— Тогда почему он меня выгнал?
— Наверное, ты что-то не так сказал. Ты ему не нагрубил?
— Нет. Я один раз назвал его на «ты», ему не понравилось.
— Ну и дурак, — сказал Борис, тут же спохватился, но слово уже вылетело. — Пора знать, что взрослых называют на «вы».
— Я давно знаю. Но я не думал, что он взрослый. Боря, почему ты…
— Хватит спрашивать, — прервал его Борис. — Я ничего не могу объяснить тебе про репетицию, если сам не видел.
На этот раз Феликс не послушался.
— Я не буду спрашивать про репетицию. Я хочу тебя спросить про другое. Ты мне все рассказываешь, объясняешь слова. Ты все время ходишь со мной. Почему другие ребята со мной не ходят и ничего не объясняют? Почему только ты один?
— Потому что я твой друг, — ответил Борис, радуясь тому, что Феликс не обратил внимания на «дурака».
— А у человека бывает только один друг?
— Бывает — и ни одного.
— А два друга бывает?
— Бывает и пять.
— Тогда почему у меня не пять?
Это был один из тех вопросов, на которые невозможно ответить. Борис не смог бы объяснить, почему у него до сих пор и одного друга среди ровесников не было. На такие вопросы обычно отвечают: «Спроси сам себя».
Но это тоже не ответ, а отговорка. Тем более нельзя было так ответить Феликсу. Он жил на Земле всего несколько дней. Ему не объяснишь, что друзей приобретают всю жизнь, а теряют за считанные секунды.
— Не знаю, почему у тебя не пять, — ответил Борис. — Просто так получается.
— А почему у тебя не пять?
— Мне больше никто не нравится. Кроме тебя, конечно.
— Теперь понятно, — сказал Феликс. — Мне понятно про тебя, но не понятно про меня. Мне нравятся все ребята.
— Даже Дегтярев?
— Дегтярев мне не нравится. Если я его увижу, то опять за тебя заступлюсь.
— Лучше не надо, — сказал Борис. — Он ведь сейчас ни к кому не лезет. Кончил свои вопросы?
— У меня есть еще один.
Борис вздохнул. Феликс задавал вопросы о вещах, над которыми Борис никогда не задумывался. Но лучше было все же ответить самому, чем ждать, пока Феликс начнет спрашивать кого-нибудь другого.
— Давай. Только последний. Сегодня ты меня больше ни о чем не спрашиваешь. Договорились?
— Больше не буду, — согласился Феликс. — Мне непонятно… Ты назвал меня «чучело космическое»…
— Это была шутка.
— Ты назвал меня «дурак»…
— Тоже шутка.
— А Вен-Вен назвал меня «старик». Кто же я на самом деле?
— Я тебе объяснил: «стариком» называют человека, когда он нравится. А «чучело» и «дурак» — это шутливые слова.
— Нет, — твердо сказал Феликс, — это не шутка. Я уже знаю: шутка — это когда смешно. Ты не смеялся, а сердился. Это плохие слова.
— Вот чу… — сказал Борис, но вовремя остановился. — Вообще-то ты прав. Слова не совсем хорошие. Если тебе их скажет кто-то посторонний, то можно обидеться. Но если тебе говорит друг, то у них получается совсем другой смысл. Я могу назвать тебя дураком, или свиньей, или гадом. И ты не должен на меня обижаться. Это все говорится по-дружески. Понимаешь? Это все вроде «старика».
— Теперь понимаю, старик, — сказал Феликс.
— Вот и хорошо. А сейчас пойдем сыграем в футбол.
— Пойдем, дурак! — обрадовался Феликс. — Я уже давно не играл в футбол, гад.
Борис вздрогнул, и Феликс это заметил.
— Это я только тебе, чучело, — пояснил он. — Другому я никому не скажу.
ДЕНЬ 8-й
Допросы, допросы…
Карусель, запущенная Августом Яновичем, продолжала раскручиваться над Кулеминском. Новые граждане, сами того не зная, вовлекались в ее вращение.
Старик парикмахер не торопился, но и времени не терял. Кружочки и линии были перенесены на большой лист чертежной бумаги, купленный в книжном магазине.
— Уж не в художники ли вы собрались, Август Янович? — спросила его продавщица, имевшая от парикмахера прическу морковного цвета.
