколько шагов, а я осталась стоять, где была.

– Какого черта ты вытворяешь? – закричал папа по-французски, на бегу застегивая джинсы.

Я обернулась, ища взглядом Казимира, но тот уже шагал по направлению к усадьбе. Он исчез в тени деревьев, и я осталась стоять одна.

Так себе спасение вышло.

– Никакого, – сказала я.

Папа схватил меня за руку, ровно в том же месте, где оставил свои отметины Том, и потащил, нет, поволок меня к двери.

– Ай! – вскрикнула я. – Мне больно!

Но папа не отпускал. Гравий на подъездной дорожке впивался в мои босые пятки, и я выронила лодочки, которые были у меня в свободной руке.

– Ты ведешь себя как шлюха, – прошипел он. – Понимаешь ты это или нет?

41

Теперь официально: я была шлюхой.

Это уже были не только догадки Тома, теперь так думали и папа, и Мария. Им стоило написать это у меня на лбу.

Самая распутная шлюха всех времен.

Каждый вечер для нас с папой теперь заканчивался ссорой. Мы сидели в кухне, Мария с Винсентом уходили наверх, но, зная Марию, подозреваю, что она стояла на площадке и слушала нас – слушала и наслаждалась тем, как папа меня отчитывал.

– Ради бога, Ясмин! Встречайся с один парень! Что подумать люди?

Для меня это был новый опыт – раньше папа не особенно вмешивался в мою жизнь, его вполне устраивало, что я получала хорошие оценки.

У некоторых из моих друзей были суперстрогие предки. Одной курдской девушке из нашей баскетбольной команды – Бахар – семья запрещала ездить в спортивный лагерь. А когда Бахар исполнилось семнадцать, ей пришлось бросить баскетбол – ее родители считали такой вид спорта неподходящим для девушки.

Я никогда не понимала, как Бахар могла позволить своим папе с мамой решать за нее такие вещи. Я бы никогда с этим не согласилась. Кстати говоря, что такого сверхопасного может быть в баскетболе?

А теперь мой собственный папа, словно последний талиб, выговаривал мне за то, с кем я встречалась.

– Казимир просто хотел исправить положение, – солгала я, пытаясь объяснить отцу произошедшее тем вечером. – Его брат, Харольд, был со мной не слишком любезен.

Вообще-то это была ложь только наполовину – Харольд ведь действительно вел себя как полная задница, хоть я и не стала жаловаться на него Казимиру.

– Исправить положение? – повторил папа с таким выражением, словно откусил что-то горькое. – Я так не думать.

А потом:

– Что сделать его брат?

– Харольд? Он назвал меня арабкой и высказался в том духе, что мне нужно валить в Африку.

Папины зрачки расширились.

– Я с ним поговорить.

– Нет, ты не станешь этого делать.

Папа сделал несколько глубоких вдохов подряд, и выражение его лица стало немного мягче.

– Неважно. Это не быть оправдание твой поведение.

– Нет. Но Том ко мне не добр, – проскулила я.

– Тогда порвать с ним, неужели это так сложный? Тебе восемнадцать лет, Ясмин! В твой возраст вообще еще не должен быть никакой парень. Ты должен сконцентрироваться на учеба – второй шанс в гимназия у тебя не быть.

Во время одной из таких ссор папа спросил меня по-французски:

– Что ты имела в виду, когда сказала, что Том к тебе не добр?

И я хотела рассказать, даже попыталась, но не смогла, потому что слова застревали в груди, стыд сковывал мне горло, не давая им вырваться наружу.

– Так он не поднимает на тебя руку? – продолжал папа.

– Нет конечно! – воскликнула я, закатив глаза.

Наши ссоры всегда заканчивались одинаково: папа чувствовал, что проигрывает, и что-нибудь швырял – стакан, тарелку, что угодно – через всю кухню прямо в стену.

Бах!

– Почему ты все разрушать, Ясмин? – кричал папа. – Почему?

Однажды ночью меня разбудил какой-то звук.

Дзынь-дзынь-дзынь.

Похоже было на то, что кто-то стоял на улице и кидался в мое окно маленькими камешками. Так оно и оказалось. Когда в темноте я выглянула наружу, в траве под окном стоял Том, натянув на голову капюшон толстовки и засунув свободную руку в карман джинсов.

Не знаю, о чем я думала. Должно быть, испугалась, что Том перебудит весь дом и папа снова выйдет из себя. Так или иначе, я украдкой спустилась в прихожую, обула кроссовки, накинула на плечи кофту и вышла к нему. Едва я подошла к Тому, как осознала, что это было ошибкой – лицо его было бледным и сосредоточенным, кулаки сжаты.

– Нужно поговорить, – бросил он.

– Ладно, – согласилась я, плотнее запахнув кофту.

На мне была лишь тонкая ночная сорочка, а на улице было холодно – начались заморозки. Лед начинал потихоньку сковывать бухту – над черной водой теперь блестела тонкая корочка. Трава хрустела у меня под ногами, дыхание превращалось в облачка пара, словно предупреждая о надвигающейся угрозе пожара.

Я знала, кто был этой угрозой.

Он поднял взгляд на дом и медленно покачал головой.

– Не здесь, – сказал он и, развернувшись, зашагал в лес, в сторону усадьбы.

Я стояла на месте, словно никак не могла решиться. Он пришел бы в ярость, не последуй я за ним. В то же время по сгорбленной спине Тома, по взгляду, направленному под ноги, по его сжатым кулакам я уже видела, что беды не миновать.

В конце концов он решил все за меня: обернулся, вернулся назад, схватил меня за волосы и потащил в темноту.

– Отпусти! – прошипела я. Страх разбудить папу и Марию все еще был сильнее страха перед Томом.

Но он не отпустил, напротив, Том тащил меня все глубже в тень больших деревьев, к живой изгороди.

– Ай! Что ты делаешь?

– Я знаю, – шипел он.

– Что ты знаешь?

– Чем ты занималась на вечеринке.

Внутри меня все похолодело. От внимания гостей не могло ускользнуть, что я провела с Казимиром практически весь вечер. Но мы ведь ничего такого не делали – просто тусили. О том, что произошло возле моего дома, Том ведь знать не мог?

Или все-таки мог?

– Шлюха! – выплюнул он, толкая меня в траву. – Харольд рассказал мне.

– Что рассказал?

Колено воткнулось мне в бок, мерзлые листья набились в рот. Щекой я проехалась по гравию.

– Что с вечеринки вы ушли вместе. А Мария сказала, что мне следует быть с тобой осторожнее, что ты переменчива.

– Но я ничего не…

Удар.

Кулак угодил мне прямо в глаз, и на секунду я решила, что Том выбил мне его, потому что все, что осталось там, – липкое кровавое месиво.

– Переменчива, – повторил он. – Как шлюха.

А потом:

– Ты трахалась с ним, признайся!

Я хотела сказать ему, пыталась сказать, что ничего не произошло. Но изо рта не вырвался ни единый звук – мои губы были так же немы и холодны, как земля, на которой я лежала. Боль пронизывала голову, но сильнее боли был шок: Том раньше никогда не бил меня по лицу. Должно быть, он понимал, что это увидят все. Понимал, но не останавливался.

«Он ведь может убить меня», – пронеслось в голове, и в тот же миг я поняла, что это действительно так.

Том схватил большой камень и, держа его обеими руками, поднял над моей головой.

– Нет!

Я успела отвернуть лицо в сторону, и в тот же миг булыжник ударил по моему затылку.