На синей комете - Уэллс Розмари

— С Рождеством! — послышался голос снизу.

Ой! У меня же есть попутчик! Ночной «певец»! Я натянул одеяло до носа и свернулся калачиком. Потом робко выговорил:

— Кто вы?

— Прозвище моё — Голландец. Так и называй. А ты-то кто такой?

Говорил молодой человек определённо приятнее, чем пел. Услышав его жизнерадостный, мелодичный голос, самого бархатного тембра, какой мне только доводилось слышать в жизни, я расхотел бояться.

Осмелев, я свесил голову через поручень и глянул вниз. Голландец одарил меня улыбкой, лучезарной и тёплой, как июньское утро. Пышные каштановые волосы он расчесал на пробор, но с одной стороны они лежали послушно, а с другой вздымались вихром. Голландец носил очки в толстой роговой оправе.

— Меня зовут Оскар, — ответил я, разглядывая его футболку с эмблемой колледжа «Эврика».

— Ты путешествуешь один? — спросил молодой человек.

— Да, сэр.

— А встречать-то тебя будут?

— Да, сэр. — Я кивнул и прибавил: — Папа встретит. В Лос-Анджелесе. Это далеко, в Калифорнии.

При этом я умолчал о том, что папа меня не ждёт и не имеет ни малейшего представления о том, что со мной произошло. Да я и сам этого не знал.

— Отлично! — Голландец, встав, протянул мне руку. — Рад знакомству, Оскар. Ты симпатичный парень. — Он опять улыбнулся, и я, не удержавшись, улыбнулся в ответ. Он так наклонял голову набок, так улыбался — устоять было невозможно. — Что же ты намерен делать в Калифорнии?

— Не знаю, — признался я. — А вы?

— У меня там девушка. А в колледже сейчас каникулы. Девушка пригласила меня познакомиться с семьёй. Даже уговорила своего старика купить мне билет. Представляешь? Он выслал мне билет и двадцать долларов на еду в дороге. Иначе я не выбрался бы в такую даль. — Голландец засмеялся. — На самом деле я вполне уложился бы в пять долларов [9]. На двадцать наемся, как фон-барон.

Я слушал голос Голландца, точно музыку. Судя по всему, он человек правильный, с сильным характером. И хорошо, что правильный, потому что доверие к нему возникало сразу. Наверно, не только у меня. Ну, а мне от такого попутчика стало так спокойно на душе — куда угодно можно ехать.

И тут я вспомнил, что сильно проголодался.

Голландец стоял внизу: высокий, широкоплечий, с широкой улыбкой — точь-в-точь киноактёр, из тех, что играют ковбоев в фильмах о просторах прерий и Диком Западе.

— А я решил, что вы едете в Голливуд, — сказал я искренне. — Вы бы здорово смотрелись в вестернах, мистер Голландец.

Он рассмеялся.

— Какой я мистер? Просто Голландец. Отец так прозвал. Хотя голландцев мы в глаза не видели. Вообще, будь проще, Оскар… Давай на «ты»? — предложил он. И прибавил: — Так ты правда думаешь, что мне надо попытать счастье в кино?

— Конечно, Голландец! — Я воодушевился. — Тебя ждёт слава! Только очки надо снять.

Голландец снял очки.

— Ну вот. Теперь я не похож на зануду профессора, — сказал он. — Но зато ничего не вижу. — Он засмеялся и присел, чтобы завязать шнурки. — А что твой отец делает в Калифорнии? — спросил он. — В кино снимается?

— Нет, — печально ответил я. — Он апельсины собирает. Дома, в Иллинойсе, он продавал трактора, но его уволили. Его компания, «Джон Дир», позакрывала филиалы по всей стране.

Голландец завязал шнурки и притопнул обеими ногами.

— Скоро позакрывают все банки. И все люди станут безработными, — предсказал он.

Однако Голландец по природе своей был оптимистом. Мой папа называл таких людей «солнечными». Тучи и облака омрачали их небосклон лишь мимолётно. Голландец снова широко улыбнулся и сказал:

— Что ж, Оскар, давай-ка умывайся и приходи завтракать. Жду тебя в вагоне-ресторане. Договорились?

