Шантарам - Робертс Грегори Дэвид

— Мы такие удачные, что ты живешь с нами, Лин! Ты всегда приносишь нам самые необыкновенные приключения.

— Этого приключения я не приносил, Прабу. Я даже не понимаю, что они говорят и что им от меня надо.

— У них есть сообщение для тебя. Но сначала должен быть вачан — заявление, поступок. И еще это будет обязательный сюрприз, или подвох.

— Подвох?

— Ну да. Это ведь английское слово? Оно означает такое… возмездие за то, что ты поступаешь хорошо. — Прабакер был горд, что может поделиться со мной своими познаниями в английском языке. Он всегда выбирал для этого самый неподходящий момент.

— Я знаю, что означает слово «подвох», Прабу. Но я не знаю, что это за ребята и от кого у них сообщение для меня.

Прабакер, обратившись к дрессировщикам, стал тараторить что-то на хинди, очень довольный, что играет такую заметную роль в разворачивающихся событиях. Те отвечали ему так же быстро, объясняя цель своего прихода. Я немногое понял из их объяснений, но люди, находящиеся поблизости, принялись хохотать. Медведю тем временем надоело стоять на задних лапах, он опустился на все четыре и стал обнюхивать мои ноги.

— Что они сказали?

— Они не хотят говорить, кто послал сообщение, Лин, — ответил Прабакер, подавив рвущийся из его груди смех. — Это большой секрет. Им дали приказ передать тебе сообщение, но не давать объяснений, зато сказать о подвохе.

— Да что это за подвох такой?

— Ты должен обняться с медведем.

— Что-что?

— Обняться с медведем. Ты должен обнять его и тесно прижаться к нему. Вот так. — Он обнял меня и прижал голову к моей груди.

Толпа приветствовала этот жест аплодисментами, дрессировщики одобрительно завопили и даже медведь опять поднялся на задние лапы и изобразил что-то вроде джиги с притоптыванием. Мой растерянный вид и явное отсутствие всякого энтузиазма с моей стороны развеселили публику еще больше.

— Ну уж нет, — покачал я головой.

— Да, Лин, да! — смеялся Прабакер.

— Да ты что, шутишь что ли?

— Таклиф нахин, — вмешался один из дрессировщиков. — Никаких проблем. Это не опасно. Кано очень дружественный медведь. Он самый дружественный медведь во всей Индии. Он очень любит людей.

Он подошел к медведю и скомандовал что-то на хинди. Тот выпрямился во весь свой рост, и дрессировщик обнял его. Медведь тоже обнял его своими лапами и стал покачиваться вперед и назад. Через несколько секунд он расцепил свои объятия, и дрессировщик с сияющей улыбкой поклонился беснующейся от восторга публике.

— Я не стану этого делать, — сказал я.

— Лин, пожалуйста, обними медведя, — умолял меня Прабакер, давясь от смеха.

— У меня нет обыкновения обниматься с медведями.

— Ну, Лин! Ты разве не хочешь узнать это сообщение?

— Нет.

— Может быть, оно важное.

— Меня это не интересует.

— Может быть, тебе понравится обниматься с медведем.

— Не может.

— Ну, хочешь, я обниму тебя еще раз для тренировки?

— Спасибо за предложение, но не стоит.

— Ну, пожалуйста, Лин, обними медведя! — не сдавался Прабакер, призывая людей в толпе поддержать его.

К этому моменту возле моей хижины собралось уже несколько сот человек; дети залезали на крыши окружающих домов с риском проломить их.

— Об-ни-ми! Об-ни-ми! — скандировала публика.

Посмотрев на смеющиеся лица окружающих, я понял, что деваться мне некуда. Сделав шаг вперед, я не без внутренней дрожи прижался к лохматой шерсти медведя Кано. Под шерстью он оказался удивительно мягким, почти пухлым. Но толстые передние лапы состояли из железных мускулов. Когда они сомкнулись на моей спине, я почувствовал их поистине нечеловеческую силу и понял, что значит быть абсолютно беспомощным.

