— Что?
А потом я ощутил легкую вибрацию с правой стороны своей головы. Очень странно. Я открыл глаза и увидел девушку. Она была хорошенькой, но только почему-то делала со мной какие-то странные вещи. На пол с моей головы спадали пушистые, коричневого цвета хлопья. Нортон смотрел на это, и что-то говорил, но я не разбирал слов. Я уже почти заснул, и это было очень странно. На смену пушистым хлопьям пришла мыльная пена.
И бритва. Я посмотрел на лезвие, на пену и меня неожиданно стошнило. Ни с того, ни с сего, просто стошнило и все. И еще Нортон говорил:
— Поскорее, начинаем.
И потом они принесли сверло. Я едва смог разглядеть его, мои глаза закрывались, и меня снова стошнило.
Последнее, что я сказал было:
— Никаких дырок у меня в голове.
Я сказал это очень четко, медленно и разборчиво.
Мне так кажется.
ПЯТНИЦА, СУББОТА И ВОСКРЕСЕНЬЕ, 14-Е, 15-Е И 16-Е ОКТЯБРЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
У меня было такое ощущение, как будто кто-то было попытался отрезать мне голову, но затем, поняв, что у него ничего не получится, оставил это занятие. Очнувшись, я нажал на звонок, и когда в палату вошла медсестра, потребовал морфина. Она сказала, что это невозможно, разговаривая со мной в той вежливой, улыбчивой манере, как обычно принято говорить с тяжелобольными пациентами, и тогда я предложил ей, отправиться к черту. Она была не в восторге от моего предложения, но и я был совсем не в восторге от нее. Я дотронулся до повязки на голове и отпустил по этому поводу несколько замечаний. Они понравились ей еще меньше, и поэтому она ушла. Вскоре в палату вошел Нортон Хаммонд.
— Ты, цирюльник чертов, — сказал я, дотрагиваясь до головы.
— А мне показалось, что получилось очень даже неплохо.
— Сколько дырок?
— Три. Правая париетальная область. Отвели порядочно крови. Помнишь что-нибудь?
— Нет, — сказал я.
— Ты был сонный, тебя рвало и один зрачок был расширен. Мы не ждали снимков; стали сразу сверлить.
— А когда меня отпустят домой? — спросил я.
— Как минимум дня через три-четыре.
— Ты что, смеешься? Целых три или четыре дня?
— Эпидуральная гематома, — назидательно сказал Нортон, — очень неприятная вещь. Мы хотим быть уверенными в том, что ты отдохнешь.
— И у меня нет другого выбора?
— Правильно все же говорят, — покачал головой Хаммонд, — что самые несносные пациенты это врачи.
— Еще морфина, — сказал я.
— Нет.
— Тогда дарвон.
— Нет.
— А аспирин?
— Ну ладно, — согласился он. — Аспирин тебе дадут.
— Настоящий аспирин? А не сахарные пилюли?
— Прекращай привередничать, — сказал он, — а не то мы пригласим психиатра, чтобы он дал свое заключение.
— Руки коротки.
Нортор посмеялся и вышел из палаты.
Я поспал еще немного. Потом ко мне приходила Джудит. Она как будто сердилась на меня, но не долго. Я объяснил ей, что это случилось не по моей вине, и она сказала, что я чертов дурак и еще поцеловала меня.
Потом приходили из полиции, и я притворился спящим, пока они не ушли.
Вечером медсестра принесла мне несколько газет, и я просмотрел их все в поисках новостей об Арте. Но о нем ничего не писали. Совсем ничего. Сенсационные статьи о Анжеле Хардинг и Романе Джоунзе. И больше ничего. Вечером снова приходила Джудит. Она сказала мне, что у Бетти и детей все в порядке и что Арта должны отпустить завтра.
Я сказал, что это замечательная новость. Она ничего не сказала мне на это, а просто улыбнулась.
* * *
В больнице пропадает ощущение времени. Один день медленно перетекает в другой; все больничные дни как две капли воды похожи один на другой — измерение температуры, еда, обходы, снова температуры, и снова еда — вот и все. Проведать меня приходил Сэндерсон, Фритц и еще кое-кто из моих знакомых. И еще снова приходили из полиции, но только на этот раз я не стал притворяться спящим. Я рассказал им все, что мне было известно. Они внимательно слушали и делали пометки по ходу моего рассказа. К концу второго дня мне стало лучше. С чувствовал в себе силы, туман в голове нрассеивался, и спал я меньше.
