— Джим… — позвал Себ. Джим открыл глаза. — У тебя есть знакомый врач? — спросил он медленно, раздельно и доброжелательно. Что-то подсказывало, что в скорую звонить не стоит.
— Я боюсь их, Басти, — прошептал Джим беззвучно: слова угадывались только по движению губ.
— Да, я знаю, — чётко ответил Себ, — но послушай, Джим… Джим, смотри на меня.
Он подчинился, широко и испуганно распахнув глаза.
— У тебя идёт кровь. Я могу срезать бинты и попытаться наложить новую повязку, но… Джим, смотри на меня, не закрывай глаза! Но я очень херовый доктор, понимаешь?
Джим растянул губы в улыбке и всё-таки закрыл глаза. Дерьмо.
К счастью, у Себа была отлично собранная аптечка. За всю гражданскую жизнь он пользовался ей от силы раза три, но обновлял, пополнял и проверял исправно. Так что, можно сказать, Джиму повезло.
Себ обработал руки антисептиком, им же обильно полил ножницы и разрезал бинты. Учитывая, что где-то кровь начала подсыхать коркой, должно было быть больно, но Джим не дёргался и продолжал улыбаться.
— Джим, — позвал его Себ, — как тебя ранили? — он промолчал, и тогда Себ предложил: — Говори о чём угодно. Но не молчи и не закрывай глаза, ясно?
Издав слабый стон, Джим чуть приоткрыл один глаз и сказал ровным, но слабым голосом:
— Я ненавижу врачей. А ты?
— Они жизнь спасают. Вам вот кто-то спас.
Рана выглядела неплохо: аккуратно зашитая, почти чистая, не считая свежей крови из-под швов. Гнилью не воняло. Как он вообще успел её получить за эти полтора дня?
— Почему вы ненавидите врачей? — Себ принялся салфетками убирать кровь и задал первый вопрос, который пришёл ему в голову. На самом деле, ему было плевать, о чем именно говорить, просто не хотелось тратить время на постоянные проверки, не потерял ли Джим сознание.
— Ненавижу… И священников. Однажды я сжёг святого отца, представляешь? — Джим слабо засмеялся, и Себ осторожно надавил ему ладонью на грудь, чтобы не дёргался.
— Нет, — ответил он. — Не представляю.
Кровь продолжала сочиться, хотя и не слишком сильно. Чтобы бинты так пропитались, Джим должен был ходить с несколько часов, ещё нагружая руку. Хотя он же левша. И с него сталось бы забить на рану, продолжая пользоваться рукой как обычно.
Себ присыпал шов антисептическим порошком и ощупал плечо сзади. Во всяком случае, ранение не было сквозным, а значит, одной заботой меньше.
— Он так этого боялся, — несвязно продолжил Джим, — ты знаешь, как пахнет горелое человеческое мясо?
— Знаю. Мерзко, как и любое другое.
Да, ясное дело, разговора о цветочках и бабочках можно было не ждать.
— Иногда я хочу его уничтожить раньше времени, — признался Джим. Себ издал мычание, которое могло бы означать и согласие и полное внимание к происходящему. — не убить, пойми, это было бы скучно. Уничтожить. Тогда мы стали бы близнецами. Мы так похожи. А стали бы одинаковыми.
— Тогда я мигрирую с этой планеты, — повязка ложилась достаточно легко, но Себ осознавал, что это временная мера. И если начнётся инфекция, потребуется нормальный хирург.
Продолжая общаться с собственными мыслями, Джим, однако, выпил антибиотик, осушил полный стакан воды и расслабленно закрыл глаза.
Себ до конца стянул с него куртку, снял ботинки, пододвинул к кровати стул, погасил свет и сел дежурить. Возможно, кровь остановится, Джим начнёт нормально соображать и сможет позвонить своему врачу. Кто-то же оперировал его после ранения.
Ещё он надеялся, что Джим уснёт, но, разумеется, напрасно. Наоборот, в темноте он как будто оживился, речь стала чётче, а дыхание — ровнее.
— Себастиан, — позвал он, — иногда я хочу всё бросить.
Себ прикрыл глаза и откинулся на спинку стула. Он совершенно не понимал, о чём говорит Джим, да и не старался вникнуть: просто слушал фоном. В какой-то момент Джим осёкся на полуслове и хмыкнул:
— Я говорю с мебелью.
— Я всё равно не понимаю добрых две трети.
