Человек в тюрбане сел на ишака и уехал.
— Сегодня мы вновь не заслужили ни единого замечания, — сказал распорядитель работ, едва человек скрылся из виду. — Выдержим еще неделю, каждый получит право купить по метру мануфактуры. Нельзя позволить прошлогоднего срыва: не только нашим детям, но и нам самим нечем будет прикрыть гомольки…
Иосиф работал изо всех сил. Его сосед, в конце концов, сказал:
— Ты с лихвой выполнил норму, можешь уходить.
— День уже на исходе. Пожалуй, я останусь на ночлег в вашей деревне. Как думаешь, разрешит староста?
— Конечно, если ты ему что-нибудь подаришь. Коробку спичек, например, или цветной карандаш… Подожди, мы все закончим работу, я покажу, где найти старосту…
По дороге в деревню крестьянин, приотстав от своих, сказал Иосифу:
— Ты хороший человек, я верю тебе, хотя в наше время человек почти не верит человеку.
— Почему?
— Не знаю.
— Не потому ли, что всех нас терзает один враг?
— Может быть… Кто сует нос во все щели, быстро заканчивает жизнь.
— Если не сопротивляться, все мы окажемся на свалке.
Крестьянин долго молчал.
— А может, мы преувеличиваем свои беды? Слыхал небось, и за границей плохо, совсем плохо живут люди. Где много зажиточных, там полно контрабандистов, они отнимают серебро и золото… А рептилии, эти злющие крокодилы? Ай-яй-яй, сколько народу пострадало!..
Крестьянин привел Иосифа к дому старосты. Староста сидел на корточках у клетки и кормил травой кроликов.
— Вот, — гордо сказал он, — кролики подросли, и я завтра сдам их для стола его величества короля-губернатора. Я мог бы оставить одного кролика для себя, но я не ем мяса. Отвык. По мне гораздо лучше сушеная саранча… Чего это ты пришел? — спохватился он вдруг, вставая и принимая важный вид.
Крестьянин, указывая пальцем на Иосифа, объяснил.
— Ну, иди, мы как-нибудь поладим, — сказал староста. — Иди-иди, пора приниматься и за свое хозяйство, скоро уж и звезды на небо взойдут… Лентяи, — добавил он, напуская на себя значительность. — Не распорядишься, есть не захотят… Ну, так что, ты просишь записку? Это все труд и расход писчего материала…
— У меня найдется для вас пара коробков спичек.
— Это ты хорошо придумал, — оживился староста. — У меня в доме как раз кончились спички. А еще?
— А еще пачку печенья.
— Превосходное, должно быть, печенье, — обрадовался староста. — Давненько мы не едали фабричного печенья. А своего у нас не пекут. Все тут лентяи, правда, и муки нет, и соли нет, и сахара тоже не бывает, но главное ведь желание, верно?..
Он завел Иосифа в свой дом, маленький, словно предназначенный для кукол, а не для людей, цыкнул в зашумевшую голосами темноту, в крохотных сенях зажег керосиновую лампу, присел к тумбочке, открыл чернильницу, вытащил из нее пером муху и, высунув от усердия кончик языка, медленно вывел на клочке бумаги: «Согласен на спанье».
Иосиф поблагодарил и вышел на улицу. Оказалось, его поджидал крестьянин.
— Слушай, добрый человек, — сказал он. — Тут как раз проходила сейчас женщина, которой ты помог. Сын ее жив, она зовет тебя в свой дом. Соглашайся, потому что свободного места больше нигде нет. Есть еще, правда, на деревенской площади под апельсиновым деревом, но на дереве живут священные вороны и могут крепко попортить твою одежду.
— Хорошо, — сказал Иосиф, и они пошли к дому той женщины. — Объясни, отчего у вас в деревне вороны считаются священными?
— Да ведь если не объявить священными, их половят и поедят…
Женщина пригласила в дом, такой же игрушечный, как и дом старосты. Сказала, светя коптилкой:
— Где удобнее, там и устраивайся, спасибо за доброе дело. Видно, благодаря тебе господь бог и сжалился над моим сыном.
В комнатке на камышовой подстилке лежал отец женщины — безрукий калека. Тут же был и ее сын — тонкая шея, воспаленные глаза.
«Неужто от недоедания?» — Иосиф достал оставшуюся пачку печенья.
Мальчишка издал короткий звук, открыл рот и выставил руку. Мать сунула печенье, и он стал торопливо поедать, словно боясь, что могут отнять.
— Ест, — счастливо сказала женщина. — Может, и поправится.
Иосифу было тяжело смотреть на голодного паренька.
— Перед домом широкое крыльцо, я лягу там. Вот разрешение от старосты…
Едва Иосиф вышел на крыльцо, старик, отец женщины, притащил в своих культях скрученную циновку, ловко расстелил ее.
— Какой из меня помощник семье? Так только, объедала. Но вот же не могу убить себя, а сам никак не умираю.
— Как же это вы лишились рук?
Старик усмехнулся.
— Видно, ты издалека, называешь меня на «вы», как в добрые старые времена. Теперь на «вы» обращаются только к полицейским да господам советникам. А мы — что? Говорящий навоз… По деревням ни сказок не сказывают, ни песен не поют. Все забыто, что изнутри направляло жизнь людей, вносило радость и смысл. Разве смыслом могут быть налоги?.. А руки — что же, чистил я колодец, люди упустили бревно, и оно раздробило кости на обеих руках.
— Тяжела доля — жить ради налогов или милости начальства.
— Крестьяне думают не только о налогах, их заставляют думать еще о разных законах, которые предлагают королю советники. Каждый должен правильно высказываться, а кто не выскажется, тому не дадут керосина и детей не допустят к занятиям в школе, хотя, по правде сказать, какая теперь школа? Учителей нет, вместо них отставные полицейские. И учатся дети всего год. Читают по складам проекты законов… Вот, например, «О порядке посещения музеев», «О способах передвижения по воздуху летательных аппаратов разного назначения»…
«Тут и музеев нет, и летательные аппараты для людей — что канал с богатыми рыбными ловлями», — подумал Иосиф.
— Люди отчаялись, еще чуть — и все до единого будут только за себя. Мы стараемся, чтоб каждый за всех, — ничего не получается.
— И не получится, пока вас пригибают к земле. А разбежитесь каждый по углам, и вовсе всем крышка.
— Что же делать?
— Бороться за свободу… Но сначала нужно осознать условия, в которых живет народ… Вам все кажется, что нет трещотки, помимо сороки, нет врага, помимо собственного языка… Знаете ли вы, что вас сознательно обманывают?