Я неприминул сказать об этом Хаммонду, в ответ на что он лиш хмыкнул и сказал, что нужно выждать еще один день.
Под вечер ко мне в больницу пришел Арт Ли. Все в нем было как и прежде, и саркастическая кривая ухмылка была тоже мне хорошо знакома, но только выглядел он очень уставшим. И как будто постаревшим.
— Привет, — сказал я. — Ну и как тебе на свободе?
— Здорово, — ответил он.
Он стоял рядом с кроватью, у меня в ногах, смотрел на меня оттуда и покачал головой.
— Очень болит?
— Уже почти совсем не больно.
— Жаль, что так получчилось, — сказал он.
— Все в порядке. Даже в каком-то смысле интересоно. Моя первая эпидуральная гематома.
Я замолчал. Мне очень хотелось спросить его кое о чем. Я успел многое передумать за это время и нередко корил сам себя за собственные глупые ошибки. Самой дурацкой из них был вызов репортера в дом Ли в тот незабываемый вечер. Это была дурацкая затея. Очень, очень плохо. Но были и другие неприглядные вещи. И поэтому я хотел расспросить его.
Но вместо этого я сказал:
— Наверное, полиция теперь закроет дело.
Он кивнул.
— Роман Джоунз снабжал наркотиками Анжелу. Он же заставил ее сделать тот аборт. Когда у них ничего не вышло — и этим делом заинтересовался ты — он отправился к ней домой, возможно за тем, чтобы ее убить. Он решил, что за ним следят и напал на тебя. Заявившись к Анжеле домой, он принялся гоняться за ней с бритвой. Кстати, прежде, он резанул этой же самой бритвой тебя по лбу.
— Как мило.
— Анжела отбивалась от него кухонным нодом. И, видимо, время от времени ее удары все же достигали цели. Должно быть это было душераздирающее зрелище: он с бритвой и она с кухонным нодом. В конце концов ей удалось изловчиться и греть его по голове стулом, а затем выпихнуть из окна.
— Она сама призналась?
— Да, очевидно.
Я кивнул.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.
— Я очень благодарен тебе за помощь, — сказал он, — и вообще за все.
— К вашим услугам. Ты уверен, что это можно назвать помощью.
Он улыбнулся.
— Я на свободе.
— Я не это имел в виду, — сказал я.
Он пожал плечами и присел на краешек кровати.
— Широкая огласка этого дела — не твоя вина, — сказал он. — И кроме того, я все равно уже устал от этого города, он мне надоел. Хочется чего-то нового.
— И куда ты теперь?
— Вернусь в Калифорнию, наверное. Мне бы хотелось жить в Лос-Анжелесе. Может быть даже повезет, и когда-нибудь я буду принимать роды у кинозвезд.
— Кинозвезды не заводят детей. Им хватает агентов.
Он рассмеялся. На мгновение мне показалось, что все было как прежде, он смеялся так, когда бывал чем-то доволен или находил находил в словах собеседника что-то смешное для себя. Он хотел было что-то сказать, но, видимо, передумал. Арт сидел, уставившись в пол. Он уже болььше не смеялся.
Я сказал:
— В кабинете у себя уже был?
— Только для того, чтобы закрыть его. Я сейчас договариваюсь насчет перевозки.
— Когда думаешь уезжать?
— На следующей неделе.
— Так быстро?
Он пожал плечами.
— У меня нет желания задерживаться здесь.
— Да, — сказал я, — понимаю.
* * *
Я думаю,, что все, что произошло дальше было результатом моего гнева и бессильной злобы. Это было весьма грязное и неприглядное дело, и мне более не следовало бы влезать в ход событий. Дело сделано, больше нет нужды вмешиваться во что бы то ни было. Я мог вычеркнуть эти события из своей памяти, просто позабыть обо всем. Джудит хотела было устроить прощальную вечеринку по случаю отъезда Арта; но я не согласился, с казал ей, что нет, что сам Арт тоже не одобрил бы эту идею.
