Под созвездием Ориона (сборник) - Крапивин Владислав Петрович

Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 154

Она только молча повела бантами.

Мальчик встал, вытер ладони о красные штанишки с черным лаковым пояском, заправил под него белую маечку. Шагнул из корыта, сунул мокрые ступни в ременчатые сандалии.

— Ну, пройдешь на концерт, Нана?

Та что-то ответила, надув красные губы.

— Ну и зря не пойдешь, — сообщил брат. — Миша будет танцевать.

Нана разразилась несколькими сердитыми фразами. Мальчик сказал убедительно:

— Ну и что же, что поссорились! Помиритесь. Он вчера про тебя спрашивал… Ну, какая ты…

Нана с паровозом в обнимку удалилась в дом. Мальчик вслед ей покачал головой. Потом с разбега прыгнул через штакетник, побежал. Оглянулся. Сказал «до свиданья» и побежал опять.

— Постой! А где концерт? — окликнул я.

— Там! Во дворце! — Он махнул рукой и помчался опять. Растоптанная сандалетка слетела со скользкой ступни, он поймал ее, стал натягивать, ловко прыгая на одной ноге и не сбавляя скорости…

Конечно, мы не собирались на концерт, но шли по той же улице, следом за мальчиком и вскоре опять оказались где-то в центре. У большого здания, которое, без сомнения, было Дворцом пионеров. Двухметровая разноцветная афиша сообщала, что сегодня, в два часа дня, состоится концерт детского аджарского ансамбля песни и пляски. Было без пяти два.

Верный своей литературной тематике, я предложил:

— Может, зайдем, посмотрим, как пляшут ребятишки?

— Есть хочется, — сказал Альберт.

— Ты и без того начал толстеть, — сказала Инга.

— На пляж хочется.

— Пляж никуда не убежит, — решила Инга. — Хочу посмотреть на детей. Я соскучилась по Яну. — У нее и Альберта остался в Риге пятилетний сынишка.

— Билетов же нет, — оказал последнее сопротивление Альберт. — А где касса?

— Нас пустят так! Мы скажем, что издалека и очень хотим посмотреть национальную детскую культуру.

И нас пустили. Очень охотно. Двое подростков даже притащили и поставили в проходе три стула, поскольку свободных мест в зале не было — несмотря на дневной час и жаркую летнюю погоду.

Ну, концерт был обычный для таких ансамблей. Ловкие мальчики в черкесках и мягких сапожках лихо вставали на цыпочки, падали на колени и метались по сцене, вскинув руки на уровень плеч. Били в бубны. Девочки, плавно изгибаясь, ходили по кругу. Руки их колыхались, как лилии… И пели хорошо. Песни были мелодичные, красивые, хотя и непонятно, о чем… К тому же в зале оказалось прохладно, и Альберт больше не вспоминал о пляже и обеде.

Объявили очередной танец. В зале ощутилось какое-то особое оживление. Захлопали, не дожидаясь начала.

Сначала был танец как танец, с бубнами и дудками, в довольно быстром темпе. Потом случился сбой. Потому что на сцене вдруг появился растерянный мальчонка. Он был не из танцоров. Не в кавказском наряде, а в синих трусиках и белой матроске. Небольшой, лет восьми, и, кстати, такой же светлоголовый, как наш недавний знакомый. Похоже, что он заблудился, случайно выскочил из-за кулис. Испуганно оглядывался.

К мальчику в матроске подбежали двое танцоров — протянули руки, чтобы успокоить и увести. Тот отскочил — боязливо, но ловко. Двое других поспешили к нему. Мальчик отпрыгнул и от них. Похоже, что теперь уже не просто, а с танцевальным движением. Несколько человек захотели поймать мальчика, но он, изогнув спину, скакнул назад, на руки, перевернулся и встал на цыпочки, подняв локти на уровень плеч, а кисти рук к подбородку. Это был уже не испуг, а вызов. Явное желание участвовать в пляске.

Мальчика обступили широкой дугой, взмахнули ладонями, ударили в бубны и барабаны. Мальчик пустился в пляс. Воротник матроски метался у него за плечами, как на штормовом ветру…

Плясал мальчуган прекрасно. Конечно, это был юный талант. И номер был, конечно, тщательно отрепетирован, однако сейчас казался озорной импровизацией, смесью традиционных танцевальных приемов и мальчишечьего баловства. В дурашливом прыжке мальчик сдернул с одного из танцоров папаху, нахлобучил на себя. Завертелся, размахнув руки-лучинки, замер на цыпочках и упал на коленки со вскинутыми над головой ладонями.