— Нет, — туманно сказал Август Янович, — это для эксперимента.
Слово было весьма научное, и взгляд продавщицы слегка затуманился от размышлений: эксперименты в парикмахерской — это всегда интересно для женщины. Август Янович воспользовался минутой и воткнул в разговор свой традиционный вопросик насчет Алексея Палыча. Но, кроме листа бумаги, он на этот раз ничего из магазина не вынес.
Дома у Августа Яновича лист чертежной бумаги расположился на стене, над той спинкой кровати, в которую упирались его пятки. Засыпая поздно вечером и просыпаясь рано утром, Август Янович не без удовольствия смотрел на этот лист.
Собственно говоря, процесс невидимой работы ума уже почти закончился. Пора было приступать к действиям. Но вот к каким действиям, Август Янович еще не решил.
Алексей Палыч не казался ему человеком, способным на преступление. Ну, может быть, какая-нибудь мелочь… Нет, вот из-за мелочи учитель и пальцем не шевельнет. Тут что-то покрупнее. Из литературы Август Янович знал, что на мелочах как раз попадаются крупные преступники; новобранцы сразу начинают с убийства. Но убийство и Алексей Палыч не сочетались в мозгу парикмахера: он знал учителя двадцать лет.
Честно говоря, Август Янович даже не знал, как он поступит, если обнаружится что-то серьезное. Он уважал и ценил Алексея Палыча как человека. Но натура неугомонного старика была такова, что, начав расследование, остановиться он был не в силах.
Август Янович работал добросовестно. Верный своему принципу, он продолжал обрабатывать своих клиентов бритвой и языком, и скоро две последние жертвы, запутавшись в паутине невинных вопросов, прожужжали кое-что ценное.
Предпоследней жертвой оказался пожарный инспектор.
Август Янович настолько уже напрактиковался, что любой разговор, даже о погоде или нейтронной бомбе, мог привести к Алексею Палычу.
— Тяжелая у вас служба, — сочувственно заметил парикмахер, намыливая инспектора. — Тяжелая и неблагодарная.
— Именно так, неблагодарная, — согласился инспектор. — Да благодарности мы и не ждем. Они бы, мошенники, хоть не скрывали… поставит «жучка» и ходит, вид делает, что святой. Как будто мы для себя стараемся. Я же не могу в каждую пробку залезть. А он доволен — инспектор не заметил. А после — пожар. Сами через себя люди страдают. Из-за собственной глупости. Вон на днях на Привокзальной дом сгорел… Из-за чего? Я вам точно скажу: из-за проводки.
— Дом — это еще не так страшно, — сказал Август Янович. — Дом свой, можно сказать: сами свое сожгли. Обидно, когда люди страдают. Особенно дети. Знаете, ясли или детский сад, или, например, школа…
— Ну, в детских учреждениях мы каждый сантиметр проверяем. Там подход особый.
— И правильно, — гнул свое парикмахер. — Пожар в школе — страшно подумать. Часто вы в школе проверяете?
— А недавно был. Там завхоз у них молодец: все содержит в полном порядке.
— Бывает так, что наверху в порядке, а где-нибудь в другом месте не уследят, например, в подвале…
— И подвалы мы проверяем. Был я и в подвале. Там у них силовой ток подведен. Это особо опасно, но все сделано на совесть. Так что насчет школы можете не сомневаться.
С точки зрения Августа Яновича, инспектор продвигался к делу несколько медленно.
Может быть, он и не встречался с учителем? Но парикмахер знал, что в расследованиях нельзя быть нетерпеливым. Нужное слово может выскочить неожиданно. И оно выскочило.
— Зачем же силовой ток? — Август Янович спросил просто так, для поддержания разговора.
— Для токарного станка. Алексей Палыч там целую мастерскую устроил.
— Ну, уж Алексей Палыч ничего от вас, наверное, не прятал? Верно? Исключительно добросовестный человек.
— Алексей Палыч — мужик что надо, — согласился инспектор.
— И вы ничего, конечно, не нашли.
— Ничего не нашел. Все в полном порядке.
Инспектор явно не торопился сообщить что-нибудь ценное. У Августа Яновича было такое ощущение, будто он катит наверх по склону бочку, набитую камнями.