В голове у меня промелькнула пугающая мысль: Кано может переломить мой позвоночник с такой же легкостью, с какой я ломаю карандаш. В утробе медведя, к которой я прижимался ухом, раздавалось урчание. Меня обволакивала смесь запахов мокрого мха, детского шерстяного одеяла и чего-то еще, напоминающего новые кожаные туфли. Совсем немного ощущался также резкий аммиачный запах, какой издает свежая кость, когда ее пилят. Шум толпы отодвинулся куда-то вдаль. Мне было тепло в объятиях Кано, который покачивался из стороны в сторону. Шерсть его оказалась мягкой, кожа под ней была в складках, как на загривке собаки. Утонув в этой шерсти, я покачивался вместе со зверем, и мне казалось, что я плыву, а может быть, плавно падаю с большой высоты, погружаясь в невыразимый покой и предвкушая блаженство.

Кто-то потряс меня за плечо, и я, очнувшись, увидел, что стою на коленях. Кано, выпустив меня из своих объятий, неторопливо ковылял прочь по проходу в сопровождении своих хозяев, толпы вопящих ребятишек и разъяренных собак.

— С тобой все в порядке, Линбаба?

— Да, все замечательно. Просто у меня, наверное, голова закружилась.

— Кано обнимал тебя очень хорошо, да? Вот сообщение тебе.

Я прошел в свою хижину и сел за столик, сооруженный из упаковочных ящиков. Внутри мятого конверта был лист такой же желтой бумаги с машинописным текстом на английском языке. Я подозревал, что его печатали профессиональные составители писем, обосновавшиеся на Писательской улице. Записка была от Абдуллы.

Прабакер, стоя рядом со мной, читал письмо вслух по складам.

— Ага, это письмо от Абдуллы, про которого я не должен тебе говорить, что он делает всякие нехорошие вещи. А он продолжает делать их, хотя я не говорю тебе об этом.

— Прабу, читать чужие письма нехорошо.

— Ну да, нехорошо. Делать что-то нехорошо — это значит делать что-то, даже если люди говорят нам не делать это, да?

— Что это за парни с медведем? Откуда они? — спросил я его.

— Они ходят всюду с танцующим медведем и так зарабатывают. Сначала они были в Уттар-Прадеш, на севере нашей Матери Индии, потом пошли по всей Индии, и вот сейчас пришли в Бомбей и поселились в джхопадпатти в районе Нейви Нагар. Ты хочешь, чтобы я отвел тебя туда?

— Нет, — проговорил я, перечитав записку еще раз. — Не сейчас. Может быть, как-нибудь позже.

Подойдя к открытой двери, Прабакер остановился на пороге, склонив набок свою круглую голову. Я положил письмо в карман и посмотрел на него. Похоже, он хотел мне что-то сказать — брови его были сосредоточенно сведены — но, видимо, передумал и лишь улыбнулся, пожав плечами.

— Больные придут к тебе сегодня?

— Наверное, придут несколько человек, попозже.

— Ну ладно… Мы увидимся за обедом, да?

— Конечно.

— Ты не хочешь… чтобы я сделал для тебя что-нибудь?

— Нет, спасибо.

— Может быть, ты хочешь, чтобы мой сосед — не сам сосед, его жена — постирала твою рубашку?

— Постирала мою рубашку?

— Ну да. Она пахнет, как медведи. Ты пахнешь, как медведь, Линбаба.

— Ну и пусть, — рассмеялся я. — Мне это даже нравится.

— Ну ладно, я пойду. Я пойду, чтобы водить такси моего двоюродного брата Шанту.

— Очень хорошо.

— Ну, ладно тогда. Я пойду.

Он ушел, и я остался один, окруженный шумом трущобной жизни: расхваливали свой товар лотошники, играли дети, смеялись женщины, ревела музыка из репродукторов, включенных на полное искажение. В эту какофонию вливались звуки, издаваемые разнообразными животными. В связи с приближением сезона дождей многие бродячие артисты вроде моих новых друзей с медведем искали убежища в городских трущобах. В наших поселились заклинатели змей, многочисленные специалисты по разведению попугаев и певчих птиц и группа с мартышками. Привели также лошадей, которые обычно паслись на большом лугу возле матросских казарм; их хозяева соорудили для них в трущобах некое подобие конюшен. В изобилии имелись у нас козы, овцы и свиньи, куры, волы и буйволы, а также один слон и один верблюд. Наш поселок стал настоящим Ноевым ковчегом, где все эти животные спасались от грядущего потопа.