Зал радостно гудел и рукоплескал. «Миша! Миша-а!» — слышались крики. Многие вскочили и хлопали стоя. Я заметил и нашего знакомого. Брат капризной Наны сидел на бархатном барьере невысокого балкона и вдохновенно болтал босыми ногами. Снятыми сандалетами он звонко аплодировал — подошвой о подошву. Я подумал, что своенравная Нана зря не пошла на концерт.

Миша на бис бурно и коротко сплясал вприсядку — уже не под грузинскую, а под русскую музыку. И раньше других танцоров умчался за кулисы…

Потом был у нас обед в ресторанчике на берегу, шашлыки, красное вино с запахом винограда «Изабелла». Был пляж, гулянье по приморским улицам. В общем, обычные радости курортного бытия. Вполне бездумные. Но мне сквозь эту «бездумность» вспоминались время от времени светлоголовые брат Наны и маленький танцор Миша. Хорошо так вспоминались, будто привет из родных мест.

…Что-то похожее испытал я лет через десять, когда на Кубе, в городке Сан-Розарио, где очередной раз сломалась наша машина, увидел стайку местных школьников Среди маленьких мулатов и ребятишек с креольской внешностью резвился на лужайке один — сероглазый, курносый, белокурый. Этакий Ванечка или Сережка. Вот-вот подбежит и, запыхавшись, скажет по-русски: «Дяденька, который час?» Но «Ванечка» громко болтал с друзьями по-испански, а на меня лишь разок глянул с любопытством, когда увидел в руках у «компаньеро советико» кинокамеру.

В таких случаях кажется, что видишь в незнакомой южной траве привычную ромашку или одуванчик. Ясно, что никакие ветры не могли перенести семечко через океан, что это здешнее растение, но все равно радуешься.

В этих моих рассуждениях не ищите намека на расовые настроения. Наоборот. При таких встречах думаешь, что все мы, по сути, один народ на нашем повисшем в холодном космосе шарике. Давно пора бы понять это и не смотреть волками на тех, кто живет далеко, и на тех, кто рядом. А то ведь: «Нэт, я решил, я его зарэжу»… Впрочем, думаю, что это был обычный юношеский треп. Но далеко не треп то, что делается в наши дни во многих странах. Да и не только в наши дни. Во все времена горестной земной истории…

Вечером, с ноющими от усталости ногами, с гудящей от солнца и вина головой, я вернулся к тете Шуре.

— Нагулялся голубчик… Я оладушек напекла. Хочешь?

Есть не хотелось, но в слове «оладушки» было что-то теплое, домашнее. И я сказал, что хочу.

Мы пили чай в тесной тети-Шуриной кухне. С маленькими пышными оладьями и медом. Мне казалось, что чай пахнет здешними тропическими травами. Усталость из меня уходила, в голове светлело. Тетя Шура ласково, неназойливо расспрашивала, как я провел время. Ей, видать, хотелось побеседовать. Я ощущал беспричинное веселье и рассказывал охотно, «с деталями». Упомянул и о встрече с тремя молодыми людьми, один из которых собирался кого-то «зарэзать». Вспомнил про памятник.

— А почему он тут у вас такой надраенный? Будто его каждое утро шершавыми языками вылизывают…

— А кто его знает, — потускнев, сказала тетя Шура.

Я спохватился и примолк. Вот болтун! Ведь многие старые люди до сих пор считают «великого вождя всех народов» чуть ли не святым. «Мы с его именем в атаку ходили…» Может, и тетя Шура?

Но она сказала после молчания и долгого вздоха:

— Уж десять лет прошло, как он концы отдал, а я все еще каждый день радуюсь… Кровушки-то было при ем. Вот и муж мой первый, до войны еще… А, да чего там про горькое вспоминать! — и махнула рукой. — Подожди-ка… — Она достала из шкафчика зеленую бутылку, налитую до половины. Это оказалось вино, вроде того, что днем я с прибалтийскими друзьями употребил уже в добром объеме.

Новые полстакана вновь привели меня в бодрое состояние духа. Тетя Шура глотнула и тоже повеселела. Сказала, что любит посидеть вот так, поговорить с хорошим человеком. Хотя вообще-то на скуку не жалуется.

— На работе каждый день с людьми, а то, что живу одна, так оно и привычнее. Сама себе хозяйка…

Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 154