Рождение Дестроера - Мэрфи Уоррен

Закинув руку за голову, Римо подтянул к плечу воротник больничной рубахи. Ярлыка нет. Он вытянулся на кровати и стал ждать еду. Закрыл глаза. Какая мягкая кровать! Хорошо снова быть живым, дышать, слышать, осязать, обонять. Единственная цель жизни – жить!

Его разбудили спорящие голоса. Монах с крюком вместо левой руки ругался с медсестрой и двумя типами, похожими на врачей.

– А я снимаю с себя всякую ответственность, если в ближайшие два дня он не будет получать исключительно диетическую пищу! – визжал один из врачей, и его коллега одобряюще кивал в подтверждение его слов.

Монах уже сменил сутану на коричневые брюки и свитер. Вопли доктора отскакивали от него, как мячики. Он положил крюк на край кровати:

– От вас никакой ответственности не требуется. За все отвечаю я. И повторяю: он будет питаться как нормальное человеческое существо!

– И подохнет как собака! – вмешалась в разговор медсестра.

Монах ухмыльнулся и крюком приподнял ее подбородок:

– До чего же ты мне нравишься, Роки!

Сестра резко отдернула голову.

– Повторяю, если пациенту дадут что-либо кроме больничной пищи, я вынужден буду пожаловаться директору, доктору Смиту, – заявил первый доктор.

– Я тоже пойду с ним, – объявил второй доктор.

Медсестра одобряюще кивнула.

– Отлично, – произнес, подталкивая троицу к дверям, монах, – идите, жалуйтесь прямо сейчас. Да, и передайте Смитти от меня поцелуй.

Заперев за ними дверь, монах выкатил из кухни сервировочный столик с подносом. Подвинул к себе стул медсестры, сел и снял крышку с одного из стоящих на подносе судков. Там лежали четыре огненно-красных омара, источавших растопленное масло из взрезанных животиков.

– Меня зовут Конн Макклири.

Он положил на тарелку двух лобстеров и протянул Римо.

Специальными щипчиками Римо раскусил клешни, маленькой вилкой выгреб нежное белое мясо и, положив в рот, проглотил, даже не разжевывая. Запил неожиданно появившимся перед носом золотистым пивом и принялся за среднюю часть лобстера.

– Тебе, наверное, интересно, почему ты оказался тут, – сказал Макклири.

Римо занялся вторым лобстером, разломил клешню прямо руками и высосал мясо. Перед ним появился высокий бокал, до половины наполненный виски. Огненный вкус янтарного напитка Римо смягчил пенистым пивом.

– Тебе, наверное, интересно, почему ты оказался тут, – повторил Макклири.

Римо обмакнул белоснежный кусок мяса лобстера в масло, кивнул в сторону Макклири, а затем, задрав голову, поднял мясо над собой и, ловя языком капли стекающего масла, опустил в рот.

Макклири начал рассказ. Он говорил, а обед шел своим чередом: лобстер, пиво, виски. Наполнились пепельницы, ушло за горизонт солнце, пришлось зажечь свет, а Макклири все говорил о Вьетнаме, о молодом морском пехотинце, в одиночку уничтожившем пятерых вьетконговцев, о смерти и о жизни. Потом заговорил о проекте КЮРЕ.

– О том, кто стоит во главе, я рассказывать, к сожалению, не могу… – продолжал монолог Макклири.

Посмаковав бренди, Римо решил, что все же предпочитает менее сладкие напитки.

– Подчиняться будешь мне. Насчет настоящей любви – вряд ли, но женщин обещаю столько, сколько будет угодно. Деньги? Без вопросов. Опасность только в одном: не дай Бог попасть в ситуацию, где тебя могут заставить говорить. Тогда мы вынуждены будем вывести тебя из игры. Сам понимаешь, каким способом. Так что держись начеку и доживешь себе до хорошей пенсии.

Макклири откинулся на спинку стула.

– В этом нет ничего невозможного, – сказал он, наблюдая, как Римо ищет что-то на подносе.

– А кофе? – спросил Римо.

Макклири открыл большой термос.

– И еще учти: твоя работа страшно грязная, – сказал, разливая кофе по чашечкам, Макклири. – Мне лично кажется, что главная опасность в том, что такая работа убивает изнутри. И когда выдается свободный вечер, надираешься в сиську, чтобы забыть обо всем. Да что я тебе вешаю лапшу на уши: не стоит, пожалуй, и мечтать о пенсии, потому что ни один из нас до нее не доживет. И все разговоры об этом – чушь собачья, болтовня.