— Договорились! — воскликнул я и радостно спрыгнул с верхней полки.

Я почистил зубы щёточкой и пастой, которыми линия «Рок-Айленд» снабжает всех своих пассажиров. В том же пакетике нашлась расчёска, рядом висело накрахмаленное полотенце. В общем, я смог привести себя в полный порядок.

Поезд, насколько я мог судить, нёсся на всех парах. Вагон и меня вместе с ним сильно качало из стороны в сторону. Проходя по коридору, я смотрел в окна, на убегающий назад и вдаль зимний пейзаж: ещё не вспаханные поля с остатками сухих колосьев и стеблей, за ними поля под паром — и так до самого горизонта. Ветер гонял лёгкие метёлки кукурузы. Иногда однообразие пейзажа нарушал силуэт силосной башни, подпиравшей набрякшее холодное небо. Я добрался до вагона-ресторана, который представлял собой два сцепленных между собой вагона почти в хвосте поезда.

— Пожалуйте сюда, молодой человек, — сказал швейцар и усадил меня напротив Голландца.

Плотная белоснежная скатерть, тяжёлые серебряные ножи и вилки. На тарелочке прямо передо мной лежала — нет, стояла! — свёрнутая конусом полотняная салфетка с вышитыми на ней переплетёнными буквами Л, Р и А, первыми буквами названия Линия «Рок-Айленд». Сверху на неё был надет рождественский веночек. Швейцар снял веночек, встряхнул и расправил салфетку и ловким движением повязал её мне на шею. Затем с улыбкой вручил мне меню.

В ресторане было полно народу. Интересно, как они тут оказались? Неведомо как и откуда — вроде меня? Или, как положено нормальным пассажирам, приехали из дома на вокзал на «фордах» и «кадиллаках»? Выяснить это не представлялось возможным, но потерянных и озадаченных лиц вокруг я не заметил. Похоже, у всех всё нормально.

Довольный Голландец попивал кофе и листал вчерашнюю вечернюю газету «Дневник Де-Мойна». Надолго его внимание привлекли только новости спорта. Он читал, поигрывая серебряным ножиком.

— Здешние ложки-вилки и ножи нарочно делают такими тяжёлыми, — заговорил он. И вдруг спросил: — Знаешь почему? Чтобы пассажирам, которые норовят прихватить что-нибудь с собой из вагона, не пришло в голову красть столовое серебро… Итак, ковбой, что ты желаешь на завтрак?

Я заглянул в меню.

— Наверно… манную кашу.

Дешевле манной каши в этом меню ничего не было. А у меня имелся только один доллар — папин доллар, присланный на Рождество. Но меня терзал такой голод, что я мог съесть кашу вместе с тарелкой.

Голландец поморщился.

— Неужели ты любишь манную кашу?

— Терпеть не могу. Но тётя Кармен заставляет. Каждое утро. Не отвертишься.

Я вынул из кошелька помятый доллар, разгладил и положил на край стола.

Голландец заказал ветчину и пресные вафли. Это такие оладьи из вафельницы. Заказал для нас обоих! Такой роскошью у тёти Кармен даже не пахло.

— Спрячь свой доллар, — велел Голландец. — Я угощаю.

— Знаешь, ты так похож на киноактёра, — восхищённо сказал я. — Прямо не верится, что я сижу рядом и запросто с тобой разговариваю.

— Вряд ли меня возьмут в Голливуд, ковбой. Скорее всего, они скажут: «Гуляй, братец, отсюда. Ты не нашего поля ягода. Возвращайся на Средний Запад». — Он передал мне газетный вкладыш с комиксами.

Официант принёс еду. Я расправился с оладьями и ветчиной в мгновение ока — как голодный иммигрант из далёких стран. Помню, так — всё подряд, что давали, — ел мальчик из Армении, сидевший возле ящика для подаяний на ступенях церкви Пресвятой Святой Девы Марии Скорбящей у нас в Кейро.

Голландец оставил себе спортивный блок, а остальную часть газеты отложил — первой страницей вверх. И я тут же увидел на ней кричащий заголовок. И собственную фотографию! Придвинув газету, я прочитал всё, с начала до конца.