— Хорошо, мой дорогой, — Джим кашлянул, — я расскажу тебе сказку, которую ты способен понять. Хочешь сказку?
У Себа был однозначный ответ: «Нет».
— Правильно боишься… Она страшная. Но я её люблю. Слушай, детка.
И наступила тишина, в которой едва-едва различалось дыхание Джима. Себ вслушивался в него, надеясь, что до утра этот звук не поменятся и ничем не нарушится.
Однако спустя долгих десять минут Джим заговорил мрачным зловещим голосом, как будто пугал детей:
— Однажды в деревне белых мышек родился чёрный мышонок. Он был единственной чёрной мышкой, и все приходили в ужас, когда видели его. Мышонок рос, но никто с ним не играл. Ему не давали лишнего кусочка сыра, в него кидались песком. Он оскорблял весь род белых мышей, — Джим притворно и сочувственно вздохнул, — о если бы мышонка спросили, хочет ли он стать белым, он бы отказался. Знаешь, почему?
— Нет, сэр.
Это был, похоже, правильный ответ.
— Потому что в глубине души он гордился своей блестящей чёрной шкуркой. Он знал, что особенный. Кроме того, он был самым ловким и умным во всей деревне. Он дурачил котов и обходил ловушки. У него всегда был сыр.
Джим сделал паузу, переводя дыхание. Себ потянулся и проверил повязку, а Джим вздрогнул всем телом и вскрикнул — но тут же засмеялся.
Бинты сверху пока были сухими. Себ снова откинулся на спинку стула.
— Как-то раз один толстый и старый мышиный дед решил, что чёрного мышонка нужно перевоспитать. Он заманил его в свою нору и попытался окунуть в банку с белой краской. Но чёрный мышонок был хитрым и выскользнул из его норы. Только он оказался недостаточно проворным, и мышиный дед успел яростно клацнуть зубами. И отгрызть мышонку хвост. Это было больно, — от сказочного тона не осталось и намёка, голос Джима зазвучал глухо, — как будто все жилы вытянули разом, проткнули насквозь раскалённым прутом, а потом огрели кнутом по позвоночнику.
По позвоночнику самого Себа пробежала дрожь. Многовато мучений для одного отгрызенного хвоста. Очень мало это походило на сказку.
Джим хмыкнул и продолжил снова, уже легко:
— Да, мышонок был в отчаянии. И он решил отомстить. Днём, когда все мыши спали в своих постелях, он подожёг дом мышиного деда, отбежал в сторону, вскочил на камешек и заглянул в окно. Огонь разбудил деда, но было уже поздно. Нора горела, все двери были закрыты. И что же увидел чёрный мышонок? С белого мышиного деда облезала белая краска. И он был чёрный. Только шкура у него была не гладкая, а в струпьях и язвах, — он перевёл дух. — Когда от мышиного деда остались только кости, мышонок навсегда ушёл из мышиной деревни Вот и сказке конец.
Джим, кажется, устал.
— Я проверю бинты? — в этот раз предупредил Себ и, дождавшись утвердительного мычания, убедился, что крови по-прежнему нет. — Не думайте о сказках и мышах, Джим. Вам бы поспать.
— Не уходи, — не попросил, а приказал Джим.
— Есть, сэр, — отозвался Себ. Он и так не собирался сдвигаться с места.
Джим действительно заснул, а Себ сидел без движения и всё прокручивал в голове странную сказку. Наверняка Джим сочинил её сам, откуда бы ещё взяться этой жути? Но зачем? Казалось, он не заметил какой-то важной детали, которая могла бы поставить всё по местам. Видимо, Джим прав, называя его туповатым. Этот ребус Себ точно не мог решить. И, если честно, не хотел.
Александр: часть одиннадцатая
Он сделал это.
Чёртов больной ублюдок, он действительно, без шуток и игр, сделал это каким-то немыслимым образом. Десятилетняя Кэтлин Смайт была найдена на крыльце дома в пригороде Манчестера с окровавленным ножом в руках, за спиной лежала её… нет, всё-таки не мачеха, а тётя-опекун. Но какая, в сущности, разница?
Разумеется, девочка была в ступоре. С ней теперь работали психологи и полиция. А Александр смотрел фотографии, которые передала ему Елена, и судорожно рыдал. Шерон, к счастью, увёл Мэтт. Александр не готов был сейчас её видеть. Собственно — вообще видеть кого бы то ни было. Он даже Мэтта попросил уйти.