Макклири пристально посмотрел в холодные серые глаза Римо и добавил:

– Могу тебе гарантировать страх на завтрак, вместо ленча – стресс, ужас на обед, и постоянную тревогу вместо сна. Отпуск для тебя – это те две минуты, когда не придется оглядываться через плечо, и ждать, что вот сейчас кто-нибудь в затылок пальнет. Премия для тебя – это те пять-шесть минут, когда не думаешь, как лучше убить кого-то или уцелеть самому. Одно могу сказать тебе точно. – Макклири встал и потер крюк. – Одно могу сказать тебе точно: настанет тот день, когда Америке будет не нужен КЮРЕ, и настанет он благодаря нам. И дети, не наши с тобой, конечно, смогут без страха ходить вечерами по темным переулкам, палата в наркологии перестанет быть для них единственной перспективой. Лексингтон-авеню, наконец, очистится от несчастных сопляков, мечтающих в свои четырнадцать лет только об одном – об очередной дозе, а девчонок не будут больше перегонять из одного бардака в другой, как скотину.

И повыведутся продажные судьи, а законодатели перестанут пользоваться деньгами, заработанными на азартных играх. И все члены всех профсоюзов будут, наконец, честно представлены в профсоюзном руководстве. Мы идем принять бой, в который американский народ не ввязывается из-за лени, а может, из-за того, что не хочет его выиграть.

Макклири, повернувшись к Римо спиной, подошел к окну.

– Если ты проживешь шесть месяцев, замечательно, если год – просто чудо. Вот такую мы предлагаем тебе работенку.

Римо налил в кофе сливок, столько, что кофе стал очень светлым.

– Ну, так что скажешь?

Римо поднял голову и увидел отражение стоявшего у окна Макклири. Лицо Макклири окаменело, глаза покраснели.

– Что скажешь? – повторил Макклири.

– Да-да, конечно, – ответил Римо, отхлебывая кофе. – Можете на меня рассчитывать.

Похоже, ответ удовлетворил тупого полицейского.

– Так это вы меня подставили? – спросил Римо.

– Мы, – спокойно ответил Макклири.

– А этого типа убил ты?

– Ага.

– Ну что ж. Неплохо проделано, – сказал Римо. Пока он спрашивал, нет ли сигар, ему вдруг ни с того ни с сего подумалось: вот тебя бы самого отправить на электрический стул, всех твоих друзей как ветром бы сдуло – как, интересно, ты тогда бы запел?

Глава одиннадцатая

– Это невозможно, сэр, – Смит удерживал трубку телефонного аппарата специальной линии повышенной секретности между ухом и плечом, покрытым серой тканью пиджака от «Брукс Бразерс». Освобожденными таким образом руками он поправлял что-то в графике отпусков сотрудников Фолкрофта.

За окном жесткие струи дождя вспенивали воду залива Лонг-Айленд, и от этого казалось, что ночь наступила раньше обычного.

– Я понимаю ваши трудности, сэр, – проговорил Смит, подсчитывая, сколько дней отпуска просил к Рождеству оператор ЭВМ, – но хочу напомнить о решении не проводить в Нью-Йорке широкомасштабных операций.

– Да, я в курсе. Начинает работать сенатская комиссия по преступности. Да. Сначала изучит ситуацию на местах, начиная с Сан-Франциско. Да, я знаю, что они будут переезжать из города в город. Мы предоставим материалы вам, а вы – Сенату. Да, авторитет Сената повысится. Понятно. Сенат нужен для множества другая вещей? Да. Правильно. Хорошо. Нет, я бы с удовольствием вам помог, но поскольку это касается Нью-Йорка… Нам запретили изучать ситуацию перед выборами. Может быть, позже. Нет. Скажите там, наверху: только не в Нью-Йорке. – Смит повесил трубку и пробурчал, глядя в лежащий перед ним список: – Рождество… Все хотят погулять на Рождество. Не в марте, когда и им лучше, и мне удобнее, а на Рождество. Надо же!

У Смита было хорошее настроение. Только что удалось отвязаться от одного из начальников из числа тех, что помельче. Он снова с удовольствием мысленно проиграл в голове эту сцену. «К сожалению, сэр, это невозможно». Как он был вежлив. Как тверд. Как артистичен. Как хорош! Хорошо было быть Доктором Харолдом Смитом!